Пролог, или Рождение
Абаддоны — мерзкие твари, являющиеся наполовину людьми, наполовину чудовищами. Изначально могли быть рождены лишь эльфийками. Точная причина неизвестна, вероятнее всего заключается в неком мутировавшем у определенной группы эльфийских женщин гене. В настоящее время, в связи с многолетними смешениями рас, могут быть рождены и человеческими женщинами. Мужчина любой из рас неспособен стать отцом абаддона, являясь лишь носителем гена.
Будучи плодами противоестественной связи с разумными чудовищами, скрывающимися за личинами людей, сочетают в себе худшие качества и пороки как отцовского, так и материнского вида. При жизни существа неотличимы от обычных людей, истинную свою сущность обретая лишь после кончины. Широко известно, что, умирая, абаддоны лишаются последних крупиц человечности, вместе с ними утрачивая и воспоминания о прошлой жизни, и приобретают некую сверхъестественную силу, зависящую от вида, к которому принадлежал отец абаддона, а также бессмертие. Могут быть убиты лишь особыми черными стрелами. Бесплодны. В настоящее время массово отлавливаются и содержатся в крохотных полностью закрытых резервациях под охраной Священного Ордена Кассатора.
Историческая справка из архивов библиотеки города Венерсборга, столицы славной империи Делориан.
***
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и дрожащий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Данте Алигьери, «Божественная комедия» (Том I «Ад»)
***
640 год от Прибытия на Материк
Крупные дождевые капли падают на рыхлую землю свежей могилы, просачиваются меж комьями почвы. Ветер свистит, проносясь над землей, пригибает молоденькие деревца, грозясь сломать, а то и вовсе выкорчевать. Где-то вдалеке уже вовсю гремит гром, а по небу, словно трещины по стеклу, пробегают молнии, но здесь ливень только начинается.
«Паскудная погода, — думает старый сторож, в последний раз обходя вверенную территорию, и зябко ежится. — Точно под стать этому месту».
С деревьев за его перемещениями заинтересованно следят вороны, и он раздраженно машет на них рукой. Без толку. Их манит вонь мертвечины, сейчас, должно быть, уже почти неощутимая даже для них за запахами мокрой земли и озона. Ну их. Вечные спутники мертвых, они живут среди этих могил сколько он себя помнит.
Накрапывает все сильнее, плащ, пока что едва заметно, тяжелеет, а ноги начинают вязнуть в размокающей почве. Старик ускоряет шаг, направляясь обратно к крохотной избушке на отшибе кладбища. Мертвецы не пугают его, а вот немолодое тело, грозящее слечь с жаром после ночной прогулки под дождем — вполне.
Ветер воет, словно выбирающийся из могилы упырь, но кому как не этому человеку знать, что на этом кладбище подобного не случалось сроду. Он огибает внушительное мраморное надгробие, вдавливающее в землю гроб какого-то богатея, уже различая перед собой льющийся из окна хижины свет, и резко оборачивается, краем глаза уловив какое-то движение.
«Пошли вон, поганые птицы!» — замирает где-то в горле, прокатываясь по языку сиплым хрипом, когда сквозь почти лишенные листвы ветви кустарника он различает плывущую в воздухе темную фигуру.
Нет, не плывущую. Это лишь иллюзия от плаща, сливающегося с ночной темнотой.
Следом за первой, несущей в руке масляный фонарь, появляется еще одна, а за ней еще.
Старик опасливо прикрывает собственный закопченный фонарь полой плаща и считает.
Они идут гуськом, второй фонарь несет третий по счету. На каждом черный — или просто кажущийся таким в ночи — плащ, полами подметающий прелую листву. Шестеро.
Взгляд сам по себе останавливается на последней фигуре — никогда еще не доводилось видеть такого детину — и вновь перемещается к первой.
Она совсем миниатюрная, а рядом с тем здоровяком кажется ребенком. И движется как-то странно. То ли поскальзывается в мокрой грязи, то ли запинается о торчащие корни, будто вовсе не смотрит под ноги. Несколько секунд она стоит на месте, озираясь по сторонам словно в растерянности, а старик вдруг вспоминает про заряженный самострел, оставшийся в доме. Успеет?
Фигура срывается с места, оставляя спутников чуть позади, едва не отшвыривая фонарь в сторону, и бросается к одному из надгробий.
Темно, как в преисподней, да и от могилы он сидит ярдах в пятнадцати, куда уж рассмотреть надпись. Странно, эту часть кладбища он знает, как свои пять пальцев, но отчего-то высеченное на камне имя никак не вспоминается. Да и что им здесь только понадобилось, Лодур их подери?
Фигура опускается перед могилой на колени — прямо в грязь — что-то быстро говорит остальным через плечо. Голос у нее девичий, и ни слова не разобрать.
С неба льет все сильнее, пропитывая плащ. Оставшиеся пять фигур окружают коленопреклоненную, ничего не позволяя увидеть, и, ведомый странным инстинктом, старик решается на рискованный шаг.
До следующего кустарника чуть больше двух ярдов, зато это позволит ему увидеть происходящее. Никто из них и не подозревает о нем, куда больше их заботит нечто, обнаруженное девушкой. Старик коротко молит Тара о храбрости и бросается к кустам, словно по воле могучего бога укрытый далеким раскатом грома.
Теперь он видит ее протянутую руку, слышит отзвуки тихого голоса за нарастающим шумом дождя. Пытается взглянуть в лицо, сокрытое капюшоном, когда сердце вдруг подскакивает к самому горлу и тут же падает вниз.
Это ветер, мысленно твердит он себе, не мигая глядя на небольшой курган, тускло освещаемый фонарем девушки. Земля не может шевелиться.
Девушка склоняется еще ниже, и из секунду назад скованного ледяным страхом горла вырывается испуганный вскрик, когда старик понимает их цель. Когда он видит, к чему с трепетом и какой-то извращенной нежностью тянется девица.
Бледная человеческая рука, облепленная комьями мокрой грязи, хватающая воздух над собственной могилой. Мертвецки белая под осыпающимися с кожи кусками земли, она едва ли не
