CCCLV. От Луция Корнелия Бальба и Гая Оппия Цицерону, в Формии
[Att., IX, 7a]
Рим, 10 или 11 марта 49 г.
Бальб и Оппий шлют привет Марку Цицерону.
1. Не только советы ничтожных людей, как мы, но и советы самых прославленных мужей обычно одобряются большинством на основании исхода, а не желания. Тем не менее, уверенные в твоей доброте, мы дадим тебе насчет того, о чем ты нам писал, совет, который нам кажется самым верным. Если он не будет благоразумен, то он все же будет исходить от самой глубокой верности и самого глубокого расположения. Если бы мы узнали от Цезаря, что он намерен сделать то, что ему, по нашему мнению, надлежит сделать, — немедленно по прибытии в Рим начать переговоры о восстановлении согласия между ним и Помпеем, — мы должны были бы посоветовать тебе согласиться участвовать в этом, чтобы все дело легче и с большим достоинством было завершено через тебя, связанного с обоими; и, наоборот, если бы мы считали, что Цезарь не намерен это делать, и даже знали, что он хочет вести войну с Помпеем, мы бы никогда не убеждали тебя взяться за оружие против человека, оказавшего тебе величайшие услуги, подобно тому, как мы всегда молили тебя не сражаться против Цезаря.
2. Но так как даже теперь мы можем скорее предполагать, нежели знать, что Цезарь намерен делать, мы можем только сказать, что тебе, при твоем достоинстве и честности, не подобает браться за оружие против одного из них, когда ты с обоими связан самой тесной дружбой, и мы не сомневаемся, что Цезарь, по своей доброте, всецело одобрит это. Мы же, если тебе будет угодно, напишем Цезарю, чтобы он известил нас о том, что намерен он предпринять по этому поводу. Если от него нам будет ответ, мы немедленно напишем тебе о своем мнении и заверим тебя, что мы советуем то, что, как нам кажется, наиболее полезно для твоего достоинства, не для дела Цезаря, и мы считаем, что Цезарь, по своей снисходительности к своим, одобрит это.
CCCLVI. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., IX, 6]
Формийская усадьба, 11 марта 49 г.
1. У меня до сего времени из Брундисия ничего. Из Рима Бальб написал, что, по его мнению, консул Лентул уже переправился, но с Бальбом младшим не встретился, так как тот слыхал это уже в Канусии; оттуда он и написал ему; шесть когорт, которые находились в Альбе, перешли к Курию по Минуциевой дороге; это ему написал Цезарь, и что он вскоре будет близ Рима 1613. Итак, воспользуюсь твоим советом и не удалюсь в Арпин при этих обстоятельствах, хотя, желая дать своему Цицерону белую тогу 1614 в Арпине, я намеревался привести это в оправдание перед Цезарем; но, быть может, он обидится именно на то, что я не предпочел сделать это в Риме. Все-таки, если с ним следует встретиться, то лучше всего здесь; тогда мне будет видно остальное, то есть и куда, и по какому пути, и когда 1615.
2. Домиций, слыхал я, в Косской области и, по крайней мере, как говорят, готов к отплытию; если в Испанию, не одобряю; если к Гнею, хвалю; конечно, лучше куда угодно, но только не видеть Курция, на которого я, его патрон, не могу смотреть 1616. Что говорить о других? Но мне, я думаю, следует сохранять спокойствие, чтобы не доказывать свою вину, раз я, любя Рим, то есть отечество, и полагая, что дело будет улажено, вел себя так, что оказался совершенно отрезанным и захваченным.
3. Когда письмо было уже написано, из Капуи доставили письмо; вот копия:
«Помпей переправился через море со всеми солдатами, которые с ним были 1617 — численность их тридцать тысяч человек, — и двое консулов, и народные трибуны, и сенаторы, которые были при нем, все с женами и детьми. На корабль он взошел, говорят, за три дня до мартовских нон. Начиная с того дня были северные ветры. Кораблям, которыми он не воспользовался, он, говорят, всем обрубил носы или сжег их».
Письмо об этом было доставлено в Капую народному трибуну Луцию Метеллу от его тещи Клодии, которая сама переправилась.
4. Раньше я был встревожен и сокрушался, как, разумеется, требовали самые обстоятельства, когда своим рассудком я не мог ничего разрешить; теперь же, после того как Помпей и консулы ушли из Италии, не сокрушаюсь, но горю от скорби:
дух мой не в силах Твердость свою сохранять, но волнуется 1618.
Говорю тебе, верь мне, я не владею собой; столько позора, мне кажется, я допустил. Я ли, во-первых, — не вместе с Помпеем, какое бы решение он ни принял, затем, — не вместе с честными, хотя бы дело и было начато безрассудно? Особенно когда те самые, ради которых я поручал себя судьбе с большей опаской, — жена, дочь, мальчики Цицероны, предпочитали, чтобы я держался той стороны, а это 1619 считали позорным и недостойным меня. А брат Квинт, по его словам, все, что бы я ни одобрил, считал правильным, следовал этому с полным спокойствием.
5. Я теперь перечитываю твои письма с самого начала; они несколько возвращают мне силы. Первые предостерегают и просят меня не бросаться вперед; последние показывают, что ты радуешься тому, что я остался. Читая их, я кажусь себе менее опозоренным, но только — пока читаю. Затем снова поднимается скорбь и призрак постыдного. Поэтому заклинаю тебя, мой Тит, вырви у меня эту скорбь или хотя бы уменьши либо утешением, либо советом, либо чем только можешь. Но что мог бы ты? Или что кто-нибудь другой? Едва ли даже бог.
6. Со своей стороны, стремлюсь к тому, что ты советуешь и что, как ты надеешься, может произойти, — чтобы Цезарь согласился на мое отсутствие, когда в сенате будет обсуждаться что-либо, направленное против Помпея. Но боюсь, что не добьюсь этого. От него прибыл Фурний. Чтобы ты знал, за кем я следую, скажу, что, по его сообщению, сын Квинта Титиния с Цезарем, но тот выражает мне большую благодарность, нежели я бы хотел. А о чем он меня просит, правда, в немногих словах, но властно, узнай из его собственного письма. Горе мне, что ты не был здоров! Мы были бы вместе, в совете, конечно, не было бы недостатка: двум совокупно идущим... 1620
7. Но сделанного не будем обсуждать; займемся будущим. До сего времени меня ввели в заблуждение два следующих обстоятельства: вначале надежда на соглашение; достигнув его, я хотел жить, как простой человек, чтобы моя старость освободилась от тревог; затем я полагал, что Помпей предпринимает жестокую и губительную войну. Клянусь богом верности, я считал, что долг лучшего гражданина и мужа подвергнуться любому истязанию, но не только не возглавлять той жестокости, но даже не участвовать в ней. Даже умереть, кажется, было лучше, нежели быть с этими. Вот по поводу чего подумай, мой Аттик, или, лучше, выдумай. Любой исход перенесу я более стойко, чем эту скорбь.
