Ведь именно так прожил последние годы Маний Курий, спрaвив триумфы после побед над самнитами, сабинянами и Пирром; глядя на его усадьбу (она невдалеке от моей), я не могу вдосталь надивиться то ли скромности самого Курия, то ли нравам того времени: Курий сидел у своего очага, когда самниты принесли ему много золота; он прогнал их и сказал, что слава для него не в том, чтобы накопить золота, а в том, чтобы повелевать накопившими. (56) Могло ли такое величие духа не сделать его старость приятной? Но вернусь к земледельцам, чтобы не уклониться от того, что мне ближе. В те времена в поле, бывало, находились сенаторы, то есть старики; ведь пришедшие известить Луция Квинкция Циннинната о том, что он назначен диктатором, увидели его идущим за плугом; а потом, став диктатором, он-то и отдал приказ начальнику конницы Гаю Сервилию Агале схватить и казнить Спурия Мелия, стремившегося к царской власти. Курия и других стариков вызывали в сенат из их усадеб; поэтому тех, кто вызывал их, стали называть «посланцами». Так неужели жалкой была старость тех, кто в обработке земли находил радость? По моему мнению, едва ли бывает старость счастливее, и не только благодаря сознанию исполняемого долга (ведь земледелие приносит пользу всем людям), но и благодаря удовольствию, о котором я уже говорил, благодаря изобилию всего того, что потребно людям для жизни и даже для почитания богов, так что и с наслаждением — раз уж некоторые об этом тоскуют — можно заключить мир. Ведь у хорошего и рачительного хозяина всегда полны и винный погреб, и кладовая для масла, и кладовая для съестных припасов, а в его усадьбе полный достаток: она богата поросятами, козлятами, ягнятами, курами, молоком, сыром, медом, а сад сами земледельцы называют вторым окороком. И даже такие досужие занятья, как птицеловство и охота, делают сельскую жизнь еще обеспеченнее. (57) Надо ли мне и долее говорить о зеленых лугах или высаженных рядами деревьях, о красоте виноградников и оливковых рощ? Закончу коротко: хорошо обработанную землю ничто не может превзойти ни доходностью, ни красотой. И старость не только не лишает нас всего этого, но даже призывает и манит в деревню: где, как не там, можно в этом возрасте греться на солнце либо у огня, где найти столь благотворную прохладу, как не в тени деревьев или у воды? (58) Пусть же другие оставят себе оружие, коней, копья, дубинку и мяч, оставят себе охоту и состязание в беге; нам, старикам, пусть они из многих развлечений оставят игральные кости — и выпуклые и прямые — да и то лишь любителям, ведь старость может быть счастлива и без этого.
XVII. (59) Книги Ксенофонта часто могут быть нам полезны, так что читайте их внимательно, — впрочем, вы так это и делаете. Какие щедрые похвалы расточает он сельскому хозяйству в своей книге об управлении имуществом, озаглавленной «Домострой». 364 Дабы вы убедились, что земледелие он считает самым царственным занятием, напомню вам то, что рассказывает в этой книге Сократ Критобулу: когда лакедемонянин Лисандр, муж редкой доблести, приехал в Сарды и привез подарки от союзников к персидскому царю Киру Младшему, человеку великих дарований, правившему со славой, тот был милостив и добр к Лисандру и даже показал ему огражденный и тщательно засаженный участок земли. Лисандр стал восхищаться и вышиной деревьев, высаженных пятерками, как на игральной кости, и чисто обработанной почвой, и сладким запахом цветов, и сказал, что его изумляет не только усердие, но и искусство того, кто все это размерил и устроил. Кир ответил ему: «Да я сам все размерил, это мои ряды, мой план; многие из этих деревьев даже и посажены моими руками». Тогда Лисандр, глядя на его пурпурную одежду, на исходивший от него блеск и на его персидский убор со множеством золотых украшений и драгоценных камней, сказал: «Про тебя, Кир, недаром говорят, что ты живешь в блаженстве; ведь твоя доблесть неразлучна со счастьем».
(60) Вот каким счастьем дозволено наслаждаться старикам, и возраст не препятствует нам до глубокой старости усердно заниматься, наряду с прочими делами, также и сельским хозяйством. А Марк Валерий Корвин? 365 Мы знаем, что он продолжал заниматься им и на сотом году жизни, после того как, уже прожив большую часть отпущенного срока, поселился в деревне и стал обрабатывать землю; между его первым и шестым консульством прошло сорок шесть лет, так что он занимал общественные должности столько же времени, сколько, по мнению наших предков, проходит от рожденья до начала старости. При этом под конец жизни он был счастливее, чем в ее середине, потому что уважением он пользовался большим, а трудов у него было меньше. Ведь венец старости — всеобщее уважение и влияние.
(61) Каким большим влиянием пользовался Луций Цецилий Метелл, каким Авл Атилий Калатин! Ведь это о нем говорится в хвалебной надписи:
Его лишь одного все племена признали
Первейшим из мужей в своем народе.
Вам известны эти стихи, вырезанные на его гробнице. Следовательно, он пользуется признанием по праву, если насчет его заслуг молва единогласна. А каких мужей видели мы еще недавно! Верховный понтифик Публий Красс или Марк Лепид, облеченный тем же жреческим саном. Надо ли мне говорить о Павле или о Публии Африканском, или о Максиме, о котором я уже упоминал? Стоило им даже не внести предложение, а просто кивнуть головой, — и все повиновались их влиянию. Старость, особенно у тех, кто занимал почетные должности, пользуется столь великим влиянием, что оно ценнее всех наслаждений молодости. XVIII. (62) Но помните, — я во всех своих рассуждениях прославляю только такую старость, которая зиждется на том, что было заложено в молодости. А что отсюда следует, я недавно сказал при полном одобрении всех присутствовавших: жалкой была бы старость, которая нуждалась бы в речах, чтобы себя защитить. Ни седина, ни морщины не могут вдруг принести нам уважение, — нет, оно есть последний плод честно прожитой жизни. (63) Почетны и такие на первый взгляд ничтожные и обыденные вещи: тебя приветствуют, к тебе подходят, тебе уступают дорогу, перед тобой встают, тебя сопровождают, провожают домой, с тобой советуются. Все это соблюдают и у нас, и в других государствах, — и тем строже, чем лучше в каждом из них нравы. Лакедемонянин Лисандр (я только что упоминал о нем) говаривал, что Лакедемон — самая почетная обитель для старости: нигде не относятся к преклонному возрасту с таким вниманием, нигде старость не окружена большим почетом. Более того, по преданию, когда один человек преклонного возраста пришел в Афинах в театр, переполненный зрителями, то сограждане не уступили ему места; но когда он подошел к лакедемонским послам, сидевшим на отведенных для них местах, все они, говорят, встали и усадили старика вместе с собой; (64) после бурных рукоплесканий всех собравшихся один из послов сказал, что афиняне знают, как надобно поступать, но поступать, как надо, не хотят. Многое замечательно в вашей коллегии, 366 но лучше всего то, о чем мы говорим: кто старше по возрасту, тот высказывается в первую очередь; так что старший годами авгур пользуется преимуществом не только перед теми, кто должностью выше него, но даже и перед теми, кто облечен высшей властью. Какие же плотские наслаждения можно сравнить с такою наградою, как почтение и влияние? Кто блистательно удостоился этих наград, те, мне кажется, до конца доиграли драму жизни и в последнем действии не осрамились, как бывает с неискушенными актерами.
(65) Но старики, скажут мне, ворчливы, беспокойны, раздражительны и трудны в общежитии, а если приглядеться к ним — то и скупы. Однако это недостатки характера, а не старости. Впрочем, ворчливость и прочие названные недостатки можно оправдать, хотя и не по всей справедливости, но и не без некоторого основания: старики думают, что ими пренебрегают, что на них смотрят сверху вниз, что над ними смеются; кроме того, по своему слабосилию, они болезненно воспринимают всякую обиду. Но все эти недостатки смягчаются добрыми нравами и привычками, что мы можем видеть и в жизни, и на сцене — на примере двух братьев из «Адельфов»: 367 как суров один из них и как кроток другой! Дело обстоит так: не всякое вино и не всякий нрав портится с возрастом. Строгость в старости я одобряю, но, как и все остальное, умеренную, не доходящую до жестокости, (66) Что до старческой скупости, то смысла в ней я не вижу: разве не величайшая нелепость — требовать тем больше денег на дорогу, чем короче остающийся путь?
