Чтоб наказанье мое согласовалось с виной.
В Город вхожу я тайком, изгнанника робкая книга,
Руку измученной мне с лаской, читатель, подай.
Не опасайся, в стыд не вгоню тебя ненароком:
Я ни единым стихом не поучаю любви.
5 Так обернулась судьба моего господина, что, право,
Шутками он бы не стал скрашивать горе свое.
Да и поэму свою, незрелой юности шалость,
Ныне — поздно, увы! — сам он, кляня, осудил.
Что я несу, проверь: ничего не найдешь, кроме скорби:
10 К песням недоброй поры верный подобран размер:
Каждый второй из пары стихов припадает, хромая, —
То ли путь истомил, то ли с изъяном стопа?
Спросишь, зачем обхожусь без желтящего кедра, без пемзы?
Я покраснела бы, став краше, чем мой господин.
15 А что в потеках я вся, что буквы в пятна размыты —
Плакал поэт надо мной, портил слезами письмо.
Если же случаем речь зазвучит не совсем по-латински. —
Он, не забудь, писал, варварами окружен.
«Молви, читатель, за труд не почти: куда мне податься?
20 В Риме где я найду, книга-скиталица, кров?» —
Но из многих кому, запинаясь, я это шептала,
Еле посмел один гостью на путь навести.
«Боги тебе да пошлют, в чем отказано ими поэту, —
С миром всю жизнь прожить в сладостном отчем краю!
25 Что ж, веди… поплетусь! Хоть измаялась я, добираясь
Морем и сушей в Рим с самого края земли!»
Вел он и на ходу пояснял: «Это Цезаря форум —
Улице этой у нас имя Священной дано;
Видишь Весты храм: здесь огонь хранят и Палладий,
30 Маленький этот дом — древнего Нумы дворец».[572]
Вправо свернули. «Гляди: пред тобою — врата Палатина.
Это Статор: отсель начали Рим возводить».
Налюбовавшись всем, в слепительном блеске доспехов
Портик я вижу и кров, бога достойный принять.
35 «Верно, Юпитера дом?» — спросила я, так заключая
По осенившему вход листьев дубовых венку;
И, получив ответ о хозяине, смело сказала:
«Да, ошибки тут нет: это Юпитера дом!»
Но почему, объясни, перед дверью стоит величаво,
40 Тень простирая вокруг, широколиственный лавр?
Не потому ли, что дом непрестанных достоин триумфов,
И не затем ли, что он Фебом Левкадским любим?[573]
Правит ли праздник свой или всем он праздник приносит,
Радость мира даря необозримой земле?
45 Или же это знак, что навек он честью украшен,
Словно невянущий лавр вечнозеленой листвой?
Что знаменует венок, узнаем из надписи краткой:
Дар он от граждан, кому Цезарем жизнь спасена.
К ним, о добрый отец, одного добавь гражданина, —
50 Он на краю земли ныне в изгнанье живет
И сознает, скорбя, что вполне заслужил эту кару,
Но не злодейством каким — только ошибку свершив.
Горе мне! Я страшусь властелина и самого места.
Каждой буквой своей в страхе пред ними дрожу.
55 Видишь? Станицу мою бескровная бледность одела.
Видишь? Едва стою, мнусь со стопы на стопу.
К небу взываю: «Отцу моему о будет ли милость
Дом при его господах нынешних снова узреть?»
Дальше иду и вожатаю вслед по гордым ступеням
60 В мраморный я вхожу бога кудрявого храм,[574]
Где меж заморских колонн предстали все Данаиды
Вместе с исторгшим меч жестокосердым отцом,
И где дано узнавать читателю, что создавали
В долгом ученом труде новый и старый поэт.
65 Стала высматривать я сестер (исключая, понятно,
Тех, которых отец рад бы на свет не родить).
Тщетно ищу: их нет. Между тем блюститель хранилищ[575]
Мне покинуть велит этот священный предел.
В храм поспешаю другой,[576] пристроенный прямо к театру.
70 Но и сюда для меня настрого вход воспрещен.
Не допустила меня Свобода к чертогу, который
Первым двери свои книгам поэтов открыл.
Да, стихотворца судьба на его простерлась потомство:
Сослан он сам, и детей ссылка постигла равно.
75 Может быть, некогда к нам снисхождение будет, а позже
Время само и к нему Цезаря сердце смягчит.
Вышних молю и с ними тебя (ведь не к черни взывать мне!),
О величайший бог, Цезарь, к молитве склонись!
Если заказано мне пребыванье в общественном месте,
80 Книгу позволь приютить частным хотя бы домам!
Ныне песни мои, что с позором отвергнуты всюду,
Если дозволишь, народ, в руки твои передам.
Стало быть, рок мне судил и Скифию тоже увидеть,
Где Ликаонова дочь ось над землею стремит.
О Пиэриды, ни вы, ни божественный отпрыск Латоны,
Сонм искушенный, жрецу не помогли своему!
5 Не было пользы мне в том, что, игривый, я не был преступен,
Что моя Муза была ветреней жизни моей,
Много я вынес беды на суше и на море, прежде
Чем приютил меня Понт, вечною стужей знобим.
Я, убегавший от дел, для мирных досугов рожденный,
10 Мнивший, что всякий тяжел силам изнеженным труд,
Все терпеливо сношу. Но ни море, лишенное портов,
Ни продолжительный путь не погубили меня.
Противоборствует дух, и тело в нем черпает силы,
15 И нестерпимое он мне помогает терпеть.
В дни, когда волны меня средь опасностей гнали и ветры,
Труд избавлял от тревог сердце больное мое.
Но лишь окончился путь и минули труды переезда,
20 Только я тронул стопой землю изгнанья, с тех пор
Плач — вся отрада моя, текут из очей моих слезы
Вод изобильнее, с гор льющихся вешней порой.
Рим вспоминаю и дом, к местам меня тянет знакомым,
И ко всему, что — увы! — в Граде оставлено мной.
Горе мне! Сколько же раз я в двери стучался могилы —
Тщетно, ни разу они не пропустили меня!
25 Стольких мечей для чего я избег и зачем угрожала,
Но не сразила гроза бедной моей головы?
Боги, вы, чьей вражды на себе испытал я упорство,
В ком соучастников зрит гнев одного божества,
Поторопите, молю, нерадивые судьбы, велите,
30 Чтоб наконец предо мной смерти открылись врата!
Может быть, ты удивишься тому, что чужою рукою
Это посланье мое писано: болен я был.
Болен, неведомо где, у краев неизвестного мира,
В выздоровленье своем был не уверен я сам.
5 Вообрази, как страдал я душой, не вставая с постели,
В дикой стране, где одни геты, сарматы кругом.
Климат мне здешний претит, не могу и к воде я привыкнуть,
Здесь почему-то сама мне и земля не мила.
Дом неудобный, еды не найдешь, подходящей больному,
10 Некому боли мои Фебовой лирой унять;
Друга здесь нет, кто меня утешал бы занятным рассказом
И заставлял забывать времени медленный ход.
Изнемогая, лежу за пределами стран и народов
И представляю с тоской все, чего более нет.
15 В думах, однако, моих ты одна первенствуешь, супруга,
Главная в сердце моем принадлежит тебе часть.
Ты далеко, но к тебе обращаюсь, твержу твое имя,
Ты постоянно со мной, ночь ли подходит иль день.
Даже когда — говорят — бормотал я в безумии бреда,
20 Было одно у меня имя твое на устах.
Ежели мой обессилит язык под коснеющим небом,
И уж его оживить капля не сможет вина,
Стоит мне весть принести, что жена прибыла, — и я встану,
