5. О том, что еще я предвидел, умалчиваю; ведь я не хочу, чтобы этот, оказавший мне величайшую услугу2417, подумал, что я дал Помпею такие советы, что если бы тот последовал им, то этот2418 хотя и был бы славен в тоге2419 и первенствовал бы, все же не имел бы столь большой власти, какую имеет теперь. Я высказал мнение, что следует отправиться в Испанию2420; если бы тот сделал так, вообще не было бы никакой гражданской войны. Что касается суждения об отсутствующем2421, то я бился не столько за то, чтобы было дозволено, сколько за то, чтобы оно состоялось, раз постановил народ, когда за это боролся сам консул2422. Повод для войны возник. Каких только советов или сетований не использовал я, предпочитая даже самый несправедливый мир самой оправданной войне?
6. Мой авторитет был побежден не столько Помпеем (ведь он поддавался), сколько теми, кто, будучи уверен в водительстве Помпея, считал, что победа в этой войне будет чрезвычайно благоприятна и для их личных дел и для алчности2423. Война была предпринята, в то время как я бездействовал; перенесена за пределы Италии2424, в то время как я оставался, доколе мог. Но совестливость у меня была сильнее, чем страх: я не решился оставить Помпея без помощи, когда дело шло о его спасении, раз он в свое время не оставил меня2425. И вот, побежденный сознанием долга, или мнением честных, или совестливостью, я, подобно сказочному Амфиараю2426, вполне сознательно отправился
на явную погибель.
В этой войне не произошло ни одного несчастья, которого бы я не предсказал.
7. Итак, раз и я, подобно тому как обычно поступают авгуры и астрологи, как государственный авгур, на основании своих предшествовавших предсказаний, утвердил в твоих глазах авторитет своего птицегадания и предвидения, мое предсказание должно будет внушить доверие. Не по полету пернатых, не по пению вещей птицы слева, как принято в нашей науке, и не на основании жадного шумного клева кур2427 предсказываю я тебе; у меня есть другие признаки, которые я наблюдаю; хотя они и не надежнее упомянутых, но менее темны или обманчивы.
8. Признаки, позволяющие мне предвидеть, я подмечаю двояким путем: об одних я заключаю, наблюдая самого Цезаря; о других — на основании особенностей положения в государстве. В Цезаре — следующее: мягкость и снисходительность, которые изображаются в твоей прекрасной книге «Сетований». К тому же он чрезвычайно восхищается выдающимися умами, как твой. Кроме того, он уступает желаниям многих, справедливым и внушенным горячей привязанностью, не пустым или не честолюбивым; в этом на него будет сильно влиять единодушная Этрурия2428.
9. Но почему это принесло мало пользы до сего времени? Потому что он полагает, что не сможет выдерживать просьбы многих лиц, если уступит тебе, на которого он, по-видимому, может гневаться с большим основанием. «Какая же надежда, — скажешь ты, — на разгневанного?». Он понимает, что будет черпать похвалы себе из того же источника, из которого его слегка обрызгали2429. Наконец, это чрезвычайно проницательный и много предвидящий человек. Он понимает, что тебя, безусловно самого знатного из всех в отнюдь не маловажной части Италии, а по уму или по влиянию, или по славе, какой ты пользуешься в римском народе, равному любому из виднейших людей твоего возраста во всем государстве, дольше невозможно отстранять от государственных дел. Он не захочет, чтобы это благодеяние когда-либо приписали обстоятельствам, а не лично ему.
10. О Цезаре я сказал. Теперь скажу об особенностях времени и положения вещей. Нет человека, столь враждебного тому делу, за которое взялся Помпей, будучи в большей степени воодушевлен, нежели подготовлен, который осмелился бы назвать нас дурными гражданами или бесчестными людьми. В этом я склонен удивляться трезвым взглядам, справедливости и мудрости Цезаря; о Помпее он всегда отзывался с глубоким уважением. «Но по отношению к нему самому он во многом проявил жестокость»2430. Но это — последствия войны и победы, а не действий Цезаря. А как он приблизил к себе нас! Кассия он сделал своим легатом, Брута поставил во главе Галлии, Сульпиция — во главе Греции2431; Марцелла, на которого он особенно гневался, он возвратил с величайшим почетом для него2432.
11. Итак, к чему это клонится? Ни обстоятельства, ни положение в государстве не потерпят этого; ни остающийся, ни измененный государственный строй не допустит, чтобы, во-первых, в одинаковом деле не были для всех одни и те же условия и судьба; во-вторых, чтобы честные мужи и добрые граждане, не заклейменные никаким позором, не возвратились в государство, в которое возвратилось столько осужденных за неслыханные преступления2433.
12. Вот тебе мое птицегадание. Будь у меня малейшее сомнение, я не предпочел бы его утешению, которым я легко поддержал бы стойкого мужа: если бы ты взялся за оружие в защиту государства (ведь ты так тогда считал), будучи уверен в победе, то ты не заслуживал бы особых похвал; но если при неуверенности в конечном исходе войны ты допускал возможность нашего поражения, то ты не должен был быть вполне готовым к счастливому обороту дела и совершенно быть не в силах переносить дурной.
Я также обсудил бы, каким утешением для тебя должно быть сознание правоты своего поступка и каким удовольствием в твоем несчастье — занятия литературой. Я упомянул бы о тяжелейших злоключениях, постигших не только людей древности, но и людей недавнего времени, твоих начальников или спутников; я назвал бы многих славных чужеземных мужей2434; ведь воспоминание об этом как бы общем законе человеческого существования облегчает страдание.
13. Я представил бы также, как мы здесь живем, в каком смятении и путанице, охвативших всё. Ведь потеря погибшего государства должна вызывать меньшую тоску, нежели потеря счастливого. Но в рассуждениях этого рода нет надобности. Вскоре, как я надеюсь или, лучше, как предвижу, я встречу тебя невредимым. Между тем я уже давно не только обещал, но и посвятил все свое рвение, услуги, усилия и труд тебе, в твое отсутствие, и присутствующему здесь твоему сыну, самому стойкому и самому лучшему, твоему подобию и духом и телом; теперь я делаю это тем более, что Цезарь чрезвычайно дружелюбно и с каждым днем все сильнее приближает меня к себе, а его близкие относятся ко мне так, как ни к кому. Какое бы влияние у него я ни приобрел, либо благодаря своему авторитету, либо его милости, я приобрету его для тебя. Ты же старайся поддержать себя как стойкостью духа, так и наилучшей надеждой.
CCCCXCII. Сервию Сульпицию Руфу, в провинцию Ахайю
[Fam., IV, 4]
Рим, конец сентября 46 г.
Марк Цицерон шлет привет Сервию Сульпицию.
1. Принимаю твое оправдание, которым ты воспользовался, — почему ты часто посылал мне письма, повторяющие одно другое; но принимаю в той части, в какой, как ты пишешь, либо по небрежности, либо по бесчестности тех, кто берет письма, происходит так, что они мне не доставляются. Той же части оправдания, в которой ты пишешь, что ввиду «бедности языка» — так именно ты и называешь это — ты чаще посылаешь письма в одних и тех же выражениях, и не принимаю и не одобряю. И сам я, который, как ты в шутку говоришь (ведь я так принимаю), обладаю «богатством языка», признаю, что я не очень беден словами (притворяться ведь нет необходимости); тем не менее, и не притворяясь в этом, легко уступаю точности и изяществу2435 написанного тобой.
2. Твое решение, руководясь которым, ты, как ты пишешь, не отверг этих обязанностей в Ахайе2436, я всегда одобрял и гораздо больше одобрил, прочитав твое последнее письмо; ведь все причины, которые ты упоминаешь, — законнейшие и вполне достойны и твоего авторитета и благоразумия. В том же, что обстоятельства, по твоему мнению, сложились иначе, чем ты рассчитывал, — в этом я с тобой никак не согласен. Ведь расстройство и беспорядок во всем таковы, всё так нарушено, поражено и повержено отвратительнейшей войной, что то место, где всякий находится, — да и всякий сам себе, — кажется самым несчастным; поэтому и ты раскаиваешься в своем решении, и мы, находящиеся дома, кажемся тебе счастливыми; напротив, ты кажешься нам, правда, не свободным от огорчений, но счастливым в сравнении с нами. При этом твое положение лучше, чем наше, именно тем, что ты осмеливаешься писать, что болит, а мы безопасно не можем даже этого, и это не по вине победителя, умереннее которого нет никого, но самой победы, которая в гражданских войнах всегда неумеренна.
3. Одним я превзошел тебя: о спасении твоего коллеги Марцелла2437 я узнал немного раньше, чем ты; также, клянусь, тем, что я увидел, каким образом это делается. Согласись считать так: после этих несчастий, то есть после того, как о государственном праве стали решать оружием, ничего другого не было сделано с достоинством. Ведь и сам Цезарь, осудив свирепость Марцелла (так именно он это и называл) и с величайшим почетом похвалив и твою справедливость и благоразумие, внезапно, вопреки ожиданию, сказал, что он «не откажет сенату в его просьбе насчет Марцелла даже несмотря на предзнаменование»2438. Ведь сенат поступил так: после того как Луций Писон упомянул о Марцелле и Гай Марцелл2439 бросился Цезарю в ноги, он во всем составе встал и, умоляя, обступил Цезаря. Не спрашивай: этот день показался мне таким прекрасным, что я, казалось мне, видел как бы образ оживающего государства2440.
