88. Между тем Алкивиад, узнав, что Тиссаферн уже на пути в Аспенд, отплыл туда сам с 13 кораблями. Войску на Самосе Алкивиад обещал непременно оказать великую услугу: либо он сам приведет на помощь афинянам финикийские корабли, либо, по крайней мере, помешает им присоединиться к пелопоннесцам. По всей вероятности, Алкивиаду уже с самого начала было известно намерение Тиссаферна не приводить с собой финикийскую эскадру, и он старался, насколько возможно, сеять взаимное недоверие между Тиссаферном и пелопоннесцами, показывая, как дружественно Тиссаферн относится к нему и к афинянам, чтобы этим побудить Тиссаферна перейти на сторону афинян. Итак, Алкивиад снялся с якоря и отплыл на восток, прямо к Кавну1 и Фаселиде2.
89. Возвратившись с Самоса в Афины, послы «Четырехсот» сообщили слова Алкивиада и его совет стойко держаться и ни в чем не уступать врагу. Они рассказали также, что Алкивиад весьма надеется на примирение войска с гражданами и на окончательную победу над врагом1. Вследствие этого большинство граждан воспрянуло духом; ведь эти люди против воли примкнули к олигархам и с радостью воспользовались бы возможностью отделаться от них, не подвергая себя опасности. Поэтому недовольные начали собираться на сходки и резко критиковать правительство. Вождями недовольных были даже некоторые стратеги и лица, занимавшие высокие посты в правительстве олигархов, такие, как Ферамен, сын Гагнона, Аристократ2, сын Скеллия, и другие. Несмотря на важную роль, которую они играли в олигархическом перевороте, теперь, по их словам, они, с одной стороны, весьма опасались самосского войска и Алкивиада, а с другой — их тревожило и то, как бы отправленное за спиной большинства граждан посольство в Лакедемон не предало интересов города. Правда, они не возражали против господства олигархов, но настаивали на том, что следует на деле, а не только на словах установить правление «Пяти тысяч» и более соблюдать исономию. Это были, однако, лишь пустые слова, когда они так ревностно хлопотали о правах граждан, на деле же большинство этих людей руководствовались личным честолюбием и корыстными побуждениями, отчего обычно и гибнет олигархический режим, вышедший из демократии. Все подобные люди с первого же дня установления олигархии не только не желают равенства с прочими, но каждый сам хочет безусловно первенствовать. Напротив, при демократическом строе человек легче переносит неудачу на выборах, потому что не испытывает умаления от равных себе. Решающим мотивом их действий, однако, было могущественное положение Алкивиада на Самосе и уверенность, что олигархия не будет прочной. Таким образом, каждый из них стремился после восстановления демократии стать первым представителем3 народа в городе.
90. С другой стороны, из вождей «Четырехсот» особенно ярыми противниками восстановления демократии были: Фриних1 (ранее бывший стратегом на Самосе и там поссорившийся с Алкивиадом), Аристарх2 — с давних пор самый отъявленный враг демократии; затем Писандр и Антифонт. Эти и другие наиболее влиятельные лица сразу же после захвата власти (и позднее, когда войско на Самосе перешло на сторону демократии) отправили от себя послов в Лакедемон и стремились заключить мир. Тем временем они продолжали возводить укрепление на так называемой Эетионии3. После возвращения послов с Самоса они стали действовать еще более энергично. Олигархи видели теперь, что не только народ, но и те, которые раньше считались наиболее преданными их партии, изменили свои убеждения. В страхе перед грозной опасностью из Афин и с Самоса олигархи поспешно отправили в Лакедемон Антифонта и Фриниха с десятью другими уполномоченными для заключения мира с лакедемонянами на любых сколько-нибудь приемлемых условиях. В то же время они приказали еще усерднее строить укрепление на Эетионии. Оно было предназначено, по словам Ферамена4 и его сторонников, не для того, чтобы преграждать вход в Пирей в случае нападения самосской эскадры, но скорее для того, чтобы во всякое время можно было впустить вражеские корабли и войско. Эетиония — это выступающий в море мол Пирея, образующий одну сторону входа в гавань (вдоль этого мола идет фарватер). Новое укрепление должно было соединяться с уже имеющейся стеной так, чтобы незначительное количество воинов, занимающих позицию между двумя стенами, могло господствовать над входом в гавань. Ведь старая стена, обращенная к материку, и вновь сооружаемая внутренняя стена, выходившая к морю, смыкались у одной из двух башен5, защищавших узкое устье гавани. Олигархи велели оградить также поперечной стеной портик6, где помещался самый большой продовольственный склад в Пирее (непосредственно примыкавший к новой стене). Склад находился в их ведении, и правители заставляли всех граждан хранить там не только наличные запасы зерна, но и все, доставляемые морем, и оттуда брать зерно для продажи.
91. Уже давно Ферамен распускал слухи об этих планах олигархов. И после возвращения послов из Лакедемона (когда те не добились никакого приемлемого для народа соглашения) Ферамен объявил, что это укрепление на Эетионии таит в себе опасность когда-нибудь погубить город. Случилось так, что согласно обращению евбейцев, которые просили пелопоннесцев о посылке на помощь кораблей, как раз в это время эскадра из 42 кораблей (в том числе италийские из Таранта1 и Локров2 и несколько сицилийских) бросили якорь у Ласа3 в Лаконике, готовясь отплыть на Евбею под командой спартиата Агесандрида4, сына Агесандра. Ферамен настойчиво утверждал, что эти корабли предназначались вовсе не для похода на Евбею, а скорее для поддержки тех олигархов, которые укрепляли Эетионию. Если народ, по его словам, заранее не примет мер предосторожности, то афиняне не успеют и опомниться, как их город погибнет. Действительно, подобное обвинение не было только злословием, а имело некоторые основания в намерениях и характере поведения правящей партии «Четырехсот». Ведь «Четыреста» желали во что бы то ни стало утвердить свое господство также и над союзниками; в худшем же случае, по крайней мере, сохранить свою независимость, держа в руках флот и укрепления города. Если даже и это окажется невозможным, то они, во всяком случае, не желали пасть первыми жертвами в результате восстановления демократии, а скорее принять врагов (отдав даже флот и укрепления города) и заключить с ними соглашение, лишь бы только самим остаться в живых и так или иначе сохранить власть над городом.
92. Поэтому олигархи велели энергично строить это укрепление (с калитками, входами и лазейками, по которым можно было провести врагов), для того чтобы своевременно его окончить. Разговоры об этом сначала велись втайне и в узком кругу недовольных. В это время на рынке в Афинах, при полном скоплении народа1, в нескольких шагах от здания совета внезапно был убит Фриних (вернувшийся из посольства в Лакедемон). Человек, нанесший удар, неизвестный перипол2, успел скрыться. Его сообщник, аргосец, был схвачен и по приказу «Четырехсот» подвергнут пытке. Однако имени подстрекателя он не открыл, но сказал только, что знает многих людей, которые собираются в доме начальника периполов и в других домах. Никаких последствий, однако, это дело не вызвало. Между тем Ферамен, Аристократ и другие их единомышленники стали действовать более решительно. Тем временем корабли из Ласа, обогнув вдоль побережья мыс Малею, бросили якорь в Эпидавре3 и оттуда по пути совершили набег на Эгину. Ферамен утверждал, что эти корабли, вероятно, никогда по пути на Евбею не зашли бы на Эгину и затем по возвращении оттуда не бросили бы якорь в Эпидавре, если бы их не вызвали с той целью, на которую он всегда указывал. Поэтому, повторял он, бездействовать далее невозможно. Всеобщее недовольство и подозрительность выразились во множестве мятежных речей, и наконец народ перешел к действиям. Гоплиты, строившие укрепление Эетионии в Пирее (среди них был и таксиарх Аристократ4 со своим отрядом), схватили Алексикла (стратега, назначенного олигархами, который был особенно связан с тайными обществами) и заперли его в одном из домов. Гоплитам помогали в этом и другие, между прочим, Гермон, начальник периполов, стоявших в Мунихии5. Важнее всего, однако, было то, что поступок этот одобряла вся масса гоплитов. «Четыреста», когда им во время заседания совета сообщили о происшествии, хотели тотчас же идти на сборные пункты и призвать граждан к оружию. Они стали угрожать Ферамену и его сторонникам. Ферамен же начал оправдываться и заявил, что готов идти вместе с ними освободить Алексикла. Затем, взяв с собой одного из военачальников из своей партии, Ферамен спустился в Пирей. С ним вместе отправились Аристарх и несколько молодых всадников6. В городе началось страшное смятение; граждане уже думали, что Пирей в руках мятежников и что пленник Алексикл убит, а жители Пирея ожидали, что горожане вот-вот нападут на них. Старшие граждане с трудом удерживали молодых людей, хватавшихся за оружие и метавшихся в разные стороны. Присутствовавший при этом Фукидид, афинский проксен из Фарсала7, смело старался преградить дорогу толпе и громко призывал не губить отечества, когда враг у ворот. Наконец граждане успокоились и прекратили свалку. Когда Ферамен прибыл в Пирей (сам он был также стратегом), то только для вида стал бранить гоплитов. Аристарх же и сторонники противной партии действительно распалились гневом на них. Однако эта брань не вызвала у гоплитов никакого раскаяния, и большинство из них направились разрушать укрепление. Гоплиты спрашивали Ферамена, считает ли он, что укрепление строится на благо государства и не лучше ли его разрушить. Ферамен отвечал: если они хотят разрушить укрепление, то он, со своей стороны, также не против этого. Тогда гоплиты и множество жителей Пирея взошли на укрепление и принялись срывать его. Гоплиты обратились к толпе с призывом: «всякий желающий правления «Пяти тысяч» вместо «Четырехсот» пусть идет и помогает нам разрушать укрепление». Ибо они все еще скрывали свои истинные взгляды под именем «Пяти тысяч» и не рисковали открыто заявить, что всякий из них желает демократического правления. Они опасались также, что «Пять тысяч» действительно могут избрать и как бы кто-нибудь, сказав соседу что-либо по неведению о демократии, не попал в беду. Поэтому и «Четыреста» вообще не желали выбирать «Пять тысяч» и вместе с тем показывать, что выборов не будет. Ведь участие столь многочисленного собрания в управлении государством в их глазах было бы, конечно, не чем иным, как настоящей демократией, тогда как неопределенность и тайна заставляли людей опасаться друг друга.
