DXLII. Авлу Манлию Торквату, в Афины
[Fam., VI, 1]
Рим, январь 45 г.
Марк Цицерон шлет привет Авлу Торквату 2663.
1. Хотя расстройство всех дел и таково, что каждый чрезвычайно сожалеет о своей участи и всякий предпочел бы находиться где угодно, но только не там, где он находится, — всё же для меня нет сомнения, что в настоящее время для честного мужа величайшее несчастье — находиться в Риме. Ведь хотя у всякого, в каком бы месте он ни был, одно и то же чувство и одна и та же горечь от гибели и государства и его имущества, все-таки скорбь усиливают глаза, которые заставляют взирать на то, что прочие слышат, и не позволяют отвлечься мыслями от несчастий. Поэтому, хотя и тебя неизбежно тревожит тоска по многому, тем не менее освободись от той скорби, которая, по слухам, особенно одолевает тебя, — из-за того, что ты не в Риме. Хотя тебя и сильно удручает тоска по твоим и твоему имуществу, тем не менее то, чего тебе недостает, сохраняется в целости и не сохранилось бы лучше, если бы ты присутствовал, и не подвергается никакой особой опасности. И ты, когда думаешь о своих, не должен требовать какой-то особенной участи или отвергать общую 2664.
2. Что же касается тебя самого, Торкват, то твой долг — быть настроенным так, чтобы к совещанию со своими помыслами не привлекать отчаяния и страха. Ведь и тот, кто до сего времени был к тебе менее справедлив, нежели того требовало твое достоинство3, обнаружил большие признаки того, что он смягчился по отношению к тебе; однако у того самого, от которого добиваются избавления 2665, нет ясного и определенного представления о своем собственном избавлении 2666. Так как исход всех войн неопределенный, то от победы одной стороны 2667 я не усматриваю никакой опасности для тебя, которая не была бы сопряжена с гибелью всех 2668: победы другой стороны 2669 ты, я твердо знаю, никогда не боялся.
3. Остается предположить, что тебя чрезвычайно мучит как раз то, что я отношу как бы к утешению, — общая опасность для государства. Что касается этого столь великого зла, то хотя ученые мужи и говорят многое, я тем не менее опасаюсь, что невозможно найти никакого истинного утешения, кроме того, которое столь сильно, сколько у каждого твердости и силы духа. Ведь если честного образа мыслей и правильного поведения достаточно для благополучной и счастливой жизни, то я опасаюсь, что будет непозволительно назвать несчастным того, кто может поддержать себя сознанием правоты своих наилучших намерений. Ведь я не думаю, что мы некогда 2670 оставили отечество, детей и имущество, побуждаемые наградами за победу 2671; нам казалось, что мы исполняем какой-то законный и священный долг, обязывавший нас по отношению к государству и нашему достоинству; и поступая так, мы не были столь безрассудны, чтобы считать победу несомненной.
4. Потому, если произошло то, что, как нам представлялось, когда мы вступали на этот путь 2672, могло случиться, то мы не должны падать духом так, словно произошло что-нибудь такое, чего мы никогда не считали возможным. Итак, будем держаться того образа мыслей, какой предписывают рассудок и действительность, — с тем, чтобы не отвечать ни за что в жизни, кроме вины; а раз мы от нее свободны, то переносить все человеческое умиротворенно и спокойно. Эта речь клонится к тому, чтобы казалось, что, несмотря на гибель всего, сама доблесть может поддержать себя. Но если есть какая-нибудь надежда на общее дело, ты при любом положении не должен быть лишен ее.
5. И все-таки мне, когда я это писал, приходило на ум, что я тот, чье отчаяние ты обычно осуждал и кого, в его медлительности и неуверенности, ты подгонял своим авторитетом 2673. Как раз в то время я порицал не наше дело, но образ действий 2674, ибо находил, что мы поздно противодействуем тому оружию, которое гораздо раньше было усилено нами самими, и я скорбел от того, что вопрос о государственном праве 2675 решается копьями и мечами, а не на основании наших советов и авторитета. И когда я говорил, что произойдет то, что произошло, я не предугадывал будущего, но, предвидя, что оно может и произойти и стать гибельным, если оно наступит, я боялся, как бы оно не случилось, особенно когда — в случае, если бы нужно было предсказать тот или иной конечный исход событий — я мог предсказать более надежно, что произойдет то, что и наступило. Ведь мы превосходили тем, что не выходит в бой 2676; умением владеть — оружием и стойкостью солдат мы уступали. Но прояви, прошу, теперь то присутствие духа, каким мне, по твоему мнению, тогда надо было обладать.
6. Пишу это потому, что твой Филаргир 2677 на все мои вопросы о тебе очень правдиво — по крайней мере, мне так показалось — рассказал, что ты иногда склонен тревожиться сильнее, чем следует. Ты не должен этого делать, как и сомневаться в том, что при каком-либо государственном строе будешь тем, кем ты должен быть, а в случае его гибели — не в более униженном положении, чем прочие. Но в настоящее время, когда все мы убиты и в сомнении, ты должен переносить это более спокойно, так как находишься в том городе 2678, где рождено и вскормлено учение о правилах жизни 2679, и с тобой Сервий Сульпиций 2680, которого ты всегда особенно любил, который, конечно, утешает тебя с благожелательностью и мудростью. Если бы послушались его авторитета и совета, то мы скорее покорились бы власти одетого в тогу, нежели победе взявшегося за оружие 2681.
7. Но это было, пожалуй, более длинным, нежели было необходимо; изложу короче то, что более важно 2682. Я перед тобой в большем долгу, чем перед кем бы то ни было; тех, перед кем я был в таком долгу, в каком мне, как ты понимаешь, следовало быть 2683, у меня отняла эта несчастная война; но я понимаю, кто я в настоящее время; но так как никто не поражен в такой степени, чтобы он — если будет стремиться только к тому, что он делает, — не мог что-либо выполнить и совершить, то считай, пожалуйста, что все мои помыслы, усилия, во всяком случае, рвение — это мой долг перед тобой и твоими детьми.
