2. Теперь же, раз случилось, что ни преторы своим влиянием, ни я своей настойчивостью не смогли ничем помочь, не огорчаться этим очень трудно; однако не подобает, чтобы это бремя сломило и ослабило нас, закаленных в величайших подвигах и испытаниях. А так как люди должны особенно тяжело переносить то, что они навлекли на себя по собственной вине, то кое-что в этом деле должно огорчать меня больше, чем тебя. Это действительно была моя вина в том, против чего ты возражал и в беседе при своем отъезде и в письмах, — что тебе не назначили преемника в течение первого года. Заботясь о благе союзников370, противодействуя беззастенчивости некоторых дельцов, стремясь возвеличить наше имя твоей доблестью, я поступил неразумно, особенно допустив, чтобы этот второй год мог повлечь за собой и третий.
3. Так как я признаю, что это была моя погрешность, то твое дело, при твоем уме и доброте, постараться и добиться, чтобы последствия моей непредусмотрительности и недостаточного благоразумия были исправлены твоими заботами. И если ты сам с большей твердостью заставишь себя внимательно выслушивать все стороны и будешь состязаться в этом не с другими, а уже с самим собой, если ты направишь весь свой ум, заботы, помыслы на исключительное стремление снискать похвалу во всем, то, верь мне, один лишний год твоих трудов доставит нам радость, какую приносят труды многих лет, а славу — даже нашим потомкам.
4. Поэтому прежде всего прошу тебя не сгибаться, не падать духом и не допускать, чтобы важность твоих обязанностей, подобно потоку, поглотила тебя. Воспрянь и противодействуй им и даже сам ищи трудов. Ведь тебе поручена не та часть государственных дел, где господствует судьба, а та, где имеют наибольшее значение расчет и заботливость. Поэтому, если бы я видел, что полномочия продлены тебе, когда ты ведешь какую-либо важную и опасную войну, то я бы содрогнулся, понимая, что над нами в то же время продлена и власть судьбы.
5. Но тебе теперь поручена та часть государственных дел, где судьба либо совсем не имеет значения, либо весьма малое; здесь, мне кажется, все зависит от твоей доблести и умеренности. Нам, я полагаю, нечего опасаться ни козней врагов, ни боевых схваток, ни отпадения союзников, ни недостатка денег или продовольствия для войска, ни восстания войска — всего, что весьма часто случалось у самых мудрых людей, так что они не могли преодолеть надвигавшейся на них судьбы, как опытные кормчие — сильной бури. Тебе дан полный мир, полное спокойствие, которое, правда, может поглотить спящего кормчего, но бодрствующему даже доставит удовольствие.
6. Ведь эта провинция состоит, во-первых, из того рода союзников, которые являются наиболее просвещенными среди человеческого рода; во-вторых, из того рода граждан, которые либо теснейшим образом связаны с нами как откупщики, либо, занимаясь делами, от которых разбогатели, считают, что сохранили в целости свое состояние благодаря моему консульству.
II. 7. Однако среди этих же людей есть жестокие разногласия, многочисленные обиды, и затем следуют великие споры. Как будто я считаю, что у тебя совсем нет дел. Понимаю, что это очень большая задача, дело величайшего благоразумия, но помни, что, по моему мнению, это в несколько большей степени дело благоразумия, нежели судьбы. И в самом деле, что за трудность сдержать тех, над которыми ты поставлен, если ты будешь сдерживаться сам? А это может быть большим и трудным делом для других, ибо это действительно чрезвычайно трудно; но это всегда и было и должно было быть очень легким для тебя, чья природа такова, что ты, по-видимому, мог быть умеренным и без образования. А между тем ты получил образование, которое могло бы возвысить даже самую порочную натуру. В то время как ты, что ты и делаешь, будешь сопротивляться деньгам, удовольствиям, каким бы то ни было страстям, то уже, конечно, будет опасность, что ты не сможешь обуздать бесчестного дельца, чересчур жадного откупщика! Ведь греки, при таком твоем образе жизни, будут смотреть на тебя, как на человека давно прошедших времен или даже божественного происхождения, спустившегося в провинцию с неба.
8. Я теперь пишу об этом не для того, чтобы ты так поступал, а для того, чтобы ты радовался тому, что так поступаешь и поступал. Ведь в самом деле величайшая слава пробыть в Азии три года, будучи облеченным высшей властью, причем ни одна статуя, ни одна картина, ни одна ваза, ни одно одеяние, никакой раб, ничья красота, никакой денежный подарок — все, чем изобилует эта провинция, не отвлекли тебя от величайшей неподкупности и воздержанности.
9. Что может оказаться столь исключительным и столь завидным, как не то, что эта доблесть, воздержанность, мягкость не скрывается во мраке и отдалении, а находится на виду у Азии, на глазах прославленной провинции, и о них слышат все племена и народы? Что твои разъезды не устрашают людей, расходы не разоряют, прибытие не пугает? Что всюду, куда бы ты ни приехал, можно видеть проявления величайшей радости — и официально и у частных лиц, когда кажется, что город принимает защитника, а не тирана, а дом — гостя, а не грабителя?
III. 10. Но опыт в этих делах, несомненно, научил тебя тому, что далеко не достаточно обладать этими доблестями самому, но необходимо внимательно следить за тем, чтобы казалось, что в этой охране провинции ты ручаешься перед союзниками, гражданами и государством не только за себя одного, но и за всех твоих подчиненных. Правда, у тебя легаты такие, что и сами будут поддерживать свое достоинство. Из них по почету, достоинству и возрасту выделяется Туберон, который, особенно ввиду того, что он пишет историю, сможет, думается мне, выбрать, в своих анналах многих, кому он захочет и сможет подражать. Аллиен также наш человек как по своим душевным качествам и доброжелательству, так особенно по стремлению подражать нам в образе жизни. Что сказать мне о Гратидии? Я твердо знаю, что он так заботится о своем добром имени, что по своей братской любви к нам заботится и о нашем.
11. Квестор у тебя не выбранный тобой, а данный тебе по жребию. Ему надлежит и самому быть умеренным и соблюдать твои правила и указания. Если бы кто-нибудь из них случайно оказался алчным, то ты терпел бы это только до тех пор, пока он лишь по отношению к себе пренебрегает законами, которыми он связан, и не пользуется для стяжания той властью, которой ты наделил его для придания ему достоинства. Мне, право, вовсе не нравится, особенно когда современные нравы уже так сильно изменились в сторону чрезмерной легкости и служения выгоде, чтобы ты перебирал всю эту грязь и вытряхивал каждого из них. Поручай каждому столько, насколько ты доверяешь ему. А за тех, кого само государство дало тебе в качестве спутников371 и помощников в государственных делах, ручайся только в тех пределах, какие я указал ранее.
IV. 12. Что же касается тех, кого ты пожелал держать при себе либо для того, чтобы жить совместно с ними, либо для того, чтобы они оказывали тебе необходимые услуги, — кого обычно называют как бы когортой4 претора, то мы должны отвечать не только за их действия, но и за все их слова. Впрочем, при тебе находятся люди, которых тебе будет легко любить, если они будут поступать правильно, и будет весьма легко привести в повиновение, если они станут заботиться об уважении к тебе в меньшей степени, чем следует. Пока ты был неопытен, они, по-видимому, могли обманывать тебя при такой снисходительности, ибо чем лучше человек, тем труднее ему подозревать других в бесчестности; теперь, на третьем году, ты так же честен, как и в предыдущие, но более осторожен и бдителен.
13. Пусть считают, что твои уши слышат то, что они слышат, и что они не из тех, в которые можно, с целью корысти, нашептывать вымышленное и притворное. Пусть твой перстень будет не орудием, но как бы самим тобой — не слугой чужой воли, а свидетелем твоей. Пусть твой посыльный372 занимает такое положение, какое ему назначили наши предки, поручавшие это не в знак благоволения, а как должность, требующую труда и исполнительности, не иначе как своим вольноотпущенникам, которыми они повелевали почти так же, как рабами373. Пусть ликтор являет не свою, а твою мягкость, и пусть связки и секиры, которые перед тобой носят, будут знаками твоего достоинства в большей степени, чем знаками власти. Пусть, наконец, всей провинции будет известно, что благополучие, дети, доброе имя и имущество тех, над которыми ты поставлен, тебе дороже всего. Пусть, наконец, сложится мнение, что ты, если узнаешь, будешь врагом не только тем, кто что-нибудь возьмет, но и тем, кто даст. Ведь никто не будет давать, когда станет очевидно, что при помощи людей, прикидывающихся весьма влиятельными у тебя, от тебя ничего нельзя получить.
14. Однако цель этой моей речи не в том, чтобы сделать твое отношение к подчиненным более суровым или подозрительным. Ибо если кто-нибудь из них на протяжении двух лет ни разу не вызвал у тебя подозрения в жадности — а это я слышу и думаю, зная их, о Цесии, Хериппе и Лабеоне, — то нет ничего такого, чего, по моему мнению, не было бы правильнее всего поручить и доверить им или какому-нибудь другому такому же человеку. Но если ты уже ошибся и кого-либо подозреваешь, то не оказывай ему никакого доверия и не поручай ему ничего, что может иметь отношение к твоему доброму имени.
