3. Пожалуйста, прими в хорошем смысле, что я обращаюсь к тебе, зная, что тебя это заботит больше, чем меня самого: во имя богов, выясни, выплати мои долги4058. Я оставил прекрасный итог, но нужна заботливость, чтобы за имущество Клувия сонаследникам было уплачено в секстильские календы. Как следует вести переговоры с Публилием, ты увидишь. Он не должен торопить, так как я не использую права, но все-таки я очень хочу удовлетворить и его. Но Теренции что я скажу4059? Даже до срока, если можешь. Более того, если ты, как я надеюсь, вскоре в Эпир, прошу тебя сначала обеспечить то, что я должен на основании поручительства, и вполне уладить, и оставить уплаченным. Но об этом достаточно, и я боюсь, как бы ты не счел, что слишком много.
4. Теперь узнай о моей небрежности. Я послал тебе книгу «О славе». Но в ней то же предисловие, какое и в третьей книге «Академиков». Это произошло по той причине, что у меня есть свиток предисловий. Из него я обычно выбираю всякий раз, как начинаю какое-нибудь сочинение. И вот, еще в тускульской усадьбе, так как я не помнил, что я уже использовал это предисловие, я вставил его в ту книгу, которую послал тебе. Но когда я на корабле читал «Академики», я заметил свою ошибку; поэтому я тотчас набросал новое предисловие и послал тебе. То ты отрежешь, это приклеишь. Пилии передай привет и Аттике, моей баловнице и любимице.
DCCLXXXI. Гаю Требацию Тесте, в Рим
[Fam., VII, 19]
Регий, 28 июля 44 г.
Цицерон Требацию привет.
Смотри, как высоко я ценю тебя. Впрочем, как раз это справедливо; ведь я не превосхожу тебя в приязни. Однако, в чем я почти отказал тебе в твоем присутствии, во всяком случае, не уделил, в том я не мог быть должником в твое отсутствие. Поэтому, как только я отплыл из Велии, я начал составлять «Топики», в духе Аристотеля4060, — мне внушил это сам город, глубоко любящий тебя. Посылаю тебе из Регия эту книгу, написанную возможно яснее, — как только можно было написать об этом предмете. Но если кое-что покажется тебе несколько неясным, ты должен будешь подумать, что ни одну науку невозможно воспринять из сочинений, без истолкователя и без некоторого упражнения. Тебе недалеко ходить: разве ваше гражданское право можно познать из книг? Хотя их и множество, однако они требуют учителя и освещения. Впрочем, если ты будешь читать внимательно, если будешь читать почаще, то ты самостоятельно достигнешь всего, так что, конечно, поймешь. Но чтобы у тебя, когда будет предложен вопрос, оказывались под рукой также самые положения, — этого ты достигнешь упражнением. В последнем я поддержу тебя, если и благополучно возвращусь и застану благополучие у вас4061. За четыре дня до секстильских календ из Регия.
DCCLXXXII. Марку Антонию от Марка Юния Брута и Гая Кассия Лонгина
[Fam., XI, 3]
Неаполь, 4 августа 44 г.
Преторы Брут и Кассий шлют привет консулу Антонию.
1. Если ты здравствуешь, хорошо. Мы прочли твое письмо, чрезвычайно похожее на твой эдикт, — оскорбительное, угрожающее, менее всего достойное быть посланным тобой нам. Мы не вызвали тебя на это, Антоний, никаким незаконным действием и не верили, что ты удивишься, если мы, преторы и люди такого достоинства, путем эдикта чего-либо потребуем от консула4062. Если ты негодуешь на то, что мы осмелились сделать это, позволь нам испытать огорчение от того, что даже этого ты не уделяешь Бруту и Кассию.
2. Ты отрицаешь, что ты сетовал на то, что производится набор и истребованы деньги, что подстрекаются войска и посланы извещения за море4063; мы, правда, верим тебе, что ты поступил с наилучшими намерениями; но все-таки мы и не признаем ничего из этого и удивляемся, что ты, хотя и умолчал об этом, не мог сдержать своего гнева и не упрекнуть нас в смерти Цезаря.
3. Но подумай сам, как следует переносить то, что преторам не дозволяется, во имя согласия и свободы, посредством эдикта отступить от своего права4064 без того, чтобы консул не угрожал оружием. Уверенность в последнем — не основание к тому, чтобы ты запугивал нас. Ведь и нам не прилично и не подходит склоняться перед какой-либо опасностью, и Антонию не следует требовать для себя возможности приказывать тем, чьими усилиями он свободен4065. Что касается нас, — если бы другое склоняло нас к желанию раздуть гражданскую войну, то твое письмо нисколько бы не помогло. Ведь угрожающий не обладает никаким авторитетом среди свободных. Но ты прекрасно понимаешь, что нас невозможно направить в какую-либо сторону, и, пожалуй, действуешь угрожающе с той целью, чтобы наше решение показалось страхом.
4. Мы следующего мнения: мы желаем, чтобы ты был великим и почитаемым в свободном государстве, не призываем тебя ни к какой вражде, но все-таки ценим свою свободу дороже, чем твою дружбу. Еще и еще посмотри, что ты на себя берешь, что можешь выдержать, и старайся думать не о том, как долго Цезарь прожил, но как недолго он процарствовал. Мы просим богов — да будут твои намерения спасительными для государства и для тебя; если нет, то мы желаем, чтобы они, в невредимом и почитаемом государстве, повредили тебе возможно меньше. В канун секстильских нон.
DCCLXXXIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XVI, 7]
На корабле, в пути в Помпеи, 19 августа 44 г.
1. За семь дней до секстильных ид, когда я, отплыв от Левкопетры4066 (ведь я оттуда переправлялся), продвинулся приблизительно на триста стадиев4067, я был отброшен сильным австром4068 к той же Левкопетре. Когда я ждал там ветра (ведь это была усадьба нашего Валерия, так что я был запросто и с удовольствием), туда прибыли некоторые именитые люди из Регия, совсем недавно из Рима, среди них — связанный с Брутом узами гостеприимства, который оставил Брута в Неаполе. Они доставили следующее: эдикт Брута и Кассия4069 и сообщение, что сенат соберется в полном составе в календы; Брут и Кассий прислали письмо консулярам и бывшим преторам с просьбой присутствовать. Они извещали о необычайной надежде, что Антоний уступит, что будет соглашение, что наши возвратятся в Рим. Они также прибавляли, что мое отсутствие чувствуют, что меня слегка осуждают. Услыхав это, я без всякого колебания отказался от намерения уехать, которое, клянусь, даже ранее не радовало меня.
2. Но прочитав твое письмо, я удивился, как это ты так резко изменил мнение, однако я полагал, что не без причины. Впрочем, хотя ты не советовал и не побуждал меня к отъезду, ты, во всяком случае, одобрил, — только бы я в январские календы был в Риме. Так и получалось: пока опасность казалась меньшей, я отсутствовал, а приезжал в самое пламя. Но это, хотя и высказано неблагоразумно, все-таки не заслуживает порицания: во-первых, так как это сделано в согласии со мной; затем, даже если бы по твоему совету, то в чем, кроме искренности, должен ручаться тот, кто дает совет?
3. Я не мог достаточно надивиться тому, что ты написал в таких выражениях: «Итак, хорошо — ты, который прекрасную смерть4070, хорошо! Покинь отечество». Разве я покидал, или тебе тогда казалось, что я покидаю? Ты этому не только не препятствовал, но даже одобрял это. Прочее — важнее. «Пожалуйста, составь для меня какое-нибудь объяснение, что тебе надо было сделать это». Так ли, мой Аттик? В защите нуждается мой поступок, особенно в твоих глазах, раз ты чрезвычайно одобрил это? Да, я составлю это оправдательное сочинение, но для кого-нибудь из тех, вопреки желанию и совету которых я выехал. Впрочем, что за надобность теперь в объяснении? Если бы я упорствовал, — была бы надобность. «Но именно4071 это не стойко». Ни один ученый никогда не говорил (а по этому вопросу написано много), что перемена решения есть нестойкость.
4. И вот затем следующее: «Если бы ты был из школы нашего Федра4072, оправдание было бы готово. Теперь что мы ответим?». Следовательно, этому моему поступку я не мог бы получить одобрение у Катона? Разумеется, он преисполнен мерзости и позора! О, если бы ты нашел это сначала! Ты, по своему обыкновению, был бы для меня Катоном.
5. Вот последнее, пожалуй, самое тяжкое: «Ведь наш Брут молчит», то есть: не осмеливается советовать человеку такого возраста. Твои слова, я считаю, не означают ничего другого, и, клянусь, так оно и есть. Ведь когда я за пятнадцать дней до сентябрьских календ прибыл в Велию, Брут услыхал об этом; ведь он со своими кораблями был у реки Гелет, на расстоянии трех миль по эту сторону от Велии. Он тотчас ко мне пешком. Бессмертные боги! Как он, сильно обрадованный моим возвращением или, лучше, поворотом назад, излил все то, о чем молчал, так что я вспомнил твое: «Ведь наш Брут молчит»! Но больше всего он огорчился, что в секстильские календы меня не было в сенате. Писона4073 он превозносил до небес; но он радовался, что я избежал двух тягчайших упреков; одного, который я, как я понимал, навлекал на себя, предпринимая поездку, — в утрате надежды и оставлении государства (мне везде с плачем сетовали люди, которых я не заверял в своем скором возвращении); другого, по поводу которого Брут и бывшие вместе с ним (их было много) радовались, что я избежал упрека, — будто я, как полагали, выехал на олимпийские игры. Позорнее этого нет ничего при любом положении государства, но при нынешнем это невозможно оправдать. Да, я чрезвычайно благодарен австру3, который отвратил от меня столь великое бесчестие.
