Рим, начало сентября 44 г.
Цицерон Планку4111.
1. Я и отсутствовал, так как направлялся в Грецию, и, после того как меня с середины пути отозвал назад голос государства, никогда не был спокоен из-за Марка Антония, который обладает столь сильной — не заносчивостью (ведь как раз это — распространенный порок), но лютостью, что не может переносить независимости не только в чьем-либо голосе, но даже в выражении лица. Поэтому у меня величайшая забота, правда, не о своей жизни, запросы которой я удовлетворил либо по возрасту, либо поступками, либо — если и это имеет какое-нибудь отношение к делу — славой; но меня тревожит отечество и прежде всего, мой Планк, ожидание твоего консульства4112; до него так далеко, что следует желать, чтобы мы могли дожить до того времени, находясь все еще в государстве. В самом деле, какая надежда возможна в том государстве, в котором все подавлено оружием самого необузданного и самого неумеренного человека и в котором ни сенат, ни народ не обладают какой-либо силой и не существует ни каких-либо законов, ни суда, ни вообще какого-либо подобия и следа гражданских прав?
2. Но так как я полагал, что все акты4113 посылаются тебе, у меня не было оснований писать о частностях. Одно было долгом моей приязни, которую я, почувствовав ее со времени твоего детства, не только сохранил, но и усилил: напомнить и посоветовать тебе служить государству всем помышлением и заботой. Если оно будет доведено до твоего времени4114, то управление будет легким; но довести его — дело, требующее и большой заботливости, и удачи.
3. Но и ты будешь с нами несколько ранее, как я надеюсь, и — помимо того, что я должен заботиться о государстве, — я также в такой степени способствую твоему достоинству, что все свои помыслы, рвение, услужливость, содействие, труд, заботливость употребляю тебе во славу. Таким образом я, как понимаю, легче всего удовлетворю и государство, которое мне дороже всего, и нашу дружбу, свято блюсти которую считаю себя обязанным.
4. Что ты ценишь нашего Фурния4115 столь высоко, сколь этого требуют его доброта и достоинство, — не удивляюсь и радуюсь этому. И я хочу, чтобы ты полагал следующее: с каким бы уважением и услужливостью ты ни отнесся к нему, я приму это так, словно ты так отнесся ко мне самому.
DCCLXXXVIII. Луцию Мунацию Планку, в провинцию Трансальпийскую Галлию
[Fam., X, 2]
Рим, конец сентября 44 г.
Цицерон Планку привет.
1. Ввиду наших дружеских отношений я не оставил бы твоего почета4116 без ревностной поддержки, если бы я мог или безопасно4117, или с почетом явиться в сенат4118. Но никто из людей с независимыми взглядами на положение государства не может находиться в безопасности при полнейшей безнаказанности для мечей, а с моим достоинством, видимо, несовместимо, чтобы я высказывал мнение о положении государства там, где вооруженные слышат меня и лучше и ближе, чем сенаторы.
2. По этой причине в частных делах ты не почувствуешь недостатка ни в услужливости, ни в рвении с моей стороны; даже в государственных, если мое участие будет необходимо в чем-либо, я никогда не оставлю твоего достоинства без поддержки, будь то даже с опасностью для себя. Но в том, что все-таки можно будет завершить несмотря на мое отсутствие, прошу тебя согласиться на то, чтобы я не упускал из виду и своей невредимости и достоинства.
DCCLXXXIX. Луцию Мунацию Планку, в провинцию Трансальпийскую Галлию
[Fam., X, 3]
Рим, конец сентября 44 г.
Цицерон шлет привет Планку.
1. Я повидал Фурния чрезвычайно охотно ради него самого и тем охотнее, что мне казалось, будто, слушая его, я слушаю тебя4119; ибо он представил мне и твою доблесть в военном деле, и справедливость в управлении провинцией, и благоразумие во всех отношениях и, кроме того, прибавил о твоей хорошо известной мне приятности в общении и дружеских отношениях и, кроме того, о чрезвычайной щедрости к нему. Все это было приятно мне; за последнее я даже благодарен.
2. У меня, Планк, дружеские отношения с вашим домом установились за некоторое время до твоего рождения, а приязнь к тебе — с твоего раннего детства; а с наступлением твоего зрелого возраста близкая дружба установилась как благодаря моему рвению, так и твоему суждению. По этим причинам я чрезвычайно способствую твоему достоинству, которое, как я нахожу, у нас с тобой должно быть общим. Своего наивысшего положения4120 ты достиг, имея вождем доблесть, спутником — удачу, и добился этого юношей, несмотря на недоброжелательность многих, которых ты сломил умом и настойчивостью. Если ты теперь послушаешь меня, глубоко тебя любящего, не уступающего никому, кто мог бы быть тебе ближе давностью дружеских отношений, то приобретешь себе достоинство на оставшуюся часть жизни благодаря наилучшему положению в государстве.
3. Ты, конечно, знаешь (ведь от тебя ничто не могло укрыться), что было время, когда люди полагали, что ты чересчур покоряешься обстоятельствам4121; и я полагал бы это, если бы находил, что ты одобрял то, что ты терпел. Но так как я понимал, что ты чувствовал, я находил, что ты видел, что ты мог. Теперь положение иное. Суждение обо всем за тобой и притом свободное. Ты — избранный консул в цветущем возрасте, обладаешь необычайным красноречием, при величайшем недостатке таких мужей в государстве. Во имя бессмертных богов, отдайся этой заботе и помышлению, которые могут придать тебе наивысшее достоинство и славу. Но к славе есть один путь, особенно в настоящее время, когда государство истерзано в течение стольких лет, — в честном управлении государством.
4. Я счел нужным написать тебе это скорее под влиянием приязни, а не потому, чтобы я полагал, что ты нуждаешься в напоминаниях и наставлениях. Ведь я знал, что ты черпаешь это из тех же источников, из которых почерпнул я сам4122. Потому буду соблюдать меру. Теперь я только счел нужным намекнуть тебе, чтобы скорее высказать тебе свою приязнь, нежели показать проницательность. Между тем я буду ревностно и тщательно заботиться о том, что, по моему мнению, имеет отношение к твоему достоинству.
DCCXC. Гаю Кассию Лонгину, в южную Италию
[Fam., XII, 2]
Рим, конец сентября 44 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Гаю Кассию.
1. Я чрезвычайно рад, что ты одобряешь мое мнение и речь4123; если бы возможно было чаще выступать с речью, восстановление свободы и государственного строя не составило бы никакого труда. Но безумный и падший человек4124, еще более негодный человек, нежели тот, о котором ты сказал, что «убит величайший негодяй»4125, стремится начать резню и обвиняет меня в том, что я был зачинщиком убийства Цезаря, только с той целью, чтобы возбудить против меня ветеранов. Этой опасности я не страшусь, только бы она соединила славу вашего поступка4126 с похвалой мне.
Таким образом, ни Писону4127, который напал на него первым, никем не будучи поддержан, ни мне, который сделал то же тридцатью днями спустя, ни Публию Сервилию4128, который последовал моему примеру, нельзя безопасно приходить в сенат4129. Ведь гладиатор4130 ищет резни и решил, что начнет ее с меня за двенадцать дней до октябрьских календ; к этому дню он пришел подготовленным, после того как он в течение многих дней размышлял в усадьбе Метелла4131. Но какое размышление было возможно среди распутства и пьянства? Поэтому, как я писал тебе ранее, всем показалось, что он, по своему обыкновению, изблевает, а не говорит4132.
2. Итак, ты уверен, пишешь ты, что мой авторитет и красноречие могут принести некоторую пользу; кое-какую, применительно к столь великим несчастьям, они принесли. Ведь римский народ понимает, что есть трое консуляров4133, которые, так как они придерживаются честных взглядов на положение государства и свободно высказались, не могут безопасно прийти в сенат. К тому же нет оснований ожидать что-либо сверх этого. Ведь твой родственник4134 находит удовольствие в новых родственных узах4135. Поэтому он уже не относится с рвением к играм и готов лопнуть от бесконечных рукоплесканий твоему брату4136. Другого родственника4137 смягчили новые записи Цезаря. Но это терпимо; невыносимо то, что находится человек, который считает, что его сын станет консулом в ваш год4138, и по этой причине выставляет напоказ свое раболепие перед этим разбойником.
3. Ведь Луций Котта4139, мой близкий, ввиду какого-то рокового отчаяния, как он говорит, реже приходит в сенат. Луцию Цезарю4140, честнейшему и храбрейшему гражданину, мешает нездоровье. Сервий Сульпиций, обладающий и необычайным авторитетом и честнейшими взглядами, отсутствует4141. Что касается остальных, за исключением новоизбранных4142, — прости меня, если я не считаю их консулярами.
Вот вершители государственных дел; число их было бы ничтожным даже при благополучии; каким ты считаешь его при крушении? Поэтому вся надежда на вас4143; если же вы именно для того и отсутствуете, чтобы быть в безопасности, то даже не на вас; но если вы замышляете кое-что достойное своей славы, то я хотел бы — пока я невредим. Если это не так, то все же государство благодаря вам в скором времени восстановит свое право.
