DCXXVI. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XII, 5, § 3]
Тускульская усадьба, 11 или 12 июня 45 г.
3. Вижу, что Тубул был претором в консульство Луция Метелла и Квинта Максима 3034. Теперь, пожалуйста, — при каких консулах был народным трибуном верховный понтифик Публий Сцевола? Со своей стороны, я считаю, что при следующих — Цепионе и Помпее; ведь претором — при Луции Фурии и Сексте Атилии 3035. Итак, ты укажешь трибунат и, если сможешь, — за какое преступление Тубул 3036. И посмотри, прошу, о Луции Либоне — о том, который насчет Сервия Гальбы 3037 — при каких консулах был он народным трибуном: при Цензорине ли и Манилии или при Тите Квинкции и Мании Ацилии 3038? Ведь меня смущало в сделанном Брутом извлечении из записок Фанния то, что было в конце, и я, следуя этому, написал, что этот Фанний, который написал историю, — зять Лелия. Но ты меня поправил с геометрической точностью, тебя же теперь — Брут и Фанний. Так, как сказано в «Бруте» 3039, я все-таки взял из хорошего источника — у Гортенсия. Итак, исправишь это место.
DCXXVII. Требиану
[Fam., VI, 11]
Рим, середина июня 45 г.
Марк Цицерон шлет привет Требиану.
1. К Долабелле я ранее только был расположен; обязан ему я не был ни в чем (мне ведь не случалось нуждаться), а он был в долгу передо мной, так как я не оставлял его без помощи в его опасных положениях 3040; теперь он обязал меня столь большой услугой, так как он и ранее в вопросе о твоем имуществе 3041 и в настоящее время в вопросе о твоем избавлении полностью удовлетворил меня, так что в большем долгу я ни перед кем. С этим поздравляю тебя так горячо, что я бы предпочел, чтобы и ты меня поздравлял, а не благодарил: одного мне совсем не нужно, другого ты сможешь сделать искренне.
2. Что касается остального, — раз твои доблесть и достоинство открыли тебе путь для возвращения к своим, то дело твоей мудрости и величия духа — забыть, что ты утратил, думать о том, что ты себе возвратил. Ты будешь жить со своими, будешь жить с нами. Ты приобрел больше достоинства, нежели утратил имущества; само по себе оно было бы приятнее в том случае, если бы существовал какой-либо государственный строй.
Весторий 3042, мой близкий, написал мне, что ты выражаешь мне величайшую благодарность. Это твое высказывание очень мне приятно, и я легко допускаю его с твоей стороны как в присутствии других, так, клянусь, в присутствии моего друга Сирона 3043. Ведь своим поступком я желаю особенного одобрения со стороны всякого благоразумнейшего человека. Жажду видеть тебя возможно скорее.
DCXXVIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 9]
Тускульская усадьба, 18 июня 45 г.
1. Едва ты вчера уехал, как явился Требаций, немного спустя — Курций: этот — приветствовать, но остался по моему приглашению. Требаций у меня. Сегодня утром — Долабелла. Много разговоров на весь день. Не могу назвать ничего более ревностного, ничего более дружелюбного. Однако дошли до Квинта 3044; много не пересказать, не выразить, но одно в таком роде, что — если бы не знало войско — я не осмелился бы не только продиктовать это Тирону, но даже написать сам 3045. Но достаточно.
Когда у меня был Долабелла, ко мне кстати пришел Торкват, и Долабелла благожелательнейше изложил, в каких выражениях я говорил с ним. Ведь я только что говорил о его деле самым заботливым образом; эта заботливость показалась Торквату приятной.
2. Жду от тебя, если есть что-нибудь насчет Брута 3046. Впрочем, Никий считал, что дело закончено, но что развод не находит одобрения. Потому я беспокоюсь из-за этого даже более, чем ты. Ведь если есть какая-нибудь обида, это может врачевать.
Мне следует поехать в Арпин; ведь мне нужно привести в порядок те именьица, и я опасаюсь, что у меня не будет возможности выехать, когда прибудет Цезарь. Насчет его прибытия Долабелла того мнения, какое ты составил себе в виде предположения на основании письма Мессалы. Когда я приеду туда и пойму, каковы дела, тогда напишу тебе, к какому дню я возвращаюсь.
DCXXIX. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 10]
Тускульская усадьба, 19—21 июня 45 г.
1. Менее всего удивляюсь тому, что ты и тяжко опорочен из-за Марцелла 3047 и опасаешься разного рода опасностей. И в самом деле, кто стал бы этого бояться? Этого не случалось ранее, и природа, казалось, не допускала, чтобы оно могло случиться. Итак, следует опасаться всего. Но вот погрешность против истории, с твоей стороны особенно, — что я единственный консуляр. Как? Кем кажется тебе Сервий 3048? Впрочем, это, разумеется, — не имеет значения ни в каком отношении, особенно для меня, считающего, что участь тех 3049 не менее хороша. И право, что я и чем могу быть? Дома и вне его 3050? Если бы мне не пришло на ум писать кое-что, мне не к чему было бы обратиться.
2. По отношению к Долабелле считаю должным поступить так, как ты пишешь — что-нибудь более общее и более относящееся к государству; во всяком случае, кое-что следует сделать; ведь ему очень хочется 3051.
3. Если Брут предпримет что-нибудь, позаботишься, чтобы я знал. Именно ему, я считаю, следует действовать возможно скорее, особенно если он решил 3052. Ведь он или прекратит, или успокоит всякие толки. Ведь некоторые заговаривают даже со мной. Но это он сам лучше всего, особенно если поговорит также с тобой.
У меня намерение выехать за десять дней до календ. Ведь здесь мне нечего делать; клянусь — даже там 3053 и везде; но там все-таки — кое-что. Сегодня жду Спинтера 3054; ведь Брут послал его ко мне. В письме он снимает с Цезаря ответственность за гибель Марцелла. На него пало бы некоторое подозрение, даже если бы тот был убит не предательски; теперь же, когда насчет Магия известно 3055, неужели его безумие не причиной всему? Совсем не понимаю, в чем дело. Итак, ты объяснишь. Впрочем, мне не в чем сомневаться, разве только — в причине безумия Магия, за которого я даже сделался поручителем. И, несомненно, это было; ведь он не был платежеспособен. Он, я думаю, попросил чего-нибудь у Марцелла, а тот, как обычно, ответил твердо.
