22. Итак, если эта мягкость приятна в Риме, где столь велико высокомерие, где свобода так неограниченна, где так беспредельно своеволие людей, где, наконец, столько должностных лиц, столько возможностей защиты, так велик авторитет сената, то сколь же приятной может быть мягкость претора в Азии, где так много граждан, так много союзников, столько городов, столько общин ждут кивка одного человека, где нет никаких возможностей защиты, никакого обжалования, никакого сената, никаких народных сходок! Поэтому, уже дело великого человека, умеренного по своей природе и образованного благодаря воспитанию и изучению высоких искусств, — обладая столь большой властью, вести себя так, чтобы те, над которыми он поставлен, не желали никакой другой власти.
VIII. 23. Ксенофонт написал своего знаменитого «Кира» 379 не исторически верно, а с целью дать картину справедливой власти, чрезвычайная строгость которой у философа сочетается с редкостной добротой. Ведь не без причины наш славный Африканский 380 не выпускал из рук этих книг, ибо в них не пропущено ни одной обязанности заботливой и умеренной власти. И если их так соблюдал тот, кому никогда не предстояло быть частным человеком, то как же нужно соблюдать их лицам, которым власть дана с тем, чтобы они ее сложили, и дана на основании законов, которым им предстоит снова подчиняться?
24. По моему мнению, тем, кто стоит во главе других, следует направлять все к тому, чтобы те, кто будет в их власти, были возможно более счастливы. Что это издавна свойственно тебе и было свойственно с самого начала, как только ты высадился в Азии, широко известно благодаря неизменной молве и всеобщим отзывам. Заботиться о выгоде и пользе тех, над которыми ты поставлен, долг того, кто поставлен не только над союзниками и гражданами, но также над рабами и бессловесной скотиной 381.
25. Всем, я вижу, известно, что ты прилагаешь величайшее старание в этом отношении: с городов не взыскивается никаких новых долгов, а многие города освобождены тобой от старых больших и тяжких долгов; многие разоренные и почти опустошенные города, в том числе один знаменитейший в Ионии, а другой в Карии — Самос и Галикарнасс 382, вновь созданы тобой; в городах никаких восстаний, никаких раздоров; ты заботишься о том, чтобы города управлялись на основании решений оптиматов; в Мисии прекращен разбой 383; во многих местах положен конец убийствам; во всей провинции установлен мир; не только знаменитые грабежи на дорогах и в сельских местностях, но и гораздо более частые и крупные в городах и храмах уничтожены; доброе имя, имущество и покой богатых людей уже не страдают от клеветы, этой жесточайшей пособницы алчности преторов, расходы и взносы городских общин распределены равномерно между всеми, кто живет в их пределах; доступ к тебе весьма легок, и ты охотно выслушиваешь жалобу всякого; ни одному человеку, как бы он ни был беден и беспомощен, не закрыт доступ к тебе — и не только к твоему трибуналу, куда допускается весь народ, но также в твой дом и твою спальню, наконец, во всем твоем правлении нет ничего свирепого, ничего жестокого; все преисполнено мягкости, кротости, доброты.
IX. 26. Сколь великое благодеяние ты оказал, освободив Азию от несправедливого и тяжкого налога в пользу эдилов 384, вызвав великую вражду к нам! И в самом деле, если один знатный человек открыто жалуется, что ты, установив своим эдиктом, чтобы на устройство игр не назначали сбора денег, отнял у него 200 000 сестерциев, то сколько пришлось бы платить, если бы деньги потребовались для всех, кто бы ни устроил игры в Риме, как уже было определено? Мы все же положили конец жалобам наших людей тем решением, которое — не знаю, как в Азии — в Риме принято с немалым восторгом. Когда города постановили собрать деньги для постройки храма и памятника в мою честь и когда, ввиду моих больших заслуг и твоих огромных благодеяний, они сделали это с величайшей охотой, причем в законе 385 особо оговаривалось, что на сооружение храма и памятника взимать деньги разрешается, и когда то, что давалось, не должно было пропасть, а превратиться в украшения для храма, так что должно было создаться впечатление, что все это даровано не столько мне, сколько римскому народу и бессмертным богам, — я все-таки не счел допустимым принять это, бывшее заслуженным, бывшее законным, бывшее добровольным со стороны тех, кто это делал, как по другим причинам, так и для того, чтобы успокоились те, кто не имел на это права и кому это не полагалось.
27. По этой причине люби, защищай по своему крайнему разумению и стремись сделать возможно более счастливыми тех, кого римский сенат и народ поручили и доверили твоей честности и власти. Если бы судьба поручила тебе управлять африканцами или испанцами, или галлами, народами дикими и варварскими, все же тебе, по твоей человечности, надлежало бы позаботиться об их благополучии и действовать на пользу и во благо им. Но когда мы поставлены над такого рода людьми, которые не только сами являются носителями человечности, но от которых она, как полагают, распространилась на других, то мы, без сомнения, должны проявлять ее по отношению к тем, от кого мы получили ее.
28. При этом я не постыжусь сказать, особенно при этой жизни и деятельности, когда никто не может заподозрить меня в бездеятельности или легкомыслии, что то, чего мы достигли, мы получили благодаря наукам и искусствам, которые переданы нам 386 в памятниках и учениях Греции. Поэтому, помимо доверия вообще, с которым мы должны относиться ко всем, мы, как кажется, кроме того, особенно обязаны людям этого рода: по отношению к тем, на чьих учениях мы воспитались, мы стремимся обнаружить то, чему мы у них научились.
X. 29. Ведь недаром знаменитый Платон 387, первый по уму и учености, полагал, что государства станут счастливыми только в том случае, если бы ими начали править ученые и мудрые люди, или же если бы те, кто ими правит, всецело предались занятиям науками и философией. Он, очевидно, думал, что это сочетание власти с мудростью может служить государствам во благо. То, что некогда случилось со всем нашим государством 388, теперь, несомненно, случилось с этой провинцией: верховная власть в ней принадлежит человеку, который с детства употреблял все свое усердие и время на то, чтобы воспринять доблесть и человечность.
30. Постарайся поэтому, чтобы этот дополнительный год твоих трудов казался прибавленным также ради блага Азии. Так как Азия, удерживая тебя, оказалась более счастливой, чем мы, стараясь вернуть, то поступай так, чтобы радость провинции смягчила нашу тоску. И в самом деле, если в своем стремлении заслужить такие почести, каких едва ли добился кто-либо, ты оказался деятельнее всех, то ты должен проявлять значительно большую заботливость, чтобы сохранить этот почет.
31. Я, со своей стороны, написал тебе ранее, что я думаю о роде этих почестей. Я всегда полагал, что если они обычны, то они ничтожны, а если они определяются временными соображениями, то малозначительны; если же, что и произошло в действительности, они воздавались тебе за твои заслуги, то для сохранения этих почестей ты должен, по моему мнению, много потрудиться. Итак, раз ты, будучи облечен высшей военной и гражданской властью, пребываешь в этих городах, в которых, как ты видишь, твои доблести признаются священными и причисленными к богам, ты во всех своих постановлениях, решениях и действиях будешь думать о том, к чему тебя обязывают столь важная оценка людей, столь лестные суждения о тебе, столь великие почести. А это сведется к тому, что ты будешь заботиться обо всех, врачевать бедствия людей, способствовать их благу, стремиться к тому, чтобы тебя называли и считали отцом Азии.
