Публий Вергилий - Буколики. Георгики. Энеида

Смолкли все, со вниманьем к нему лицом обратившись.
Начал родитель Эней, приподнявшись на ложе высоком:
«Боль несказанную вновь испытать велишь мне, царица!
Видел воочию я, как мощь Троянской державы —
5 Царства, достойного слез, — сокрушило коварство данайцев;
Бедственных битв я участником был; кто, о них повествуя,
Будь он даже долоп, мирмидонец[448] иль воин Улисса,
Мог бы слезы сдержать? Росистая ночь покидает
Небо, и звезды ко сну зовут, склоняясь к закату,
10 Но если жажда сильна узнать о наших невзгодах,
Краткий услышать рассказ о страданиях Трои последних,
Хоть и страшится душа и бежит той памяти горькой,
Я начну. Разбиты в войне, отвергнуты роком,
Стали данайцев вожди, когда столько уж лет пролетело,
15 Строить коня, подобье горы. Искусством Паллады
Движимы дивным, его обшивают распиленной елью, —
Лживая бродит молва — по обету ради возврата.
Сами же прячут внутри мужей, по жребью избранных,
Наглухо стену забив и в полой утробе громады
20 Тайно замкнувши отряд отборных бойцов снаряженных.

Остров лежит Тенедос близ Трои. Богат, изобилен
Был он и славен, доколь стояло Приамово царство.
Ныне там бухта одна — кораблей приют ненадежный.
Враг, отплывши туда, на пустынном скрылся прибрежье;
25 Мы же верим: ушли, корабли устремили в Микены!
Тотчас долгую скорбь позабыла тевкров держава.
Настежь створы ворот: как сладко выйти за стены,
Видеть брошенный стан дорийцев и берег пустынный.
Здесь — долопов отряд, там — Ахилл кровожадный стояли,
30 Здесь был вражеский флот, а там два войска сражались.
Многих дивит погибельный дар безбрачной Минерве
Мощной громадой своей; и вот Тимет предлагает —
С умыслом злым иль Трои судьба уж так порешила —
В город за стены ввести коня и в крепость поставить.
35 Капис и те, кто судил осмотрительней и прозорливей,
В море низвергнуть скорей подозрительный дар предлагают,
Или костер развести и спалить данайские козни,
Или отверстье пробить и тайник в утробе разведать.
Шаткую чернь расколов, столкнулись оба стремленья…

40 Тут, нетерпеньем горя, несется с холма крепостного
Лаокоонт впереди толпы многолюдной сограждан,
Издали громко кричит: «Несчастные! Все вы безумны!
Верите вы, что отплыли враги? Что быть без обмана
Могут данайцев дары? Вы Улисса не знаете, что ли?
45 Либо ахейцы внутри за досками этими скрылись,
Либо враги возвели громаду эту, чтоб нашим
Стенам грозить,[449] дома наблюдать и в город проникнуть.
Тевкры, не верьте коню: обман в нем некий таится!
Чем бы он ни был, страшусь и дары приносящих данайцев».
50 Молвил он так и с силой копье тяжелое бросил
В бок огромный коня, в одетое деревом чрево.
Пика впилась, задрожав, и в утробе коня потрясенной
Гулом отдался удар, загудели полости глухо.
Если б не воля богов и не разум наш ослепленный,
55 Он убедил бы взломать тайник аргосский железом, —
Троя не пала б досель и стояла твердыня Приама.

Вдруг мы видим: спешат пастухи дарданские с криком,
Прямо к царю незнакомца ведут, связав ему руки,
Хоть и вышел он к ним и по собственной воле им сдался.
60 Так подстроил он все, чтобы Трою открыть для ахейцев,
В мужество веря свое, был готов он к обоим исходам:
Или в обмане успеть, иль пойти на верную гибель.
Пленного видеть скорей не терпится юношам Трои:
Все подбегают к нему, в насмешках над ним состязаясь…
65 Ныне о кознях услышь данайских — и все преступленья
Ты постигнешь, узнав об одном!
Пленник стоял на виду у толпы, безоружный, смущенный,
Медленно взглядом обвел он фригийцев ряды и воскликнул:
«Горе! Какая земля теперь иль море какое
70 Могут дать мне приют? Что, жалкому, мне остается?
Больше места мне нет средь данайцев — но вот и дарданцы,
В гневе упорны, моей желают крови и казни!»
Стон его всех нас смягчил и умерил враждебную ярость,
Мы его просим сказать, от какой происходит он крови,
75 Что нам принес. Пусть он скажет: на что надеялся, сдавшись?
76[450]

«Царь! Всю правду тебе я открою, что б ни было дальше,
И отрицать не стану, что я по рожденью аргосец.
Это прежде всего; пусть Фортуна несчастным Синона
80 Сделала — лживым его и бесчестным коварной не сделать!
Верно, из чьих-нибудь уст ты имя слыхал Паламеда,
Сына Бела: ведь он был повсюду молвою прославлен.
Ложно его обвинив по наветам напрасным в измене[451]
Из-за того, что войну порицал он, пеласги безвинно
85 Предали смерти его — а теперь скорбят по умершем.
Был он родственник нам, и с ним мой отец небогатый
С первого года войны меня в сраженья отправил.
Твердо покуда стоял у власти и в царских советах
Силу имел Паламед, — и у нас хоть немного, но были
90 Слава, почет… Но когда коварного зависть Улисса
Со свету друга сжила (то, о чем говорю я, известно),
Жизнь я с тех пор влачил во мраке, в горе и скорби,
Гнев питая в душе за его безвинную гибель.
Но не смолчал я, грозя отомстить, чуть случай найдется.
95 Если в Аргос родной суждено мне вернуться с победой;
Речью бездумною той я ненависть злобную вызвал.
В этом причина всех бед. С тех пор Улисс то и дело
Начал меня устрашать обвиненьями, сеять средь войска
Темные слухи: искал он оружье, вину свою зная.
100 Не успокоился он, покуда помощь Калханта…[452]
Но для чего я вотще вспоминаю о прежних невзгодах?
Что я медлю? Коль все равны пред вами ахейцы, —
Слышали вы обо мне довольно! Казнь начинайте!
Этого жаждет Улисс и щедро заплатят Атриды![453]»
105 Мы же хотим обо всем разузнать, расспросить о причинах,
Не заподозрив злодейств, пеласгийских не зная уловок.
Он продолжал свою речь, трепеща от притворного страха:
«Чаще данайцы меж тем, истомленные долгой войною,
Стали о бегстве мечтать, о том, чтобы Трою покинуть, —
110 О, хоть бы сделали так! Но часто свирепые бури
Им не давали отплыть, и Австр устрашал уходящих.
Больше всего бушевала гроза в широком эфире
После того, как воздвигли коня из бревен кленовых.[454]
Мы, не зная, как быть, Эврипила тогда посылаем
115 Феба оракул спросить, — но печальный ответ он приносит:
«Кровью ветры смирить, заклав невинную деву,[455]
Вам, данайцы, пришлось, когда плыли вы к берегу Трои, —
Кровью должны вы снискать возврат и в жертву бессмертным
Душу аргосца принесть». И едва мы ответ услыхали,
120 Трепет холодный прошел по костям и замерло сердце:
Кто судьбой обречен, кого Аполлон избирает?
Тут на глазах смятенной толпы итакиец[456] Калханта
На середину повлек, громкогласно требуя, чтобы
Волю богов он открыл. Хитреца злодеянье и прежде
125 Мне предрекали не раз, грядущее втайне провидя.
Дважды пять дней прорицатель молчал и скрывался, чтоб жертву
Не называть и на смерть никого не обречь предсказаньем, —
После молчанье прервал, понуждаемый криком Улисса,
По уговору меж них меня на закланье назначил.
130 Тут уж никто не роптал: ведь смерть, которой боялся
Каждый, теперь одного, ему на горе, постигла.
Близился день роковой. Готовили все для обряда:
Соль с мукой пополам, вкруг висков мне тугие повязки.[457]
Вырвался я, признаюсь, оковы порвал и от смерти
135 Ночью в густых тростниках у болотного озера скрылся,
Ждал, чтоб ушли, подняв паруса, — если только поднимут!
Больше надежды мне нет ни древнюю родину снова,
Ни двоих сыновей, ни отца желанного видеть.
Может быть, требуя с них за бегство наше расплаты,
140 Смертью несчастных мою вину покарают ахейцы…
Именем вышних богов, которым ведома правда,
Именем верности — коль остается еще среди смертных
Неоскверненной она, — молю: над нашими сжалься
Бедами! Сжалься над тем, кто столько вынес безвинно!»

145 Жизнь мы даруем ему, хитреца слезам сострадая.
Первым Приам приказал от тесных пут ему руки
Освободить и к нему обратился с приветливой речью:
«Кто бы ты ни был, теперь забудь покинутых греков.
Нашим ты будешь. Но мне ответь на вопрос мой правдиво:
150 Этот чудовищный конь для чего возведен? Кем построен?
Что стремились создать, — орудье войны иль святыню?»
Так он сказал. А Синон, в пеласгийских уловках искусный,
Начал, к небу воздев от оков свободные руки:
«Вечных огней божества[458] нерушимые, вами клянусь я,
155 Вами, меч и алтарь нечестивый, которых избег я,
Вами, повязки богов, что носил я, идя на закланье!
Нет мне греха разорвать священные узы данайцев,
Нет греха ненавидеть мужей и сказать без утайки
Все, что скрывают они. Я не связан законом отчизны!
160 Ты лишь обетам своим храни, сохраненная Троя,
Верность, коль щедро тебе отплачу и правду открою!
Веры в победный исход и надежд залогом для греков
Помощь Паллады была всегда. Когда ж нечестивый
Сын Тидея и с ним Улисс — злодейств измыслитель —
165 В храм священный вошли, роковой оттуда Палладий[459]
Силой исторгли, убив сторожей высокой твердыни,
Образ священный схватив, дерзновенно смели коснуться
Кровью залитой рукой девичьих повязок богини, —
Тотчас на убыль пошла, покидая данайцев, надежда,
170 Силы сломились у них, и богиня им стала враждебна.
Гнев свой Тритония[460] им явила в знаменьях ясных:
В лагерь едва был образ внесен — в очах засверкало
Яркое пламя, и пот проступил на теле соленый;
И, как была, со щитом и копьем колеблемым, дева —
175 Страшно об этом сказать — на месте подпрыгнула трижды.
Тут возвещает Калхант, что должны немедля данайцы
Морем бежать, что Пергам не разрушат аргосские копья,
Если в Аргосе вновь не испросят примет,[461] возвративши
Благоволенье богов, что везли на судах они прежде.
180 Ныне стремятся они по ветру в родные Микены,
С тем чтобы милость богов вернуть и внезапно явиться,
Море измерив опять. Так Калхант толкует приметы.
Образ же этот они по его наущенью воздвигли,
Чтобы тягостный грех искупить оскорбленья святыни.
185 Сделать огромным коня, и дубом одеть, и до неба
Эту громаду поднять повелел Калхант, чтоб не мог он
Через ворота пройти и, в городе став за стенами,
Ваш народ охранять исконной силой священной.
Ибо, коль ваша рука оскорбит приношенье Минерве,
190 Страшная гибель тогда (пусть прежде пошлют ее боги
Вашим врагам) фригийцам грозит и Приамову царству,
Если же в город его вы своими руками введете, —
Азия грозной войной пойдет на Пелоповы стены,[462]
Вам предреченный удел достанется нашим потомкам».
195 Лживыми клятвами нас убедил Синон вероломный:
Верим его лицемерным слезам, в западню попадают
Те, кого ни Тидид, ни Ахилл, ни многие сотни
Вражьих судов, ни десять лет войны не сломили.

Новое знаменье тут — страшней и ужаснее прежних —
200 Нашим явилось очам и сердца слепые смутило:
Лаокоонт, что Нептуна жрецом был по жребию избран,
Пред алтарем приносил быка торжественно в жертву.
Вдруг по глади морской, изгибая кольцами тело,
Две огромных змеи (и рассказывать страшно об этом)
205 К нам с Тенедоса плывут и стремятся к берегу вместе:
Тела верхняя часть поднялась над зыбями, кровавый
Гребень торчит из воды, а хвост огромный влачится,
Влагу взрывая и весь извиваясь волнистым движеньем.
Стонет соленый простор; вот на берег выползли змеи,
210 Кровью полны и огнем глаза горящие гадов,
Лижет дрожащий язык свистящие страшные пасти.
Мы, без кровинки в лице, разбежались. Змеи же прямо
К Лаокоонту ползут и двоих сыновей его, прежде
В страшных объятьях сдавив, оплетают тонкие члены,
215 Бедную плоть терзают, язвят, разрывают зубами;
К ним отец на помощь спешит, копьем потрясая, —
Гады хватают его и огромными кольцами вяжут,
Дважды вкруг тела ему и дважды вкруг горла обвившись
И над его головой возвышаясь чешуйчатой шеей.
220 Тщится он разорвать узлы живые руками,
Яд и черная кровь повязки жреца заливает,
Вопль, повергающий в дрожь, до звезд подъемлет несчастный, —
Так же ревет и неверный топор из загривка стремится
Вытрясти раненый бык, убегая от места закланья.
225 Оба дракона меж тем ускользают к высокому храму,
Быстро ползут напрямик к твердыне Тритонии грозной,
Чтобы под круглым щитом у ног богини укрыться.
Новый ужас объял потрясенные души троянцев:
Все говорят, что не зря заплатил за свое злодеянье
230 Лаокоонт, который посмел копьем нечестивым
Тело коня поразить, заповедный дуб оскверняя.
Люди кричат, что в город ввести нужно образ священный,
Нужно богиню молить.
Брешь пробиваем в стене, широкий проход открываем.
235 Все за дело взялись: катки подводят громаде
Под ноги, шею вокруг обвивают пеньковым канатом,
Тянут. Конь роковой тяжело подвигается к стенам,
Вражьим оружьем чреват. Вокруг невинные девы,
Мальчики гимны поют и ликуют, коснувшись веревки.
240 Все приближается конь, вступает в город с угрозой…
О Илион, обитель богов, дарданцев отчизна!
Стены, что славу в бою обрели! За порог задевая,
Трижды вставал он, и трижды внутри звенело оружье;
Мы же стоим на своем, в ослепленье разум утратив,
245 Ставим, на горе себе, громаду в твердыне священной.
Нам предрекая судьбу, уста отверзла Кассандра[463], —
Тевкры не верили ей, по веленью бога, и раньше.
Храмы богов в этот день, что для нас, несчастных, последним
Был, — словно в праздник, листвой зеленой мы украшаем.

250 Солнце меж тем совершило свой путь, и ночь опустилась,
Мраком окутав густым небосвод, и землю, и море,
Козни данайцев сокрыв. Разбрелись по городу тевкры,
Смолкли все, и сон объял усталые члены.
Тою порой аргивян суда, построясь фалангой,
255 От Тенедоса в тиши, под защитой луны молчаливой,
К берегу вновь знакомому шли. И лишь только взметнулось
Пламя на царской корме, — Синон, хранимый враждебной
Волей богов, сосновый затвор тайком открывает
Скрытым в утробе бойцам. И конь выпускает наружу
260 Запертых греков: на свет из дубовой выходят пещеры
Радостно храбрый Фессандр, и Сфенел[464] с Улиссом свирепым;
Вниз, по канату скользнув, спустились Фоант с Акамантом,[465]
Неоптолем Пелид, Махаон-врачеватель,[466] и следом
Царь Менелай, и за ними Эпей, строитель засады.[467]
265 Тотчас на город напав, в вине и во сне погребенный,
Стражей убив, встречают они в отворенных воротах
Новых соратников, слив соумышленных оба отряда.

Час наступил, когда на людей усталых нисходит
Крадучись первый сон, богов подарок отрадный.
270 В этот час мне явился во сне опечаленный Гектор:
Слезы обильно он лил и, как в день, когда влек его тело
За колесницей Ахилл, был черен от крови и пыли;
Мертвые вспухли стопы от ремней, сквозь раны продетых, —
Горе! Как жалок на вид и как на того не похож был
275 Гектора он, что из битвы пришел в доспехах Ахилла[468]
Или фригийский огонь на суда данайские бросил![469]
Грязь в бороде у него, и от крови волосы слиплись,
В ранах вся грудь, — ибо множество ран получил он у отчих
Стен. И привиделось мне, что заплакал я сам и с такою
280 Речью печальной к нему обратился, героя окликнув:
«Светоч Дардании! Ты, о надежда вернейшая тевкров!
Что ты так медлил прийти? От каких берегов ты явился?
Гектор желанный, зачем, когда столько твоих схоронили
Близких и столько трудов претерпели и люди и город,
285 Видим тебя истомленные мы? И что омрачает
Светлый лик твой, скажи! Почему эти раны я вижу?»
Время не стал он терять, чтоб на праздные эти вопросы
Дать мне ответ, но, тяжко вздохнув, промолвил со стоном:
«Сын богини, беги, из огня спасайся скорее!
290 Стенами враг овладел, с вершины рушится Троя!
Отдал довольно ты и Приаму и родине! Если б
Мог быть Пергам десницей спасен, — то десницей моею!
Троя вручает тебе пенатов своих и святыни:
В спутники судеб твоих ты возьми их, стены найди им,
295 Ибо, объехав моря, ты воздвигнешь город великий».
Вымолвив так, своею рукой выносит он Весту,
Вечный огонь и повязки ее из священных убежищ.

Вопли скорби меж тем раздаются по городу всюду.
Хоть и стоял в стороне, густыми деревьями скрытый,
300 Дом Анхиза-отца, но все ясней и яснее
Шум долетает к нему и ужасный скрежет оружья.
Вмиг воспрянув от сна, я взошел на верхушку высокой
Кровли и там стоял и внимал им, слух напрягая;
Так, если буйным огнем, раздуваемым яростной бурей,
305 Вдруг займутся поля иль поток стремительный горный
Пашни — работу быков — и посевы тучные губит,
Валит леса и влечет за собой, — пастух изумленный,
Став на вершине скалы, отдаленному шуму внимает.
Тут только стала ясна мне истина; козни данайцев
310 Все открылись теперь. Побежденный силой Вулкана,
Дом Деифоба упал; горит жилище соседа
Укалегона, и блеск отражают Сигейские воды.[470]
Клики труб и воинов крик раздаются повсюду.
Я вне себя хватаюсь за меч, хоть пользы в нем мало.
315 Жаждем соратников мы найти, сплотившись отрядом,
Крепость занять. И ярость и гнев опрокинули разум:
Кажется нам, что достойней всего — с оружьем погибнуть.

Тут появляется Панф, ускользнувший от копий ахейских,
Панф Офриад, что жрецом был в храме Феба высоком:
320 Маленький внук на руках, и святыни богов побежденных
В бегстве с собой он влечет, к моему поспешая порогу.
«Где страшнее беда, о Панф? Где найти нам твердыню?»
Только промолвил я так, со стоном он мне ответил:
«День последний пришел, неминуемый срок наступает
325 Царству дарданскому! Был Илион, троянцы и слава
Громкая тевкров была, — но все жестокий Юпитер
Отдал врагам; у греков в руках пылающий город!
В крепости конь одного за другим выпускает аргивян,
И победитель Синон, ликуя, полнит пожаром
330 Трою. Данайцы — одни к отворенным воротам подходят, —
Столько же некогда к нам из Микен великих явилось;
Выставив копья, заняв теснины улиц, другие
Строем стоят с обнаженным мечом, сверкая клинками, —
Каждый готов убивать. У ворот лишь первые стражи,
335 В бой вслепую вступив, противятся натиску тщетно».
Речи Панфа такой повинуясь и воле бессмертных,
Мчусь я в бой и в огонь, куда призывает богиня
Мрачная мщенья, и шум, и до неба подъятые вопли.
Встретив меня при свете луны, Рифей и отважный
340 В битвах Эпит, Гипанид и Димант ко мне примыкают,
Чтобы со мной заодно сражаться; с ними подходит
Сын Мигдона Кореб: на этих днях лишь явился
Юноша к нам, полюбив безрассудной любовью Кассандру.
Прибыл на помощь как зять к Приаму он и к фригийцам
345 И наставленьям внимать невесты своей исступленной
Не пожелал.
Видя, что все собрались затем, чтоб сражаться без страха,
К ним обратился я так[471]: «О юноши, тщетно пылают
Храбростью ваши сердца! Вы готовы идти, не колеблясь,
350 С тем, кто решился на все, — но исход вам известен заране!
Все отсюда ушли, алтари и храмы покинув,
Боги,[472] чьей волей всегда держава наша стояла.
Что же! Погибнем в бою, но горящему граду поможем!
Для побежденных спасенье одно — о спасенье не думать!»
355 Яростью я их зажег. И вот, точно хищные волки
В черном тумане, когда ненасытной голод утробы
Стаю вслепую ведет, а щенки с пересохшею глоткой
Ждут по логовам их, — мы средь вражеских копий навстречу
Гибели верной бредем по срединным улицам Трои,
360 Сумрачной тенью своей нас черная ночь осеняет.
Кто о кровавой резне той ночи страшной расскажет?
Хватит ли смертному слез, чтобы наши страданья оплакать?
Древний рушится град, царивший долгие годы.
Всюду — вдоль улиц, в домах, у дверей заповедных святилищ —
365 Груды тел неподвижных лежат, во прахе простертых.
Пеню кровавую тут не одни лишь платят троянцы:
Даже в сердца побежденных порой возвращается храбрость,
И победитель тогда данаец падает наземь.
Всюду ужас, и скорбь, и смерть многоликая всюду.

370 Первый данаец, что нам повстречался, толпой окруженный,
Был Андрогей. За соратников нас в неведенье принял
Он и с речью такой приветливо к нам обратился:
«Эй, торопитесь, друзья! Как можно медлить так долго
В праздности? Грабят без вас и разносят Пергам подожженный!
375 Вы же только теперь с кораблей высоких идете!»
Молвил — и понял он вдруг, не услышав ясных ответов
Ни от кого, что в гуще врагов оказался нежданно.
Тотчас же с криком назад Андрогей изумленный отпрянул, —
Так же, случайно ступив, в колючем терновнике путник
380 Вдруг потревожит змею — и с трепетом прочь он стремится,
Видя, что гад поднялся и свирепо раздул свою шею.
Так отступил Андрогей, когда нас узнал, устрашенный.
Сомкнутым строем на них мы со всех сторон нападаем,
385 Видим: сопутствует нам Фортуна в первом сраженье.
Духом воспрянул Кореб, мимолетным ободрен успехом,
Молвит: «Друзья, если нам указала Фортуна к спасенью
Путь, где она благосклонна была, — последовать должно
Этим путем. Обменяем щиты и к нашим доспехам
390 Знаки данайские мы приладим. Хитрость и храбрость
В битве с врагами равны! Сам недруг даст нам оружье».
Молвив так, надевает он шлем Андрогея косматый,
Пышно украшенный щит и меч аргосский хватает.
Делают то же Рифей и Димант, и радостно следом
395 Юноши все оружье берут, добытое с бою.
Без изволенья богов мы рыщем ночью слепою,
Тут нападаем и там, с толпой смешавшись данайцев;
Многих отправили мы в обитель мрачную Орка.
Враг разбегается: те на берег спешат безопасный —
400 Спрятаться возле судов, а те, в постыдном смятенье,
Лезут опять на коня, — чтоб в знакомом чреве укрыться.

Но против воли богов ни на что нельзя полагаться!
Видим: из храма влекут, из священных убежищ Минервы,
Деву, Приамову дочь, Кассандру; волосы пали
405 На плечи ей; пылающий взор возвела она к небу, —
Только взор, ибо руки поднять не давали оковы.
Зрелище это Кореб снести не мог и, взъярившись,
В самую гущу врагов устремился на верную гибель.
Следом за ним и мы напали сомкнутым строем.
410 Тут посыпались вдруг с высокой святилища кровли
Копья троянцев на нас: началась плачевная битва, —
Из-за доспехов чужих, из-за греческих шлемов гривастых.
Враг сбежался на крик: за добычу отбитую в гневе,
Мчатся со всех сторон данайцы — оба Атрида,
415 Пылкий Аякс и за ним долопов грозное войско.
Так иногда срывается вихрь, и встречные ветры
Борются: Нот, и Зефир, и Эвр, что радостно гонит
Коней Зари; и стонут леса, и свирепо трезубцем
Пеной покрытый Нерей до глубин возмущает пучины.
420 Даже и те, кого удалось во тьме непроглядной
Хитростью нам разогнать и рассеять по городу, — снова
Все появляются здесь: щиты и подложные копья
Тотчас они узнают, услыхав наш выговор странный.
Враг подавил нас числом. Сражен рукой Пенелея,
425 Падает первым Кореб к алтарю копьеносной богини.
Пал и Рифей, что всегда справедливейшим слыл среди тевкров,
Следуя правде во всем (но иначе боги судили).
Пал Гипанид и Димант, убиты троянцами оба.
Панф! И тебя не спасли, когда был ты повержен врагами,
430 Ни благочестье твое, ни повязки жреца Аполлона!
Трои прах и огонь, в котором друзья погибали,
Вы мне свидетели: в час крушенья я не стремился
Копий данайских бежать и уйти от участи грозной.
Гибель я заслужил — но рок мне иное назначил.
435 Вырвался с Пелием я и с Ифитом (Ифит отягчен был
Возрастом, Пелий был слаб от ран, нанесенных Улиссом).

Крики и шум непрестанно влекли нас к дому Приама.
Битва такая здесь шла многолюдная, словно нигде уж
Не было больше войны, и бойцов не удерживал город.
440 Лютый свирепствует Марс. Данайцы рвутся в чертоги,
Тщатся входы занять, прикрываясь сверху щитами,
Лестницы ставят к стенам и у самых дверей по ступеням
Лезут все выше они, против стрел щиты выставляя
Левой рукой, а правой уже хватаясь за кровли.
445 Башни рушат на них, черепицу мечут дарданцы, —
Видя последний свой час, на краю неминуемой смерти
Этим оружьем они от врагов хотят защититься.
Дедовских древних времен красу — золоченые балки
Катят сверху одни; другие, мечи обнаживши,
450 Встали в дверях изнутри, охраняют их сомкнутым строем.
Духом воспрянув, спешим скорее к царским чертогам,
Чтобы пополнить ряды и помощь подать побежденным.

Дверь потайная была и ход, покинутый всеми:
Сзади он вел во дворец через все покои Приама,
455 Здесь ходила не раз, пока наше царство не пало,
Без провожатых, одна, Андромаха[473] к родителям мужа,
К деду несчастная мать носила Астианакса.
Быстро выбежал я на высокую крышу, откуда
Бедные тевкры вниз безвредные копья метали.
460 С краю там башня была, до самых звезд поднималась
Кровлей высокой она, с нее видна была Троя,
Ряд привычный судов данайских и лагерь ахейский.
Башню вокруг обступив, мы железом крушим основанья
Там, где высокий настил расшатался в швах ослабевших,
465 Вниз толкаем ее, и внезапно с грохотом грозным
Рушится все, и вражеский строй засыпают обломки.
Но подступают еще и еще данайцы, и градом
Камни и копья летят.

Возле самых сеней на пороге царском ярится
470 Пирр[474], и ярко блестит доспех, сверкающий медью.
Так выходит на свет, напитавшись травой ядовитой,
Змейка: зимой холода под землей ее долго держали;
Юностью ныне блестя и сбросив старую кожу,
Скользкую спину она извивает и грудь поднимает
475 К солнцу опять, и трепещет язык раздвоенный в пасти.
Рядом стоит великан Перифант и возница Ахилла
Автомедонт-щитоносец и с ним скиросское войско:[475]
Все, дворец обступив, на крышу факелы мечут.
Пирр — в передних рядах: схватив топор двулезвийный,
480 Рубит порог и дверь, обитую медью, срывает
Прочь с косяка. Уж насквозь прорубил он дубовую доску;
Словно раскрытая пасть, широко в ней зияет отверстье:
Внутренность дома видна, череда чертогов открылась,
Виден Приама покой и царей наших древних палаты,
485 Люди с оружьем видны, что стоят за первою дверью.

Полнится дом между тем смятеньем и горестным стоном:
В гулких чертогах дворца отдаются женские вопли,
Крик долетает до звезд. Объятые трепетом, бродят
Матери, жены везде по обширным покоям, и двери
490 Держат в объятьях они,[476] поцелуями их покрывая.
Натиском Пирр подобен отцу: и запоры и стражи —
Все бессильны пред ним. От ударов частых тарана
Дверь подалась наконец, сорвалась с шипов и упала.
Сила путь пролагает себе: вломились данайцы,
495 Первых стражей свалив, разлились по дворцу, словно волны.
С меньшей силой поток вспененный, прорвавши плотины,
Натиском волн одолев на пути стоящие дамбы,
Бешено мчит по лугам и по нивам стремит свои волны,
Вместе со стойлами скот унося. Разъяренного Пирра
500 Видел я сам и Атридов двоих на высоком пороге,
Видел меж ста дочерей и невесток Гекубу[477], Приама, —
Кровью багрил он алтарь, где огонь им самим освящен был.
Брачных покоев полста — на потомков обильных надежда,
Двери, щитами врагов и варварским гордые[478] златом, —
505 Рушится все. Что огонь пощадил, — досталось данайцам.

Спросишь, быть может, о том, какова была участь Приама?
Видя, что занят врагом разрушенный город, что входы
Взломаны царских палат, что дворец наполняют данайцы,
Старец, отвыкший от битв, дрожащей рукой облачает
510 Дряхлое тело в доспех, надевает меч бесполезный,
Прямо в гущу врагов устремляется в поисках смерти.
В самом сердце дворца, под открытым сводом небесным
Был огромный алтарь, и старый лавр густолистый
Рос, нависая над ним, осеняя ветвями пенатов.
515 В тщетной надежде вокруг с Гекубой дочери сели,
Жались друг к другу они, как голубки под бурею черной,
Статуи вечных богов обнимая.[479] Когда же Гекуба
Мужа увидела вдруг в доспехах, приличных лишь юным, —
Молвила: «Бедный Приам, о что за умысел страшный
520 Это оружие взять тебя заставил? Куда ты?
Нет, не в таком подкрепленье, увы, не в таких ратоборцах
Время нуждается! Нет, если б даже был здесь мой Гектор…
Так отойди же сюда! Защитит нас жертвенник этот,
Или же вместе умрем!» И, промолвив, она привлекает
525 Старца к себе и сажает его в укрытье священном.

В этот миг, ускользнув от резни, учиняемой Пирром,
Сын Приамов Полит появился. Средь вражеских копий,
Раненый, вдоль колоннад он летит по пустынным палатам,
Следом гонится Пирр, разъяренный пролитой кровью, —
530 Кажется — вот он схватит его или пикой настигнет.
Все же Полит убежал: истекающий кровью, упал он
Наземь и дух испустил на глазах у Приама с Гекубой.
Тут Приам, хоть над ним уже верная смерть нависала,
Гнева не мог сдержать и воскликнул голосом слабым:
535 «Пусть за злодейство тебе и за дерзость преступную боги, —
Если еще справедливость небес карает преступных, —
Всем, что ты заслужил, воздадут и заплатят достойной
Платой за то, что меня ты заставил сыновнюю гибель
Видеть и взоры отца запятнал лицезрением смерти.
540 Нет, не таков был Ахилл (ты лжешь, что тебе он родитель):
Прав молящего он устыдился и чести был верен,
Отдал Приаму-врагу бездыханное Гектора тело
Для погребенья и нас отпустил домой невредимо».
Вымолвив так, без размаха копье бессильной рукою
545 Старец в Пирра метнул, но застряла безвредная пика
В выпуклой части щита, отраженная гулкою медью.
Пирр отвечал: «Так ступай, и вестником будь, и поведай
Это Пелиду-отцу. О моих печальных деяньях
Все рассказать не забудь и о выродке Неоптолеме.
550 Так умри же!» И вот, промолвив, влечет к алтарю он
Старца, который скользит в крови убитого сына;
Левой рукой Приама схватив за волосы, правой
Меч он заносит и в бок вонзает по рукоятку.
Так скончался Приам, и судил ему рок перед смертью
555 Трои славной пожар и крушенье Пергама увидеть,
После того как властителем он земель и народов
Азии некогда был. Лежит на прибрежье троянском,
Срублена с плеч, голова и лежит безымянное тело.

Я обомлел, и впервые объял меня ужас жестокий:
560 Милого образ отца мне представился в это мгновенье,
Ибо я видел, как царь, ровесник ему, от удара
Страшного дух испустил. Предо мной предстала Креуса[480],
Дом разграбленный мой, малолетнего Юла погибель.
Я оглянулся, смотрю, вокруг осталось ли войско?
565 Все покинули бой: ослабевши, трусливо на землю
Спрыгнули или огню истомленное предали тело.

Был я один, когда вдруг на пороге святилища Весты
Вижу Тиндарову дочь,[481] что в убежище тайном скрывалась
Молча, в надежде спастись, — но при ярком свете пожара
570 Видно было мне все, когда брел я, вокруг озираясь.
Равно страшась, что ее за сожженный Пергам покарают
Тевкры и что отомстят покинутый муж и данайцы,
Спряталась у алтаря и, незримая, в храме сидела
Та, что была рождена на погибель отчизне и Трое.
575 Вспыхнуло пламя в душе, побуждает гнев перед смертью
Ей за отчизну воздать, наказать за все преступленья:
«Значит, вернется она невредимо в родные Микены,
Спарту узрит и пройдет царицей в триумфе,[482] рожденном
Ею самой? Увидав сыновей и родителей снова,
580 В дом свой войдет в окруженье толпы рабов илионских,
После того как Приам от меча погиб, и пылает
Троя, и кровью не раз орошался берег дарданский?
Так не бывать же тому! Пусть славы мне не прибавит
Женщине месть, — недостойна хвалы такая победа, —
585 Но, по заслугам ее покарав, истребив эту скверну,
Я стяжаю хвалу, и сладко будет наполнить
Душу мщенья огнем и прах моих близких насытить».
Мысли такие в уме, ослепленном гневом, кипели,
Вдруг (очам никогда так ясно она не являлась)
590 Мать благая, в ночи блистая чистым сияньем,
Встала передо мной во всем величье богини,
Точно такая, какой ее небожители видят.
Руку мою удержала она и молвила слово:
«Что за страшная боль подстрекает безудержный гнев твой?
595 Что ты безумствуешь, сын? Иль до нас уж нет тебе дела?
Что не посмотришь сперва, где отец, удрученный годами,
Брошен тобой, и живы ль еще супруга Креуса,
Мальчик Асканий? Ведь их окружили греков отряды!
Если б моя не была им надежной защитой забота,
600 Их унес бы огонь или вражеский меч уничтожил.
Нет, не спартанки краса Тиндариды, тебе ненавистной,
И не Парис, обвиненный во всем, — лишь богов беспощадность,
Только она опрокинула мощь и величие Трои.
Сын мой, взгляни: я рассею туман, что сейчас омрачает
605 Взор твоих смертных очей и плотной влажной завесой
Все застилает вокруг. Молю: материнских приказов
Ты не страшись и советам моим безотказно последуй.
Там, где повержены в прах громады башен, где глыбы
Сброшены с глыб и дым клубится, смешанный с пылью, —
610 Стены сметает Нептун, сотрясая устои трезубцем,
Город весь он крушит и срывает его с оснований.
Тут Юнона, заняв ворота Скейские[483] первой,
Яростным пылом полна и мечом опоясана, кличет
Войско от кораблей.
615 Видишь: там, в высоте, заняла твердыни Паллада,
Села, эгидой блестя, головой Горгоны пугая.[484]
Сам Отец укрепляет дух данайцев, и силы
Им придает, и богов возбуждает против дарданцев.
Бегством спасайся, мой сын, покинь сраженья! С тобою
620 Буду всегда и к отчим дверям приведу безопасно».
Вымолвив, скрылась она в непроглядном сумраке ночи;
Я же воочью узрел богов, Илиону враждебных,
Грозные лики во тьме.
Весь перед взором моим Илион горящий простерся.
625 Вижу: падает в прах с высоты Нептунова Троя,
Будто с вершины горы, беспощадным подрублен железом,
Ясень старый, когда, чередуя все чаще удары
Острых секир, земледельцы его повергнуть стремятся,
Он же стоит до поры, и трепещущей кроной качает,
630 И наконец, побежден глубокими ранами, с тяжким
Стоном рушится вниз, от родного хребта отрываясь.

Вниз я бегу и, богиней ведом, средь врагов и пожаров
Двигаюсь в путь: пропускают меня огонь и оружье.
Но лишь только достиг я порогов гнезда родового,
635 Старого дома отцов, — тот, к кому я всех больше стремился,
В горы кого унести всех прежде желал я, — родитель
Мне говорит, что не хочет он жить после гибели Трои,
Чтобы изгнанье сносить: «У вас не тронула старость
Крови, и силы крепки, и тела выносливы ваши,
640 Вы и бегите!
Если бы век мой продлить небожителям было угодно,
Это жилище они б сохранили. Довольно однажды
Город взятый узреть,[485] пережить паденье отчизны!
Здесь положите меня, здесь проститесь со мной и бегите!
645 Смерть от своей руки я приму, иль враг пожалеет:
Ради добычи убьет. Мне лишиться гробницы не страшно![486]
Слишком уж я зажился, ненавистный богам, бесполезный,
С той поры как родитель богов и людей повелитель
Молнией дунул в меня[487] и огнем коснулся небесным».
650 Так упорствовал он и одно твердил непреклонно;
Я взмолился в слезах, и со мной Креуса, Асканий, —
Весь наш дом отца умолял, чтобы всех не губил он
Вместе с собой и гнетущему нас не способствовал року.
Все мольбы он отверг и стоял на том, что замыслил.
655 Вновь я в битву стремлюсь и желаю смерти, несчастный;
Был ли выход иной у меня, иное решенье?
«Мог ты подумать и впрямь, что, покинув тебя, убегу я?
Как с родительских уст сорвалось нечестивое слово?
Если угодно богам до конца истребить этот город,
660 Прежде могучий, и ты желаешь к погибели Трои
Гибель прибавить свою и потомков своих, то для смерти
Дверь открыта: ведь Пирр, Приамовой залитый кровью,
Сына пред взором отца и отца в святилище губит.
Мать всеблагая! Так вот для чего сквозь пламя, сквозь копья
665 Ты меня провела: чтоб врагов в этом доме я видел,
Чтоб на глазах у меня и отец, и сын, и Креуса
Пали мертвыми здесь, обагряя кровью друг друга!
Мужи, несите мечи! Последний рассвет побежденных
Ныне зовет! Отпустите меня к врагам и позвольте
670 В новую битву вступить, чтоб не умерли мы без отмщенья!»

Вновь надеваю доспех, и снова щит прикрепляю
К левой руке, и опять поспешаю из дому в битву,
Но на пороге меня удержала жена, припадая
С плачем к коленям моим и Юла к отцу протянувши:
675 «Если на гибель идешь, то и нас веди за собою!
Если ж, оружье подняв, на него возлагаешь надежды, —
Раньше наш дом защити! На кого покидаешь ты Юла,
Старца-отца и меня, которую звал ты супругой?»
Так причитала она, чертог оглашая стенаньем.

680 Тут изумленным очам явилось нежданное чудо:
Юл стоял в этот миг пред лицом родителей скорбных;
Вдруг привиделось нам, что венцом вкруг головки ребенка
Ровный свет разлился, и огонь,