Отвагу духа или слово звучное?
Как силы дерева плющ губит вьющийся.
Меня так душит старость лет объятием.
Покойника лишь имя сохраняю я.
(4) Также и в самом действии [мима] он вслед за этим отомстил за себя, как мог, выведя образ [раба] Сира, который, как бы избитый плетьми и вырывающийся, взывал:
Вперед, квириты, волю мы теряем!
И немного позже прибавлял:
Боится многих пусть тот, кого боятся многие.
(5) При этих словах весь народ повернул головы к Цезарю, показывая, что этой колкостью заклеймено его властолюбие. (6) из-за этого он обратил [свою] милость на Публилия.
Этот Публилий, родом сириец, когда [еще] мальчиком был отдан под покровительство [одного] господина, услуживал ему не менее остротами и умом, чем красотой [тела]. Когда тот случайно увидел своего раба, больного водянкой, лежащим на площадке, и вопрошал, что он делает на солнце, [Публилий] ответил: "Он нагревает воду". Затем когда за обедом ради шутки был поднят вопрос, какой же досуг был бы вынужденным, [и] кто-то предположил нечто неподходящее, он сказал: "[Это] - подагрические ноги".
(7) За это и другое он [был] отпущен на свободу и с очень большой заботой обучен. Так как он сочинял мимы и при огромном одобрении [зрителей] начал давать [их] в городах Италии, он [был] доставлен в Рим во время [устроенных] Цезарем игр. Он вызвал всех, кто тогда выступал на сцене с написанным, состязаться с ним, после чего [участники] были распределены согласно времени [выступления]. И без единого возражающего он превзошел всех, в том числе и Лаберия. (8) Об этом посмеивающийся Цезарь оповестил таким образом:
Хвалю тебя, Лаберий: побежден ты Сиром", {26} -
{26 Шутливая похвала проигравшему связана с тем, что Сир (сириец) — это и упомянутый выше персонаж мима Лаберия и этноним Публилия: получается, что его победил не просто Публилий, а его собственный герой, который был призван осудить Цезаря, а оказался мстителем за него. Возможен еще и такой подтекст: в лице Сира Лаберий победил сам себя.}
и тотчас дал Публилию пальмовую ветвь, а Лаберию - золотое кольцо вместе с пятьюстами [тысячами] сестерциев. Тогда Публилий говорит уходящему Лаберию:
Писатель, с кем тягался, поддержи того как зритель!
(9) Но и Лаберий тут же в следующем послании новому миму поместил эти [вот] стихи:
Не могут первыми быть все раз навсегда.
Когда к ступени высшей славы ты придешь,
Не устоишь: скорее рухнешь, чем всходил.
Упал я, упадет другой: обща ведь слава.
(10) Сообщают, что забавны и пригодны для общего применения также изречения Публилия. Из них я едва помню такие отдельные строчки:
(11) Оказывая благодеяние достойному, получаешь его сам.
Переноси, а не обвиняй то, чего не можешь изменить.
Кому дозволено больше, чем то справедливо, желает больше дозволенного.
Приятный спутник в дороге заменяет коляску.
Постыдна бедность, порожденная тщеславием.
Плач наследника - смех под маской.
Часто оскорбляемое терпение обращается в ярость.
Бесстыдно обвиняет Нептуна вторично потерпевший кораблекрушение.
В чрезмерных спорах теряется истина.
Часть благодеяния - любезный отказ в просимом.
Так обращайся с другом, как если бы считал, что он может стать врагом.
Перенося старые несправедливости, поощряешь новые.
Никогда нельзя победить опасность без опасности. {27}
{27 Публилий С. Сентенции / пер. Е. М. Штаерман // Вестн. древней истории. 1982. ? 1.С. 233-252. Если пронумеровать строки перевода Е. М. Штаерман (к сожалению, не указано, каким изданием она пользовалась, и не сделана нумерация строк), то строки, приводимые Макробием, в его последовательности будут иметь такие номера: 49, 165, 106, 90, 935, 196, 184, 583, 344, 388, 246, 557, 369. Надо заметить, что Е. М. Штаерман не стала переводить эти строчки как стихотворные.}
(12) Но так как однажды я [сам] вышел на сцену для чтения [стихов], нам не следует обходить [вниманием] актера Пилада, который был знаменит в своем деле во времена Августа и благодаря [хорошему] обучению подвигнул [своего] ученика Хюла на притязание равенства [с наставником]. (13) Впоследствии народ разделился в [своем] предпочтении того или другого. И когда Хюл сопровождал движениями песню, в конце которой были [слова] [о] "великом Агамемноне", Хюл как бы обмерял [его], высокого и дородного. Пилад не вынес [этого] и прокричал с места: "Ты делаешь [его] большим, [а] не великим!" (14) Тогда парод потребовал, чтобы он показал в движениях ту же [самую] песню, и когда он дошел до [того] места, которое осудил [в исполнении Хюла], он изобразил думающего [человека], решив, что ничего более не соответствует великому вождю, чем думать за всех. {28} (15) Хюл исполнял [роль] Эдипа, и Пилад [вот] таким возгласом исправил небрежность в движениях исполняющего: "Ты видишь!"
{28 В этой связи см. начало «Долонии» (Гомер. Илиада. X, 1-4).}
(16) Когда [Пилад] выступил в [роли] обезумевшего Геркулеса, и некоторым показалось, что он не сохраняет походку, подобающую актеру, он, сняв маску, упрекнул смеющихся: "Глупцы, я [ведь] изображаю движения помешанного!" (17) Согласно этому преданию, он и стрелы - [то] направил в народ. Этот же [самый] образ он исполнял в столовой комнате согласно повелению Августа, он [также] натянул лук и пустил стрелы [в присутствующих]. И Цезарь [Август] не рассердился, что он был у Пилада на том же самом положении, на каком [и] римский народ. (18) Передавали, что этот [Пилад] изменил обычай той грубой пляски, которая процветала у предков, и ввел [в нее] прелестное обновление. Спрошенный Августом, что [именно] он привнес в пляску, [Пилад] ответил [словами Гомера]:
Звук свирелей, цевниц, шум народа. {29}
{29 Римейк перевода Н. И. Гнедича (см.: Гомер. Илиада. X, 13), подходящий для нашего контекста и соответствующий греческому оригиналу.}
(19) Когда он услышал бурное негодование Августа из-за расхождения мнения народа относительно состязания, состоявшегося между ним и Хю - лом, то ответил: "И ты. басилевс, бываешь неблагодарным! Предоставь им самим заниматься нами!"".
(8 , 1) Когда это было сказано и поднялось веселье, так как [все] хвалили прекрасную память и прелесть остроумия Авиена, слуга придвинул вторые блюда. (2) И [тут] Флавиан [говорит]: "Многие, как я считаю, расходятся в отношении их с Варроном, который в той великолепнейшей Менипповой сатуре, которая озаглавлена "что-нибудь да принесет тебе вечеря", удалил из вторых блюд пироги. Но я прошу [тебя], Цецина, нриведи - ка ты сами слова Варрона, если они задержались у тебя по милости [твоей] крепкой памяти". (3) И [Цецина] Альбин сказал: "[То] место [из сатуры] Варрона, которое ты предлагаешь мне привести, содержит примерно такие слова: "Есть лакомства преимущественно медовые, есть не медовые: ведь у сладкого - ненадежное товарищество с пии(еварением". [Слово] же "лакомство" означает все виды вторых блюд. Ибо то, о чем греки говорили "пирожки" или "сладости", наши предки называли "лакомства". {30} Также вина послаще - [это] можно найти в очень старых комедиях - вообще назывались этим словом: "Эти лакомства Либера"".
{30 30 Содержание этой сатуры по А. Геллию см.: Римская сатира. М., 1989. С. 396-397.}
(4) И [сейчас же] Евангел [заметил]: "Давайте, прежде чем нам надлежит подняться, предадимся вину, что мы сделаем по примеру Платонова указания, который считал, что [оно] - какой-то трут и огниво наклонностей и доблести, [в случае] если бы дух и тело человека горели от вина". (5) Тогда Евстафий говорит: "К чему ты клонишь, Евангел? Или ты считаешь, что Платон советовал без разбора пить вина и скорее не одобрял, [чем одобрял], очень приятное и достойное угощенье среди маленьких чаш, которое совершалось бы при каких-либо воздержанных распорядителях и управителях пиров? И что именно это небесполезно для [настоящих] мужчин, он решает в первой и второй [книге сочинения] о законах.
(6) Ведь он считал, что благодаря и упорядоченным, и приличествующим перерывам между питьем [вина] души оправляются и оздоравливаются, чтобы восстановить служение трезвости, и воспрянувшие, немного повеселевшие, они становятся способнее для нового осуществления намерений. И вместе с тем если внутри у них находятся какие-нибудь заблуждения чувств и влечений, которые, впрочем, скрывает достойная уважения стыдливость, [то] все это открывается без тяжелого испытания благодаря свободе, обретенной с помощью вина, и становится более поддающимся исправлению и излечению. (7) И это еще Платон там же говорит, что не следует отвергать опыт такого рода против устранения вредного действия вина и что достаточно достоверно не известно о каком-либо всегда вполне воздержанном и умеренном [человеке], который не был бы испытан самыми [настоящими] опасностями заблуждений и соблазнами наслаждений. (8) Ведь [и тот], кому были бы неизвестны все радости и прелести пиров, и [тот], кто в них был бы всецело опытен, если бы его к участию в наслаждениях этого рода однажды привело желание или случай, или подтолкнула бы необходимость, вскоре размягчается и увлекается, и его ум и дух не способны устоять. (9) Итак, нужно выступить и как в каком-то строю врукопашную сражаться с доставляющими наслаждения вещами и с этой [твоей] дозволенностью вина, чтобы обороняться против них не бегством и не отступлением, но защищать умеренность и воздержанность силой и постоянным присутствием духа и соразмерным употреблением [вина]. И вместе с тем, разгорячив и согрев дух [вином], мы помогли бы [ему], если бы в нем было что-нибудь от холодной печали или сковывающей застенчивости.
