(12) Да, Целий, уже несколько лет посещавший форум, взял сторону Катилины. Но и многие другие, разных лет и из разных сословий, поступили так же! Ибо все вы, я думаю, помните: в Катилине было множество если не очевидных, то все же заметных черт величайших достоинств. Он был окружен негодяями, но делал вид, что предан лучшим из граждан. Он не мог противостать соблазну и вожделению, но его привлекали упорство и труд. В нем горели низменные страсти, но в нем жило рвение к военным подвигам. Никогда, я думаю, не бывало на земле такого чудовища, в котором природа так сплавила бы противоположные, разнородные, друг с другом не согласные страсти и стремления. VI. (13) Кто милей был славнейшим мужам — и кто был ближе отребью? Кто подчас брал сторону лучших граждан — и кто всем гражданам был злейший враг? Кто непристойней в наслаждениях — и кто выносливей в лишениях? Чья хищность неукротимей — и чья щедрость расточительней? Но более всего, судьи, поражало в нем умение заводить стольких друзей, осыпать услугами, делиться со всеми своим добром, помогать в нужде всем своим сторонникам и деньгами, и влияньем, и трудом, не останавливаясь ни перед риском, ни даже пред преступлением; поражала и способность изменять повадку, применяться к обстоятельствам, принимать то одно, то другое обличие: с угрюмыми держаться сурово, с общительными — приветливо, со стариками — степенно, с молодежью — радушно, дивить удалью разбойников и ненасытностью — развратников. (14) Благодаря такой многосложности и переменчивости своего нрава он сумел отовсюду собрать всех отчаянных и преступных, но каким-то притворным подобием доблести удержать при себе многих храбрых и достойных. И удар его, пагубный отечеству, потому-то и был так грозен, что громада его пороков опиралась на уменье обращаться с людьми и переносить лишения.
Так отклоним же, судьи, эту часть обвинения, и пусть не считается преступлением знакомство с Катилиной, — или же пусть Целий разделит вину со многими, в том числе и честными людьми. Меня самого, меня, говорю я вам, Катилина едва не обманул когда-то, 107 ведь он показался мне добрым гражданином, приверженцем лучших людей, стойким и верным другом. Само преступленье его я раньше увидел, чем угадал, раньше застиг, чем заподозрил. Поэтому хоть Целий и был в многолюдной свите друзей Катилины, тем не менее он должен скорее сожалеть о своем промахе (как и сам я порою стыжусь, что ошибся в том же человеке), нежели бояться обвинений в дружбе с ним.
VII. (15) Итак, начав с поношения развратника, вы перевели речь на обличенье заговорщика: вы заявляете (хотя неуверенно и как бы между прочим), что дружба с Катилиной привела его в стан заговорщиков. Но, конечно же, как наш Целий не был связан с заговором, так нет связи и в доводах вашего речистого юноши. Откуда бы у Целия такая ярость, такая язва в душе, такая неурядица в делах? Да и кто называл имя Целия в числе заподозренных? Может быть, слишком долго толкую я о деле совершенно ясном; скажу, однако, вот что: будь Целий в заговоре или даже будь он хотя бы не столь враждебен этому преступлению, — никогда не стал бы он в молодые годы искать себе славы, обвиняя другого 108 в заговоре! (16) А насчет обвинения в подкупе 109 и участии в этом сотоварищей и посредников Целия, раз уж зашла о том речь, не ответить ли точно так же? Ведь не мог быть Целий столь безрассуден, чтобы, запятнав себя наглым подкупом, обвинить в таком же подкупе другого; и не стал бы подозревать его в том, чем сам и был бы не прочь при случае заняться; еле избежав однажды обвиненья в подкупе, он не стал бы дважды преследовать другого за ту же вину. И без того уж неразумно было это преследование и против моей воли, — однако такое рвение скорее может навлечь гнев Целия на невиновного, чем подозренья на него самого.
(17) Попрекают Целия и за долги, бранят за мотовство, требуют представить счетные книги. Но смотрите же, как просто мне вам ответить! Счетных книг у того не бывает, кто еще не вышел из-под отеческой власти; 110 на покрытие долгов Целий денег не занимал никогда, расход чрезмерный назван один — тридцать тысяч на жилье. Только сейчас я понял, что доходный дом Публия Клодия, 111 где Целий снимает пристройку, по-моему, за десять тысяч, теперь продается. А вы, желая угодить Клодию, приноравливаете вашу ложь к его нуждам.
(18) Сверх всего, вы порицаете Целия за то, что он оставил дом отца, но он уже в возрасте, когда нечего этим корить. Он уже возбудил и выиграл одно уголовное дело (мне на огорченье, 112 а себе на славу), он уже по возрасту мог добиваться государственных должностей, и вот, так как дом отца был далеко от форума, он оттуда съехал с ведома и по совету отца, а себе недорого снял жилье на Палатине, чтобы удобнее и самому бывать у нас, и от близких принимать знаки внимания. VIII. Тут-то и я могу воскликнуть, как недавно воскликнул прославленный Марк Красс, сетуя на приезд царя Птолемея: «О если бы в дубраве Пелиона…» 113 — и даже мог бы продолжить: «Как ни мечись Медея, никогда б она…» не доставила нам столько неприятностей, «больна душой, любовью дикой мучаясь». В этом, судьи, вы убедитесь, когда я покажу вам в своем месте, как этот самый переезд и эта палатинская Медея как раз и стали для молодого человека источником всех бед или, вернее, всех сплетен.
(19) Вот почему, судьи, положась на вашу проницательность, ничуть не страшусь я всего того, что успели нагородить и насочинить обвинители. Ведь они, например, говорили: есть у них свидетель сенаторского звания, который покажет, что на выборах понтификов 114 Целий его избил. Что ж, если он и вправду явится, я спрошу его прежде всего: почему же он тотчас ничего не предпринял? А затем: если он предпочел жалобы иску, то почему выступил по вашему почину, а не по собственному, отчего предпочел выжидать? Отчего не подал жалобу сразу? Если он ответит мне умно и находчиво, то спрошу я наконец, из какого притек он источника? Ибо, если сам по себе он возник и объявился, то это, может быть, на меня и подействует, как водится; ну, а если этот ручеек лишь отведен от общего источника вашего обвинения, то я буду только рад, что при ваших средствах и влиянии нашелся лишь один сенатор, готовый вам угождать. (20) Не страшат меня и другие ваши свидетели — ночные: ведь обещано, что будут люди, которые расскажут, как Целий приставал к их женам, возвращавшимся с пира. Да, нешуточные это будут показания: ведь не всякий решится под присягою признать, что за такую обиду он до сих пор ни разу не пытался привлечь Целия даже к третейскому суду!
IX. Нет, судьи, вы уже научились разбираться в подобных военных хитростях, а с ними вам и придется всякий раз сталкиваться. Дело ведь в том, что Марка Целия обвиняют вовсе не главные его враги: те, кто мечет в него копья, — на виду, а те, кто их подносит, — в тени. (21) Не затем я это говорю, чтобы навлечь ненависть на тех, кто, может быть, достоин даже чести: они выполняют долг, они защищают близких, они ведут себя храбро: страдают от оскорбленья, выходят из себя от гнева, лезут в драку от обиды. Пусть же эти храбрецы по праву нападают на Марка Целия, — вы, судьи, при вашей мудрости, конечно, понимаете, что ваше право больше думать о вашей присяге, чем о чужой обиде. Вы ведь знаете: народу на форуме много, и обычаи, и помыслы, и нравы у всех различны. Разве мало здесь, по-вашему, и таких, что ловят желания людей сильных, влиятельных и речистых, сами предлагая им свои услуги, помощь, показания? (22) Так вот, если кто-нибудь из них, чего доброго, появится на этом суде, то пусть ваша мудрость, судьи, не даст веры их лицеприятным свидетельствам, дабы ясно стало, что вы не забываете ни о Целии, ни о своем долге и охраняете благо всех граждан от опасного могущества немногих. Я же уведу вас подальше от свидетелей, чтобы справедливое и окончательное решение этого суда не зависело от показаний, которые так просто придумать и не труднее исказить и переиначить. А у нас против этих обвинений есть доказательства и доводы, ясные, как день: есть улика на улику, объясненье на объясненье, вывод против вывода.
