CCXXVII. Гаю Скрибонию Куриону, в Рим
[Fam., II, 7]
Лагерь под Пиндениссом, конец 51 г.
Проконсул Марк Туллий Цицерон шлет привет народному трибуну Гаю Куриону.
1. За запоздалые поздравления не корят, особенно если не было допущено небрежности — ведь я нахожусь далеко и узнаю новости поздно. Итак, я и поздравляю тебя и желаю, чтобы этот трибунат принес тебе вечную славу; советую тебе управлять и действовать во всем, руководясь своим здравым смыслом, и не подаваться советам других. Нет человека, который мог бы посоветовать тебе разумнее, нежели ты сам, и ты никогда не поскользнешься, если будешь слушаться себя самого. Не пишу этого необдуманно; кому пишу, вижу. Знаю твой дух, знаю твое благоразумие; не боюсь, что ты поступишь в чем-либо трусливо, в чем-либо глупо, если будешь защищать то, что ты сам признаешь правильным.
2. Ты, конечно, понимаешь, что ты не случайно столкнулся с этими обстоятельствами в государстве, но сознательно пришел к ним; ведь по своей воле, а не случайно ты приурочил свой трибунат к решительному времени. Ты, без сомнения, думаешь о том, сколь велика в государстве сила обстоятельств, сколь велики перемены, сколь неверен исход событий, сколь изменчиво настроение людей, сколько коварства, сколько тщеславия в жизни. Но, прошу тебя, не заботься и не думай ни о чем новом, но все — о том, о чем я написал вначале: беседуй сам с собой, спрашивай совета у себя самого, слушай себя, повинуйся себе. Человека, который мог бы дать другому лучший совет, нежели ты, нелегко найти; тебе самому, во всяком случае, никто не даст лучшего совета. Бессмертные боги! Почему я не с тобой, либо как свидетель твоей славы, либо как участник, либо как союзник, либо как исполнитель твоих решений? Хотя этого тебе и менее всего недостает, все же глубина и сила моей дружбы сделали бы так, что я мог бы помочь тебе советом.
3. В другой раз напишу тебе больше; ведь в ближайшие дни я намерен послать собственных письмоносцев: так как я действовал, несомненно, удачно и к своему удовлетворению, то я в одном письме опишу сенату свои действия за все лето 805. Что касается твоего жречества, то из письма, которое я даю твоему вольноотпущеннику Фрасону, ты узнаешь, какую большую заботу я приложил и в каком трудном деле 806.
4. Во имя твоего необычайного расположения ко мне и моего исключительного к тебе, настоятельнейшим образом прошу тебя, мой Курион, не допускать какого бы то ни было продления этого тягостного для меня наместничества в провинции. Я говорил с тобой лично, когда я не думал, что ты станешь народным трибуном в этот год, и неоднократно об этом же просил в своих письмах, но тогда как бы знатнейшего сторонника и в то же время влиятельного молодого человека; теперь же прошу народного трибуна и трибуна Куриона не о том, чтобы было решено что-нибудь новое (обычно это более трудное дело), но чтобы не было решено ничего нового, и чтобы ты защищал постановление сената и законы, и чтобы для меня осталось то же положение, при котором я выехал. Еще и еще убедительно прошу тебя об этом. Будь здоров.
CCXXVIII. Титу Помпонию Аттику, в Эпир
[Att., V, 20]
Киликия, между 19 и 27 декабря 51 г.
1. Утром в день Сатурналий 807 пиндениссцы сдались мне на пятьдесят седьмой день осады. «Проклятие! кто такие эти пиндениссцы? — скажешь ты, — никогда не слыхал я этого названия». Что делать мне? Разве мог я превратить Киликию в Этолию или Македонию 808? Но будь уверен в том, что с этим войском и притом здесь выполнить столь обширную задачу не было возможности. Сообщу тебе об этом в извлечении; ведь ты мне так позволяешь в своем последнем письме. Как я прибыл в Эфес, ты знаешь, ибо ты даже поздравил меня с тем славным днем, доставившим мне большее удовольствие, чем что-либо когда-либо. Оттуда, встречая удивительный прием в городах, через которые лежал путь, я прибыл в Лаодикею в канун секстильских календ. Задержавшись там на два дня, я стяжал громкую славу и пресек в доставивших мне почести речах все недавние беззакония; это же я сделал в Колоссах, затем во время пятидневного пребывания в Апамее, трехдневного в Синнаде, пятидневного в Филомелии и десятидневного в Иконии. Ничего справедливее, нежели этот суд, ничего мягче, ничего важнее.
2. Оттуда я прибыл в лагерь — за шесть дней до сентябрьских календ; за два дня до календ произвел смотр войска под Иконием. При получении важных известий о парфянах я перевел войска в Киликию через ту часть Каппадокии, которая граничит с ней, с таким расчетом, чтобы армянский Артавасд, и сами парфяне сочли, что их отрезают от Каппадокии. Простояв лагерем пять дней под Кибистрой, в Каппадокии, я получил известия, что парфяне находятся далеко от того подступа к Каппадокии и больше угрожают Киликии; поэтому я поспешна совершил переход в Киликию через Таврские ворота.
3. За два дня до октябрьских нон я прибыл в Тарс. Оттуда я направился к Аману, отделяющему Сирию от Киликии, как водораздел. Эта гора была сплошь занята нашими исконными врагами. За два дня до октябрьских ид мы истребили здесь великое множество врагов. Приступом, произведенным Помптином ночью, и приступом, произведенным мной рано утром, мы взяли лагерь, укрепленный сильнейшим образом, и подожгли его. Меня провозгласили императором 809. В течение нескольких дней я занимал тот самый лагерь, который в войне против Дария занимал под Иссом Александр — император, не мало превосходящий тебя и меня. Задержавшись там на пять дней и разграбив и опустошив Аман, я выступил оттуда. Между тем — ведь, как ты знаешь, говорят о какой-то панике, говорят о пустых страхах на войне — слухи о моем приходе и прибавили мужества Кассию, отрезанному в Антиохии, и внушили страх парфянам. Поэтому Кассий, выступив для преследования при их отходе от города, добился успеха. При этом бегстве был ранен вождь парфян Осак, пользовавшийся большим значением, и от этой раны он умер через несколько дней. Мое имя произносили в Сирии с благодарностью.
4. Между тем приехал Бибул. Он, думается мне, пожелал сравняться со мной в этом пустом звании. На том же Амане он начал искать лавровую ветвь в свадебном пироге 810, но потерял всю первую когорту, первого центуриона 811 Асиния Дентона, в своем роде знатного человека, и прочих центурионов этой же когорты, а также военного трибуна Секста Луцилия, сына Тита Гавия Цепиона, богатого и известного человека. Он потерпел поистине бесславное поражение как по существу, так и по несвоевременности.
5. Я же подступил к Пиндениссу, а этот сильнейшим образом укрепленный город элевтерокиликийцев 812 участвовал в войне с незапамятных времен. Это дикие и храбрые люди, вполне подготовленные к обороне. Мы окружили город валом и рвом, огромной насыпью, навесами, установили очень высокую башню, множество метательных орудий и расставили многочисленных стрелков 813; с большими усилиями и подготовкой, потеряв много раненых, но без урона для войска, мы завершили дело. Сатурналии оказались радостными также для моих солдат, которым я отдал всю добычу, кроме лошадей. Рабы были проданы на третий день Сатурналий. Когда я пишу это, выручка на торгах доходит до 12 000 000 сестерциев. Поручаю брату Квинту отвести отсюда войска на зимние квартиры в недостаточно усмиренную местность; сам я возвращаюсь в Лаодикею.
6. Вот что было до сего времени. Но вернемся к прошлому. Ты настоятельнейшим образом советуешь мне удовлетворить даже своего лигурийского хулителя 814 и придаешь этому даже большее значение, нежели всему, из-за чего ты беспокоишься; я готов умереть, если что-нибудь можно сделать более тонко. И я уже не называю это воздержанностью — доблестью, которая представляется отказом от наслаждения. Никогда в своей жизни не испытал я такого большого наслаждения, какое испытываю от этого бескорыстия, причем мне доставляет удовольствие не столько молва, которая необычайна, сколько оно само. Что еще нужно? Дело того стоило 815. Я сам не знал себя и не отдавал себе достаточного отчета в том, что я могу сделать в этом отношении. Я по праву преисполняюсь важности. Нет ничего славнее.
