19. Четвертый и пятый вопросы о субъекте вышеназванных знаков. – Ответ некоторых на вопрос об их субъекте-суппозите. – Их опровержение через двойную бессмыслицу. – Уклончивость Марсилия. – В четвертом вопросе спрашивалось, в каком субъекте возникают эти знаки. Вопрос может относиться либо к главному субъекту, то есть к суппозиту, либо к ближайшему субъекту, в котором (как в субстрате) укоренены знаки. В отношении первой части общее мнение названных авторов гласит, что знаки возникают только в говорящем ангеле, а в слушающем не производится ничего. Так прямо учит Григорий, и Васкес в указанном выше месте, § 53, упрекает некоторых новых философов в том, что они приписывают названным авторам противоположную позицию. Однако, видимо, эти авторы исходили из того, что один ангел не способен произвести в другом какое-либо качество, ибо я не вижу другого основания для такого ответа на эту часть вопроса. Но против него свидетельствуют две бессмыслицы. Первая состоит в том, что отсюда следует, будто говорящий ангел не возбуждает другого к слушанию, ибо возбуждение немыслимо без некоторого производящего воздействия (efficientia). Но такое следствие противоречит сущности речи, и ниже я представлю более подробное обоснование этого довода. Другая бессмыслица в том, что тогда ангел никогда не смог бы сообщить нечто по секрету другому ангелу, чтобы этого не поняли и остальные, если пожелают. Названные авторы, проявляя последовательность, с этим согласны, однако это решительно идет вразрез с разумной природой и ее благоразумным установлением. Понимая это, Марсилий пытается избежать такого следствия, говоря, что одни знаки у ангелов могут быть общими для всех, а другие – особыми, для отдельных ангелов: ведь если они обладают произвольным значением, то некоторые могут принимать в импозиции значения, известные всем, а другие могут иметь значение, известное лишь одному или двум. В результате ангелы имели бы один общий язык и столько других, частных, языков, сколько существует ангелов.
20. Такой ответ негоден. – Но это мнение, многократно умножающее знаки, неправдоподобно. Ведь тогда сколько существует видов ангелов, столько будет и установлений знаков, помимо одного общего всем. И если в отдельных видах ангелов будет иметься несколько индивидов, то для каждого будет необходимо отдельное значение, чтобы один ангел мог по желанию рассказать нечто лишь одному из прочих, а другие, даже принадлежащие к тому же виду, не понимали бы. Исходя из этого, если бы один ангел пожелал говорить с двумя, только разными по виду, он не смог бы этого сделать: ведь если бы они пользовались общим знаком, их поняли бы и остальные; а если бы они пользовались частным знаком, то понял бы лишь один. Следовательно, понадобился бы третий род знаков, известных только двоим. Соответственно, если бы ангел пожелал одновременно беседовать лишь с тремя, понадобился бы еще один, новый, род знаков; и так они могли бы умножаться почти до бесконечности. Но это и тому подобное выглядит нелепым, разве что кто-нибудь скажет, что ангел пользуется одновременно двумя или несколькими видами речи, когда одновременно говорит с несколькими ангелами. Но и это представляется весьма несовершенным и невероятным. Выходит, что ангелу не менее трудно производить такие знаки в себе, чем в другом, как явствует из сказанного в пункте третьем.
21. Каков более адекватный ответ на заданный выше вопрос о субъекте-суппозите. – Но и в нем имеется затруднение. – Поэтому я считаю более последовательным утверждать в этом ответе, что говорящий ангел напечатлевает такой знак в том ангеле, с которым желает говорить, как бы начертывая письмена в его уме и тем самым возбуждая его к слушанию. Этим способом легко избежать первой бессмыслицы. Эта действенность в отношении другого не более невероятна, чем в отношении самого себя: ведь она представляет собой причинный акт некоторого качества, который не является витальным актом и если некоторым образом выступает началом познания, то скорее помогает познать слушающему, чем говорящему. Однако этим не вполне удается избежать другой бессмыслицы, ибо в силу того, что эти знаки производятся в другом, даже если не вызывают возбуждения в остальных, эти остальные могли бы их распознать и понять, если бы пожелали сосредоточить на них внимание, и в результате речь не была бы тайной. Поэтому кто-нибудь мог бы добавить, что говорящий ангел сначала производит знак в себе, а через него напечатлевает интенциональную форму этого же знака в слушающем, подобно тому, как мы образуем устное слово в устах и вкладываем его интенциональную форму в слух другого, благодаря чему удается избежать обеих бессмыслиц. Если принять предварительное произведение знака в самом говорящем, то другое произведение – произведение формы (species) – обосновать очень легко, как я покажу ниже в похожем случае. И я думаю, что такое утверждение было бы более последовательным, ибо нет необходимости в том, что ангел обладал врожденными формами таких знаков. Ведь они суть не чисто природные вещи, но принадлежат к свободному порядку; а так как они к тому же духовны и актуально постигаемы умом, нет бессмыслицы в том, чтобы они напечатлевали интенциональные формы самих себя. Тем не менее, все это показывает, насколько проблематичен этот способ речи.
22. Ответ на вопрос о субъекте-субстрате, или ближайшем субъекте. – Указанный ответ не лишен затруднения. – Более адекватный ответ. – Благодать и сакраментальная печать пребывают непосредственно в субстанции души. – Что касается второй части вопроса – о ближайшем субстрате, в котором укоренены эти знаки независимо от того, пребывают ли они в говорящем или в слушающем, смысл вопроса состоит в том, укоренены ли эти установленные для обозначения знаки в интеллекте, воле или в сущности, то есть субстанции, ангела. В этом пункте я не нахожу удовлетворительного объяснения у названных авторов. Правда, они отмечают, что эти знаки пребывают в интеллекте, поскольку говорение есть операция разумной способности, равно как и слушание; поэтому кажется, что производиться такие знаки должны непосредственно интеллектом, и, следовательно, им и производятся, будет ли это интеллект говорящего или слушающего: ведь и слушающий слышит благодаря интеллекту. Тем не менее, и здесь имеется затруднение, ибо субстрат должен приписываться такому качеству с учетом природы этого качества и соразмерно формальному физическому следствию, которое это качество производит по своей природе. Импозиция же к обозначению имеет внешний характер и может приписываться этому качеству, в каком бы субстрате оно ни находилось. Она также ничего не добавляет к его физической укорененности, подобно слову или письменам в теле, то есть в физически адекватном им субстрате. Но интеллект не выглядит пропорциональным субстратом такого качества. Это доказывается тем, что такое качество не производит никакой операции, ибо не является ни умопостигаемой формой, ни хабитусом, ни другим интеллектуальным началом операции. Но субъектом, способным производить интеллектуальные операции либо качества, которые служат их началом, выступает только интеллект; следовательно, и сам интеллект неспособен производить такие качества, и качество это не выражает соотнесенности с оперативной потенцией как с субстратом, ибо не является началом операции и не вызывает расположения к ней. Получается, что напрасно считают, будто такие качества производятся интеллектом. В самом деле, производство подобного качества, взятое физически и само по себе, не будет операцией разумной способности, ибо принадлежит интеллекту не само по себе, а только в силу импозиции. Она не изменяет ни природы качества, ни модуса его физической производящей причинности, а лишь определяет его принадлежность к тому или иному концептуальному порядку независимо от того, производится ли оно волей или другой потенцией. Стало быть, более последовательным будет полагать, что это качество укоренено непосредственно в субстанции, ибо придает ей расположение в абсолютном смысле и независимо от действия, как было сказано мною по тем же основаниям о благодати и о сакраментальной печати в комментарии к части III «Суммы теологии», в томе 3, дисп. 11, разд. 4, и с чем согласен Васкес, дисп. 134, гл. 14. А для обозначения это не более важно и не более препятствует ему, чем для письмен быть начертанными на той или другой бумаге: ведь субстанцию можно уподобить бумаге, на которой ангелы пишут духовные письмена. Если же кому-нибудь покажется проблематичным существование природного – не сверхъестественного – качества, непосредственно аффицирующего субстанцию ангела или души, мы ответим, что вся проблематичность проистекает из представления об этих знаках; если же мы их принимаем, то по необходимости придется проглотить и все остальное.
