<***>
(1) Юноша всаднического происхождения — родом из Азии, веселого нрава, щедро одаренный и природой, и судьбой, и талантом, и любовью к мусическому искусству — давал обед для друзей и учителей в небольшом пригородном имении, чтобы отметить тот день в году, который был началом его жизни. (2) Пришел тогда с нами на тот же обед ритор Антоний Юлиан [1296] — учитель на государственном жалованье, испанец по рождению, человек блистательного красноречия, сведущий в древней литературе. (3) Он, когда закончились кушанья и настало время кубков и речей, пожелал, чтобы пригласили искуснейших певцов и кифаредов обоих полов, которые, как он знал, есть у хозяина. (4) Когда юношей и девушек привели, они исполнили в приятной манере множество стихов Анакреонта (Άνακρεόντεια) и Сапфо (Sapphica), а также некоторые нежные и прелестные любовные элегии (ε̉λεγει̃α) новых поэтов. (5) Мы наслаждались, кроме всего прочего, приятнейшими строчками старого Анакреонта, которые я даже записал, чтобы иногда бессонный труд и ночная тревога на короткое время нашли отдых в прелести звуков и мелодии: [1297]
(6) Гефест, сребро кующий,
Прошу тебя, не надо
Доспехов мне гоплита.
Что толку мне в сраженьях?
Но сделай кубок полый,
Глубокий, если сможешь.
Изобрази на нем мне
Ни звезды, ни созвездья,
Ни Ориона бури.
Что дело до Плеяд мне,
Что мне до Волопаса?
Изобрази мне лозы
И виноград на лозах;
Вакханок, гроздья рвущих,
И чан вина представь мне,
И виноград давящих с
Красавцем Дионисом
Эрота и Батилла. [1298]
(7) Тогда некоторые греки, бывшие на этом пиру, приятные люди и также весьма сведущие в нашей литературе, стали дразнить и высмеивать ритора Юлиана как совершенного варвара и деревенщину, явившегося из испанской земли, [говоря], что он — лишь крикун и мастер бешеного и сварливого слова, дающий уроки языка, в котором нет наслаждений и изящества Венеры и Музы; они настойчиво спрашивали его, что он думает об Анакреонте и других поэтах этого рода и создавал ли кто-либо из наших поэтов столь плавно льющуюся усладу стихов. „Разве, пожалуй, — говорили они, — чуть-чуть Катулл, а также немножко Кальв. [1299] Ибо Левий сочинял запутанные вирши, Гортензий [1300] — некрасивые, Цинна [1301] — неизящные, Меммий [1302] — грубые, и все они вместе — неискусные и нескладные“.
(8) Тогда [Юлиан], вступаясь за отеческий язык, словно за жертвенники ларов и пенатов, сказал с негодованием и возмущением: „Я, конечно, должен с вами согласиться в том, что в своем великом беспутстве и бесстыдстве вы превосходите Алкиноя [1303] и идете впереди как в роскоши одеяний и кушаний, так и в сладости [1304] песен. (9) Но чтобы вы не осуждали нас, то есть само имя латинян, как диких и необразованных за [нашу] чуждость Афродите (α̉ναφροδισία), прошу, позвольте мне покрыть плащом голову, как, говорят, сделал Сократ во время одной не очень скромной речи, [1305] послушайте и узнайте, что у нас тоже были поэты любви и служители Венеры прежде тех, кого вы назвали“. (10) Откинувшись назад, с закрытой головой, весьма приятным голосом он прочел стихи древнего поэта Валерия Эдитуя, [1306] а также Порция Лицина [1307] и Квинта Катула, [1308] изящнее, утонченнее, элегантнее и прелестнее которых, я полагаю, не найти ничего ни по-гречески, ни по-латыни. (11) Стихи Эдитуя:
Только начну я о том, чего от тебя добиваюсь
Всей неспокойной душой, — молкнут слова на губах.
Сразу пот на груди выступает обильною влагой,
Я цепенею, молчу, силюсь и гибну без слов. [1309]
(12) Также он прибавил и другие его стихи — честное слово, не менее приятные, чем предыдущие:
Что ты мне факел даешь, Филэрот? Не нужен мне факел.
Сердце во мне горит и освещает мне путь.
Сердца не погасить ни самому дикому ветру,
Ни дождю, что льет мутным потоком с небес,
Этот огонь лишь Венера зажгла и Венера потушит:
Больше против него нет побеждающих сил. [1310]
(13) Он прочел также вот эти стихи Порция Лицина:
Вы, пастухи овец и нежных овечьих приплодов,
Вы хотите огня? Так поспешите ко мне!
Я — человек-огонь! Трону пальцем — весь лес загорится,
Все загорятся стада, все, что я вижу, — в огне! [1311]
(14) Стихи Квинта Катула были таковы:
Где моя душа? Улетела опять к Феотиму
И, как беглянка, теперь ищет убежище в нем.
Что ж? Ведь я уж давно объявление сделал такое,
Чтоб не впускал он ее, а прогонял от дверей.
Надо пойти и вернуть. Но как самому не попасться
В плен? Что делать, увы? Дай мне, Венера, совет! [1312]
Глава 10
<***>
(1) Помню, однажды я и Юлий Цельзин Нумидиец [1313] ходили навещать Корнелия Фронтона, у которого тогда серьезно болели ноги. [1314] Когда нас ввели, мы застали его возлежащим на греческом скимподии, [1315] а вокруг него сидело множество мужей, прославленных своей ученостью, родовитостью или судьбой. (2) Здесь же стояли многочисленные архитекторы, приглашенные для устройства новых бань, и показывали различные их виды, изображенные на тонком пергаменте. (3) Выбрав один образец и вид бань, [Фронтон] спросил, сколько денег потребуется для полного завершения строительства, (4) и когда архитектор сказал, что, как кажется, необходимо почти триста сестерциев, один из друзей Фронтона прибавил: „И примерно (praeterpropter) еще пятьдесят“. (5) Тогда Фронтон, отложив разговор, который намеревался вести о затратах на бани, глядя на того друга, который сказал, что <нужно> еще примерно пятьдесят, <спросил его, что означает practerpropter>. [1316] (6) А друг этот ответил: „Слово это не мое, но ты можешь слышать его в речи многих людей, (7) а что оно означает, следует спросить не у меня, а у грамматика“, — и при этом показал пальцем на учителя грамматики с весьма известным в Риме именем. Тот же, смущенный неясностью самого обычного и общеупотребительного слова, сказал: (8) „Мы исследуем то, что вовсе недостойно чести нашего исследования. (9) Ибо я не знаю, что означает это совершенно плебейское слово, употребительное скорее в речи ремесленников, чем <людей образованных>“. [1317]
(10) Но Фронтон, выражая лицом и голосом заинтересованность, спросил: „Так тебе, учитель, кажется недостойным и предосудительным слово, которым и Марк Катон, [1318] и Марк Варрон, [1319] и многие более древние пользовались как занимающим должное место в латинском языке?“ (11) Тут и Юлий Цельзин напомнил, что в трагедии Энния, [1320] которая называется „Ифигения“, встречается то самое [слово], о котором идет речь, и грамматики имеют обыкновение скорее исправлять его, чем объяснять. (12) Поэтому он приказал тотчас принести „Ифигению“ Квинта Энния. В хоре этой трагедии мы прочитали следующие стихи:
Кто не может жить в покое, тот покоя не ищи.
Ведь когда ты знаешь дело, что тебе поручено,
То тебе твои старанья только в удовольствие;
А в покое неспокойный ум лишь праздно мечется.
Так и здесь: мы уж не дома и еще не на войне,
Бродим взад-вперед без цели и не туда, куда хотим,
Все постольку да поскольку:
толк не толк и жизнь не в жизнь
(praeterpropter vitam vivitur). [1321]
(13) Когда это прочитали, Фронтон спросил у уже утратившего уверенность грамматика: „Ты слышал, наилучший из учителей, как твой Энний сказал praeterpropter в такой сентенции, какой обычно пользуются философы в своих строжайших предписаниях? Итак, мы просим тебя сказать, так как речь уже идет о слове Энния, каков скрытый [1322] смысл вот этого стиха: praeterpropter vitam vivitur („жизнь проживается кое-как“)“.
(14) И грамматик, сильно потея и отчаянно краснея, в то время как вокруг многие громко смеялись, встал и уходя произнес: „Тебе одному, Фронтон, я позже скажу, чтобы невежды не услышали и не узнали“. Мы все также встали, оставив рассмотрение этого слова.
Глава 11
<***>
(1) Две греческие стихотворные строчки пользуются славой и считаются достойными памяти среди многих ученых людей, ибо они весьма приятны и отличаются изящнейшей краткостью. (2) Довольно многие древние писатели уверяют, что автор этих строк — философ Платон, который забавлялся ими в юности, в то самое время, когда он также пробовал силы в сочинении трагедий:
Душу свою на губах я держал, Агафона целуя,
Бедная, бросив меня, рада в него перейти. [1323]
(3) Это двустишие мой друг, юноша, не чуждый муз, переложил более вольно и свободно во многих стихах. Так как они показались мне весьма достойными упоминания, я привел их:
(4) Пока целую мальчика
Губами чуть раскрытыми
И нежный цвет дыхания
С открытых уст я пью,
Душа, страдая раною,
К моим губам спустилася,
К устам открытым мальчика
И губ его краям.
И путь себе нашедшая
Уйти к нему пытается.
И если б дольше длилося
Уст наших сочетание,
Огнем любви пылавшая,
К нему б она ушла.
Но вышло б диво дивное:
В самом себе я умер бы,
Но жил внутри любимого. [1324]
Глава 12
<***>
