2. Радуюсь, что ты получил от Туррания мое письмо. Последи, если ты мне друг, за честолюбием подделывателя1170 своими глазами. Что же касается Прециева наследства1171, которое, клянусь, меня глубоко удручает, ибо я его любил, то постарайся, чтобы тот к нему не притронулся, как бы мало оно ни было. Ты скажешь, что мне нужны деньги для подготовки к триумфу. Как увидишь, я, следуя твоим наставлениям, не окажусь ни пустым в своем домогательстве триумфа, ни скромным в своем отказе от него.
3. Как я понял из твоего письма, ты слышал от Туррания, что я передал провинцию брату. Неужели я настолько не почувствовал благоразумия твоего письма? Ты писал, что воздерживаешься1172. Что было достойно колебания, если бы у меня были основания оставить брата и притом такого брата? Я в этом усмотрел отсутствие доводов у тебя, а не воздержание от суждения. Ты убеждал меня ни в каком случае не оставлять мальчика Квинта Цицерона. Сон этот видел и я, мы признавали необходимым все одно и то же, как будто мы обсудили. Поступать иначе не следовало, и твое продолжительное воздержание избавило меня от сомнений. Но ты, я считаю, получил более подробное письмо об этом.
4. Я собирался отправить к вам завтра письмоносцев, которые, как я считаю, прибудут раньше, чем наш Сауфей. Но едва ли будет правильным, если он приедет к тебе без письма от меня.
5. Как ты мне обещал, напиши мне подробно о моей Туллиоле, то есть о Долабелле, о государстве, которое, как я предвижу, в величайшей опасности, о цензорах, а особенно, что будет насчет статуй и картин; будет ли доложено1173. Отправляю это письмо в октябрьские иды, в день, когда, как ты пишешь, Цезарь ведет четыре легиона. Прошу, что для нас готовится? Мое жилье в крепости, в Афинах, мне теперь нравится.
CCLXXXII, Теренции, в Рим
[Fam., XIV, 5]
Афины, 16 октября 50 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет своим Теренции и Туллии.
1. Если ты и свет мой Туллия здравствуете, я и любезнейший Цицерон здравствуем. В канун октябрьских ид мы прибыли в Афины после медленного и неблагоприятного плавания при вполне противных ветрах. Когда мы сходили с корабля, нас встретил с письмом Акаст, прибывший на двадцать первый день, — очень скоро. Получил твое письмо, из которого понял что ты опасаешься, что твое предыдущее письмо не было вручено мне. Все твои письма мне вручены, и ты обо всем написала чрезвычайно тщательно, и это было мне очень приятно. Я не удивился тому, что письмо, которое доставил Акаст, было кратким: ведь ты уже ждешь меня самого, вернее, нас самих, в то время как мы хотим приехать к вам возможно скорее, хотя я и понимаю, в какое государство мы приезжаем; ведь из писем многих друзей, которые доставил Акаст, я узнал, что дело идет к войне, так что мне, по приезде, нельзя будет скрыть своего мнения. Однако, так как от судьбы не уйти, мы постараемся приехать возможно скорее, чтобы тем легче обдумать положение в целом.
2. Прошу тебя поспешить мне навстречу возможно дальше, насколько это будет на пользу твоему здоровью.
3. Что касается Прециева наследства1174, которое мне, право, доставляет большую скорбь (ведь я глубоко любил его), то позаботься, пожалуйста, вот о чем: если продажа с торгов будет до моего приезда, то пусть Помпоний или, если он не будет в состоянии, Камилл1175 позаботится о моем деле; я же, по благополучном приезде, сам сделаю все остальное; если же ты уже выехала из Рима, то все-таки постарайся, чтобы так и произошло. Мы же, если боги помогут, надеемся быть в Италии приблизительно к ноябрьским идам. Вы же, моя любезнейшая и желаннейшая Теренция и Туллиола, берегите здоровье, если любите нас. Афины, за четырнадцать дней до ноябрьских календ.
CCLXXXIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., VII, 1]
Афины, 16 октября 50 г.
1. Я действительно дал Луцию Сауфею1176 письмо и дал к тебе одному, потому что, хотя у меня и не было достаточного времени для писания, я тем не менее не хотел, чтобы человек, столь тебе близкий, пришел к тебе без моего письма. Но, судя по тому, как ходят философы, я считал, что это будет тебе вручено раньше. Но если ты уже получил то письмо, то ты знаешь, что я прибыл в Афины в канун октябрьских ид; что я, сойдя с корабля в Пирее, получил твое письмо от нашего Акаста, будучи встревожен тем, что ты приехал в Рим в лихорадке; что я, однако, начал приходить в хорошее настроение, так как Акаст рассказывает об улучшении твоего здоровья то, что я хочу; но что я пришел в ужас от того, что твое письмо сообщает насчет легионов Цезаря, и обратился к тебе с просьбой принять меры, чтобы честолюбие того, кого ты знаешь1177, не повредило мне кое в чем, и — об этом я уже давно тебе писал, а Турраний иначе сказал тебе в Брундисии, о чем я узнал из того письма, которое получил от прекрасного человека Ксенона, — вкратце изложил, почему я не поставил во главе провинции брата Квинта. Вот о чем приблизительно говорится в том письме.
2. Теперь слушай остальное. Во имя судьбы! Всю свою любовь, какой ты меня окружил, всю свою проницательность, которую я, клянусь, признаю исключительной во всех отношениях, употреби на старание подумать обо всем моем положении. Ведь я, мне кажется, предвижу такую великую схватку1178, — если только тот же бог, который лучше, чем мы смели желать, избавил нас от войны с парфянами, не обратит своего взора на государство, — такую великую, какой не было никогда. Допустим, что это зло для меня — общее со всеми. Отнюдь не поручаю тебе думать об этом; возьмись, прошу тебя, за мою собственную проблему. Разве ты не видишь, что это по твоему побуждению я сблизился с обоими? И мне хотелось бы уже вначале услыхать твое самое дружеское предостережение.
Хитрая лесть их в груди у меня не опутала сердца1179.
Однако ты, наконец, все-таки убедил меня сблизиться — с одним1180, так как он оказал мне величайшую услугу, с другим1181, так как он имел такое влияние. И вот я так и поступил и своей уступчивостью достиг того, что ни одному из них никто не дороже меня.
3. Ведь я думал следующее: для меня ни в случае союза с Помпеем не будет неизбежным когда-либо погрешить перед государством, ни при согласии с Цезарем не придется сразиться с Помпеем: так тесен был их союз. Теперь, как ты указываешь и я вижу, угрожает сильнейшая распря между ними. Меня же и тот и другой считает своим, если только второй случайно не притворяется. Ибо Помпей не сомневается; ведь он искренно считает, что я очень одобряю его нынешнее мнение о положении государства. Однако я получил от каждого из них, в одно время с твоим, по письму такого рода, что может показаться, будто бы ни один из них решительно никого не ставит выше, чем меня.
4. Но что мне делать? Имею в виду не отдаленные события (ведь если дело будет решаться военными действиями, то, предвижу я, лучше быть побежденным вместе с одним, нежели победить вместе с другим)1182, но то, о чем будет речь тогда, когда я приеду, — чтобы не обсуждался вопрос об отсутствующем1183, чтобы он распустил войско. «Скажи, Марк Туллий!»1184. Что я скажу? «Прошу тебя, подожди, пока не встречусь с Аттиком»? Уклоняться неуместно. Против Цезаря? «Где те протянутые руки?»1185. Ведь тому, чтобы это ему позволили, я помог, когда он сам в Равенне попросил меня насчет народного трибуна Целия1186. Но он ли сам? Также наш Гней в то божественное третье консульство.
Буду ли я другого мнения? Стыд мне не только перед Помпеем, но и перед троянцами и троянками1187.
Первый Полидамас на меня укоризны положит1188.
Кто? Разумеется, ты сам, прославляющий и мои поступки и сочинения.
5. Итак, я избежал этих сетей в течение двух предыдущих консульств Марцеллов1189, когда было обсуждено дело о провинции Цезаря, а теперь попадаю именно в решающее время. И вот, для того, чтобы глупый1190 первым высказал свое мнение, мне очень хочется предпринять что-нибудь насчет триумфа, быть вне Рима на самом законном основании1191. Тем не менее они приложат старания, чтобы вытянуть мое мнение. В этом месте ты, быть может, посмеешься. Как бы мне хотелось и поныне оставаться в провинции! Право, было нужно, если угрожало это; хотя и нет ничего более жалкого, ведь я хочу, замечу мимоходом, чтобы ты знал следующее: все то первое, что ты превозносил до неба в своих письмах, было наносным.
6. Как нелегка доблесть! Но как трудно продолжительное притворство в ней! Ведь когда я считал правильным и славным из годичных издержек, которые были установлены для меня, оставить квестору Гаю Целию деньги на год и возвратить в казначейство до 1 000 000 сестерциев, вся моя когорта1192 застонала, считая, что все это следует раздать ей, так что во мне видели большего друга казначейств фригийцев и киликийцев, нежели нашему. Но на меня они не повлияли; ведь и моя слава имела для меня величайшее значение, и я все-таки не пренебрег ничем, что могло совершиться с почетом для кого-либо из них. Но это будет, как говорит Фукидид1193, не бесполезным отступлением в речи.
