3. Однако вскоре он по собственной воле вернулся к армии и явно обнаружил там свои замыслы — не столько коварные, сколько безумные, ибо тогда он отринул отеческие обычаи и даже самый образ жизни и одежду переменил. Он пользовался царской утварью и носил мидийские наряды, таскал за собой телохранителей из мидийцев и египтян, задавал роскошные пиры по персидскому обычаю, вызывавшие негодование присутствующих, не допускал к себе посетителей, гордо отвечал, жестоко командовал. В Спарту возвращаться он не хотел, но удалился в Колоны, расположенные в области Троады, и там лелеял планы, пагубные как для родины, так и для него самого. Проведав об этом, спартанцы направили к нему послов с жезлом, на котором по их обычаю было написано, что если он не вернется домой, то его осудят на смерть. Эта весть смутила Павсания, но, надеясь, что и на этот раз удастся отвратить опасность с помощью денег и влияния, он возвратился на родину. Только он явился домой, как эфоры бросили его в темницу, ибо по спартанским законам эфор мог так обойтись с царем[47]. Из тюрьмы он все-таки освободился, но из подозрения тем не менее не вышел. Во-первых, сохранилось мнение, что он заключил союз с персидским царем. Во-вторых, есть некий род людей, называемых илотами; множество их обрабатывает поля лакедемонян и несет рабскую службу. Подозревали, что их он тоже подбивает к бунту, прельщая надеждой на свободу. Но поскольку никакого очевидного доказательства этих преступлений не было, то обвинять его было не из чего; судить же такого высокопоставленного и славного мужа на основании подозрений считали неприличным, предпочитая подождать, пока все не раскроется само собой.
4. Однажды некий юноша Аргилий[48], которого Павсаний прежде страстно любил, приняв от него письмо к Артабазу, усомнился, нет ли в послании чего-нибудь о нем самом, поскольку никто из прежних гонцов, направленных по тому же делу в ту же сторону назад не возвратился. Ослабив шнуровку и сняв печать, он убедился, что, доставив письмо на место, неизбежно погибнет. Были там и сведения, касающиеся того, о чем условились между собой Павсаний и персидский царь. Это письмо Аргилий передал эфорам. Нельзя не отметить здесь спартанской добросовестности, ведь даже такое свидетельство не побудило эфоров арестовать Павсания: они сочли, что силу следует применить только после того, как он сам себя выдаст. Итак, они указали доносчику, что ему следует делать. Есть на мысе Тенар храм Нептуна, неприкосновенность которого уважают все греки. Доносчик бежал туда и сел на алтарь. Рядом с алтарем соорудили подземную каморку, из которой было слышно все, о чем говорили с Аргилием. Сюда спустились несколько эфоров. Едва узнав, что Аргилий бежал в укрытие, Павсаний в смятении явился туда и, обнаружив, что юноша сидит на алтаре, отдавая себя под защиту бога, спросил его о причине такого внезапного поступка. Тот и поведал ему, что он вычитал в письме. Испугавшись еще больше, Павсаний взмолился, чтобы беглец молчал и не выдал того, кто сделал ему столько добра, обещая юноше щедрую награду, если тот простит его и поможет выпутаться из этого дела.
5. Убедившись во всем, эфоры решили, что удобнее будет арестовать его в городе. Туда они и направились одновременно с Павсанием, который возвращался в Лакедемон в надежде, что Аргилий его простил. На пути его уже готовы были схватить, но он понял, что попал в западню по выражению лица одного эфора, который хотел ему помочь. Итак, опередив преследователей на несколько шагов, он ускользнул в храм Минервы, именуемый Меднодомной. Эфоры тотчас завалили двери храма, заграждая ему выход, и разобрали крышу, дабы он скорее умер под открытым небом. Говорят, что в то время была еще жива мать Павсания и что эта престарелая женщина, узнав о его преступлении, одной из первых принесла камень к порогу храма, чтобы замуровать сына. В конце концов, он был вынесен из святилища полумертвым и тут же испустил дух. Так позорная смерть Павсания омрачила его великую воинскую славу. Некоторые предлагали захоронить его тело там, где погребались казненные, но большинство не согласилось, и его похоронили в стороне от того места, где он умер. Позже по решению Дельфийского бога он был извлечен из земли и погребен там, где скончался.
1. Кимон, сын Мильтиада, афинянин, в ранней юности прошел через тяжелое испытание. Когда отец его, будучи не в состоянии уплатить государству наложенного на него штрафа, умер в темнице, Кимона посадили в ту же тюрьму, и по афинским законам он мог выйти из нее только в том случае, если бы заплатил деньги, причитавшиеся с отца. Женат он был на единокровной сестре своей Эльпинике, взятой не по любви, а по обычаю, поскольку у афинян разрешалось жениться на сестрах с отцовской стороны. В брак с ней мечтал вступить некий Каллий, человек скорее богатый, чем знатный, получавший большие доходы с рудников. Он попросил Кимона, чтобы тот уступил ему жену, обещая, в случае согласия, заплатить за него штраф. Кимон отверг такое условие, но Эльпиника заявила, что не потерпит, чтобы отпрыск Мильтиада умер в государственной тюрьме, когда у нее есть возможность этому помешать; поэтому она выйдет за Каллия замуж, если он исполнит то, что обещал[49].
2. Освободившись таким способом из-под стражи, Кимон быстро выдвинулся в число первых граждан[50]. Был он довольно красноречив, щедр и хорошо разбирался как в гражданских законах, так и в военном деле, поскольку с детства находился с отцом при войске. Так что и горожане подчинялись его влиянию, и в армии он пользовался большим авторитетом. Командуя войском в первый раз, он рассеял на реке Стримоне большие силы фракийцев, основал город Амфиополь и переселил в эту колонию 10 тыс. афинян[51]. В другой раз при Микале он разбил и взял в плен 200 кораблей кипро-финикийского флота и в тот же день имел не меньший успех на суше: завладев неприятельскими судами, тотчас высадил свое войско на берег и с первого натиска разгромил крупные силы варваров[52]. Захватив после этой победы богатую добычу, он двинулся в обратный путь, а так как некоторые острова, тяготясь жестокой властью афинян, отпали к тому времени от союза, то Кимон поддержал верных и привел к повиновению строптивых. Особое упорство проявил Скирос, населенный долопами. Кимон опустошил его, выселил из города и с острова туземных обитателей и разделил земли между афинскими гражданами. Смирился при его появлении и кичащийся богатствами Фасос[53]. Добыча, привезенная из этого похода, пошла на украшение южной стороны Акрополя.
3. Возвысившись после этих подвигов более всех сограждан, он навлек на себя ту же ревность, что и отец его, и прочие знатные афиняне. «Суд черепков», который греки называют остракизмом, приговорил его к десятилетнему изгнанию[54]. От этого приговора афиняне пострадали скорее, чем сам Кимон. В то время как он мужественно подчинился расправе неблагодарных соотечественников, лакедемоняне объявили афинянам войну, и те тотчас пожалели об испытанной доблести Кимона. Так после пяти лет изгнания он был снова призван на родину[55]. Имея со спартанцами связи гостеприимства и желая прекращения войны, он по своей воле отправился в Лакедемон и заключил мир между двумя могущественнейшими государствами. Вскоре после этого Кимон был послан на Кипр в звании командующего с двумястами кораблей. Там, покорив большую часть острова, он внезапно заболел и скончался в городе Китии[56].
4. Долго афиняне чувствовали, что им не хватает Кимона не только на войне, но и дома. В самом деле щедрость этого человека была такова, что, имея во многих местах поместья и сады, он никогда не ставил в них сторожей для охраны урожая, чтобы каждый желающий мог брать у него все, что угодно. Слуги всегда таскали за ним деньги на случай, если кто-нибудь попросит у него милостыню; он подавал тотчас, не желая, чтобы отсрочку приняли за отказ. Встретив случайно какого-нибудь плохо одетого горемыку, он отдавал ему свой плащ. И обед у него каждый день стряпался с расчетом на то, что он позовет к себе с площади всех, оставшихся без приглашения; этому обычаю он не изменил ни разу. Всякий мог рассчитывать на его поручительство, содействие, средства. Многим он помог в нужде, многих бедняков, не оставивших денег на погребение, похоронил за свой счет. Удивительно ли, что при таком поведении и жизнь его была легка, и смерть горька для сограждан.
1. Лакедемонянин Лисандр[57] оставил по себе громкую славу, приобретенную скорее счастьем, чем доблестью. Известно, что на 26-ом году войны он принудил афинян сдаться, но каким образом добился этого — никто не знает. Во всяком случае, он достиг цели, используя не достоинства своего войска, а самоуверенность неприятелей, которые, не слушаясь своих командиров, покинули корабли, разбрелись по полям и так очутились во власти противника. После этого афиняне и сдались лакедемонянам. Возгордившись этой победой, Лисандр, и прежде бывший всегда дерзким и властолюбивым, проявил такое самоволие, что поведением своим возбудил во всей Греции горячую ненависть к лакедемонянам. Раньше спартанцы утверждали, что воюют ради сокрушения невыносимого афинского господства, но Лисандр, овладев вражеским флотом у реки Эгос, думал только о том, чтобы подчинить своей власти все греческие государства, прикрывая свои действия интересами Лакедемона. Отовсюду изгонял он сторонников Афин и назначал в каждом городе десятерых правителей, наделенных верховной властью и неограниченными полномочиями. В их число он включал только преданных своих гостеприимцев или того, кто обещал ему во всем повиноваться.
