6. В майские ноны я думал — в Киликию; проведя там июнь месяц (о, если б в мирной обстановке! ведь нам угрожает тяжелая война с парфянами), — использовать квинктилий на обратную дорогу: ведь годичный срок моего наместничества истекает в день за два дня до секстильских календ, и все-таки сильно надеюсь, что мне не продлят срока. Я получил римские акты 1013 за время вплоть до мартовских нон. Из них заключаю, что благодаря стойкости нашего Куриона будет обсуждаться все, что угодно, но только не вопрос о провинциях 1014. Итак, надеюсь вскоре увидеться с тобой.
7. Перехожу к твоему или, лучше, нашему Бруту; ведь ты так предпочитаешь. Со своей стороны, я сделал все, что мог сделать в своей провинции или попытаться в царстве 1015. Всеми способами я вел и веду переговоры с царем, посредством писем, разумеется; ведь он находился у меня в течение трех-четырех дней, в состоянии смятения, от которого я избавил его. Но и тогда, общаясь с ним, и потом в бесчисленных письмах я не переставал настоятельно просить его об уплате из уважения ко мне, советовать и убеждать его ради него самого. Я достиг многого, но в какой мере, точно не знаю ввиду дальности расстояния. Саламинян же (этих ведь я мог принудить) я заставил согласиться на уплату Скапцию всего долга, но с ростом в одну сотую, считая со дня последнего долгового соглашения, не с постоянной, но с ежегодно возобновляемой платой за ссуду 1016. Они были готовы отсчитывать деньги, — Скапций не согласился. Как ты скажешь, что Брут хочет что-либо потерять? На основании условий займа ему следовало по четыре сотых. Это было неосуществимо, а если бы и было, то я не мог бы этого допустить. По слухам, Скапций глубоко раскаивается. Он говорил, что существующее постановление сената, чтобы суд производился на основании долгового обязательства, было принято из тех соображений, что саламиняне сделали заем в нарушение Габиниева закона 1017, а закон Авла запрещал суд в случае, когда деньги взяты таким образом; итак, сенат постановил, чтобы суд был произведен на основании того долгового обязательства. Теперь оно имеет такую же законную силу, как и прочие, но отнюдь не исключительную.
8. Думаю, что докажу Бруту законность этих моих действий, докажу ли тебе, — не знаю, Катону во всяком случае докажу. Но теперь возвращаюсь к тебе самому. Возможно ли, Аттик, прославляющий мое бескорыстие и тонкость обращения, чтобы
Своими ты осмелился устами.
— как говорит Энний, просить меня дать Скапцию всадников для взыскания денег? Разве ты, будь ты со мной, ты, который иногда пишешь, что ты терзаешься из-за того, что ты не вместе со мной, позволил бы мне это сделать, если бы я захотел? «Не более пятнадцати», — говоришь ты. Со Спартаком 1018 вначале было меньше. И чего только не сделали бы эти злодеи на таком беззащитном острове! Не сделали бы? Да нет же! Чего только они не сделали до моего приезда! Они столько дней продержали саламинский сенат запертым в курии, что несколько человек умерло от голода. Ведь Скапций был префектом Аппия и получил отряды от Аппия. И вот ты, чье лицо, клянусь, у меня всегда перед глазами, когда я размышляю о каком-либо долге и славе, ты, повторяю, просишь, чтобы Скапций был префектом! По другому поводу я принял за правило не делать префектами никого из дельцов и получил одобрение Брута. Чтобы он располагал отрядами конницы? Почему именно ими, а не когортами? Из-за своих расходов Скапций становится расточителем.
9. «Старейшины согласны», — говорит он. Знаю, ибо они приезжали ко мне в самый Эфес и с плачем сообщили о преступлении всадников и своем бедственном положении. Поэтому я тотчас же послал письмо с приказом всадникам удалиться к определенному сроку, и за это, а затем за другое саламиняне превознесли меня до небес в своих постановлениях. Но что за надобность в коннице теперь? Ведь саламиняне платят, — разве что мы, быть может, оружием пожелаем добиться, чтобы рост исчислялся в четыре сотых. И я когда-либо осмелюсь читать или даже прикоснуться к тем книгам, которые ты расхваливаешь 1019, если я совершу что-нибудь в этом роде? В этом деле ты с чрезмерной любовью, говорю я, отнесся к Бруту, любезнейший Аттик, а ко мне, боюсь, — с малой. Но я написал Бруту, что ты писал мне об этом.
10. Теперь об остальном. В защиту Аппия 1020 я здесь делаю все, в пределах дозволенного честью, но вполне охотно. При этом у меня вовсе нет неприязни, а Брута я люблю, и Помпей, которого я, клянусь, с каждым днем все больше и больше почитаю, удивительно настойчив по отношению ко мне. Ты слыхал, что сюда едет Гай Целий в качестве квестора. Не знаю, почему, но то дело Паммена 1021 не нравится мне. В Афинах надеюсь быть в сентябре месяце. Очень хотел бы знать, когда ты выедешь. По твоему письму из Коркиры я сужу о благонравии Семпрония Руфа 1022. Чего тебе еще? Завидую могуществу Вестория.
Хочется поболтать еще кое о чем, но светает. Толпа 1023 ожидает меня, Филоген торопится. Итак будь здоров. Когда будешь писать, передашь от меня пожелание здоровья Пилии и нашей Цецилии 1024. Прими привет от моего Цицерона.
CCLVIII. Марку Целию Руфу, в Рим
[Fam., II, 13]
Лаодикея, начало мая 50 г.
Император Марк Туллий Цицерон шлет привет курульному эдилу Марку Целию.
1. Хотя я и редко получаю от тебя письма (возможно, не все они доходят), но они приятны. Однако как благоразумно, как глубоко заботливо и продуманно то, которое я получил недавно! Хотя я и решил, что мне следует во всем поступать, как ты советовал, тем не менее мои решения укрепляются, когда я чувствую, что таково же мнение людей, подающих благоразумные искренние советы.
2. Как я тебе не раз говорил, я глубоко почитаю Аппия, и я понял, что он стал меня почитать тотчас же после того как мы прекратили вражду. Ведь как консул 1025 он оказал мне почет; он был приятным другом, и предавался тем занятиям, каким предавался и я. Что я ему не отказывал в услугах, тому свидетелем ты, к которому присоединился Фаний, как уже, полагаю, свидетель из комедии. Клянусь, я даже оценил его выше, так как почувствовал, что он любит тебя. Далее, что я всецело предан Помпею, ты знаешь; что я люблю Брута, ты понимаешь. Почему бы мне не пожелать сближения с человеком цветущего возраста, известным своим богатством, почетом 1026, дарованием, детьми 1027, близкими, родственниками, друзьями, особенно с моим коллегой 1028, и притом преданным мне в том, что относится к славе и учению нашей коллегии? Пишу об этом более пространно, так как в своем письме ты слабо намекаешь, что несколько сомневаешься в моем расположении к нему. Ты, уверен я, кое-что слыхал; верь мне, это ложно, если ты что-либо слыхал. Мои постановления и мой образ действий несколько не походят на его способ управления провинцией. На основании этого кое-кто, возможно, заподозрил, что я расхожусь с ним вследствие неприязни, а не различия во взглядах. Однако я ничего не делал и не говорил с намерением повредить его доброму имени, а после этого дела и безрассудного поступка нашего Долабеллы 1029 я предложу ему свое заступничество ввиду грозящей ему опасности.
