CCCI. Луцию Месцинию Руфу 1315
[Fam., V, 20]
Близ Рима 1316, середина января 49 г.
Цицерон Руфу.
1. Если бы ты захотел приехать туда, куда решил, я встретился бы с тобой, чего бы это мне ни стоило. Итак, хотя ты, ради собственного удобства, и не хотел меня тревожить, тем не менее считай, пожалуйста, что я предпочел бы своим удобствам исполнение твоего желания, если бы ты написал мне. В ответе на то, что ты написал, я действительно мог с большим удобством написать тебе об отдельных делах, если бы здесь был мой писец Марк Туллий 1317. Что касается его, для меня несомненно, что, по крайней мере в составлении отчетов 1318 (насчет прочего не могу утверждать), он сознательно ничего не сделал во вред тебе или твоему доброму имени. Далее, если бы сохранял силу старый закон и древний обычай представления отчетов 1319, я, ввиду нашего тесного содружества, не собирался бы представить отчеты, не снесясь с тобой и не проверив их.
2. То, что я сделал бы близ Рима 1320, если бы сохранился прежний обычай, я сделал в провинции, так как по Юлиеву закону было необходимо оставить отчеты в провинции и передать их в казначейство в тех же самых словах. При этом я не старался навязать тебе свое мнение, но воздал тебе в такой мере, что никогда не буду раскаиваться в этом. Своего писца, который теперь, как я вижу, вызывает у тебя подозрение, я полностью отдал в твое распоряжение; ты приставил к нему своего двоюродного брата Марка Миндия 1321. Отчеты были закончены без меня при твоем участии, я ими не занимался и только прочел их. Я получил книгу от своего раба-писца так, как если бы получил ее от твоего брата. Если это было честью, то оказать тебе большую я не мог; если доверием, то я оказал тебе едва ли не большее, нежели самому себе; если следовало предусмотреть, чтобы не сообщалось о чем-нибудь, что не сделало бы тебе чести или не принесло бы пользы, то человеком, более подходящим для такого поручения, я не располагал. Во всяком случае, совершено то, что велел закон, — чтобы мы сдали законченные и утвержденные отчеты на хранение в двух городах, Лаодикее и Апамее, которые мне показались самыми значительными, раз это было необходимо. Итак, я здесь прежде всего отвечаю: хотя с представлением отчетов я и спешил на законном основании, тем не менее я был бы готов подождать тебя, если бы я не рассматривал оставленные в провинции отчеты, как уже представленные. По этой причине... 1322
3. То, что ты пишешь о Волусии, к отчетам не относится; ведь опытные люди, в том числе Гай Камилл 1323, и опытнейший из всех, и мой лучший друг, объяснили мне, что переписать долг с Валерия на Волусия не было возможности, но залог, внесенный Валерием, можно было удержать. Кстати, он составлял не 3 000 000 сестерциев, а 1 900 000. Ведь деньги были внесены мне от имени откупщика Валерия, а остаток я показал в отчете 1324.
4. Но так 1325 ты меня лишаешь плодов щедрости и заботливости, а также (что, однако, менее всего меня огорчает) некоторого благоразумия: щедрости — потому что предпочитаешь, чтобы мой легат и префект Квинт Лепта были избавлены от величайшего бедствия (особенно когда они не должны нести ответственности) благодаря услуге со стороны моего писца, а не моей; заботливости — потому что полагаешь, будто я и ничего не знал о своей столь важной обязанности, а также о столь большой опасности для себя и не подумал, что писец указал все, что только пожелал указать, даже не прочитав этого мне; благоразумия — потому что считаешь, что я даже не подумал о деле, которое было придумано мной далеко не бессмысленно; ведь моей мыслью было освободить от ответственности Волусия, и я нашел способ избавить от столь тяжкой пени поручителей Валерия и самого Тита Мария 1326. Это все не только одобряют, но и хвалят. И если хочешь знать правду, это, как я понял, не особенно нравится одному только моему писцу.
5. Но я полагал, что раз народ сохраняет свое, долг честного мужа позаботиться об имуществе стольких друзей и граждан.
Что касается Лукцея, то было сделано так, чтобы, по предложению Гнея Помпея (я признал, что это сделано по моему приказанию), эти деньги были внесены в храм; этими деньгами воспользовался Помпей, как Сестий — теми, которые внес ты 1327. Но это, я понимаю, тебя не касается. Я был бы удручен одним — тем, что я не подумал сделать запись о том, что ты внес деньги в храм по моему распоряжению, если бы самыми важными и самыми надежными доказательствами не было засвидетельствовано, кому они даны, на основании какого постановления сената, на основании какого твоего и какого моего писем они переданы Публию Сестию. Видя, что это подтверждено столькими записями, что ошибиться невозможно, я не сделал записи о том, что к тебе совсем не относилось. Однако я предпочел бы сделать запись в свое время, ибо вижу, что ты жалеешь об этом.
6. Ты пишешь, что ты должен доложить об этом. Я такого же мнения, и твои отчеты ни в чем не расходятся с моими. Ведь ты добавишь, что по моему приказанию. Этого я, право, не добавлял и у меня нет оснований отрицать это; да я и не отрицал бы, если бы основание было, а ты бы этого не хотел. Далее, что касается девятисот тысяч сестерциев, то запись сделана точно так, как хотел сделать ты или твой брат. Но если я даже теперь могу что-нибудь исправить при представлении отчетов (раз оборотом дела для Лукцея, как мне показалось, ты был не особенно доволен), мне следует иметь это в виду, так как я не руководствовался постановлением сената 1328 о том, что дозволено по законам. Во всяком случае ты не должен был докладывать насчет взыскания тех денег на основании моих отчетов, если я не ошибаюсь; ведь есть другие, более опытные. Но отнюдь не сомневайся в том, что я, если только могу так или иначе сделать, — делаю все, что, по-моему мнению, для тебя важно и чего ты хочешь.
7. Ты пишешь о наградах за особые заслуги 1329. Знай, я представил и военных трибунов, и префектов, и лагерных товарищей 1330, по крайней мере, своих. Правда, тут я ошибся в своих расчетах; ведь я предполагал, что мне дается для представления их неограниченное время. Впоследствии я узнал, что необходимо доложить в течение тридцати дней, в которые я представил отчеты. Я, право, был огорчен тем, что награда за особые заслуги не была сохранена для твоего честолюбия, вместо моего, — тогда как я совершенно не отличаюсь честолюбием. Что же касается центурионов и лагерных товарищей военных трибунов, то не предпринято ничего: ведь этот род особых заслуг не был определен законом.
8. Остается еще о ста тысячах сестерциев 1331, о которых, помнится, говорится в твоем письме, пришедшем ко мне из Мирины 1332; это ошибка не моя, а твоя; если только это так, то это, видимо, упущение твоего брата и Туллия. Но так как исправить это уже невозможно, ибо я выехал из провинции, уже сдав отчеты, — я уверен, что ответил тебе с возможно большей благожелательностью, в соответствии с моим душевным расположением и надеждой на устройство денежных дел, какую я тогда имел. Однако я считаю, что благожелательность моего письма меня тогда не обязала и что сегодня я получил твое письмо насчет ста тысяч сестерциев не так, как получают те, кому в настоящее время такие письма тягостны.
