Затянувшаяся на долгие годы, Пелопоннесская война истощила и надорвала силы греческих городов-государств. Более того, она расшатала самые устои полисного строя и преждевременно вызвала к жизни те разрушительные силы, которые, исподволь подготовляемые естественным ходом развития, быть может, долго еще дремали бы в недрах древнегреческого общества. Обрушившись всей своей тяжестью на простой народ, стимулировав полярный рост бедности и богатства, война нарушила социальное равновесие в гражданских общинах. Она показала растущую несостоятельность полисных государств в условиях длительного вооруженного конфликта, выявила неспособность традиционных полисных органов власти справиться с трудными задачами нового времени и обусловила появление чрезвычайных личных магистратур, наделенных неограниченными полномочиями (назначение Алкивиада в стратеги-автократоры sine collegis в Афинах в 407 г.). Наконец, продемонстрировав полную зависимость малых полисов от больших, а этих последних — от ими же созданных союзов и соседних держав, Пелопоннесская война поставила под вопрос основательность таких устоев полисной жизни, как автаркия и автономия, самодовлеющее экономическое и независимое политическое существование.
Велико было разлагающее воздействие войны и в сфере идеологии. Демонстрируя на каждом шагу зыбкости и относительность традиционной системы отношений, а вместе с тем и традиционных представлений о благе и справедливости, о чести и порядочности, война, как это отмечали уже в древности (Фукидид), повлекла за собой интеллектуальное и нравственное разложение. Чем дальше, тем больше и отдельные люди, и целые государства демонстрировали свое пренебрежение к традиционным принципам, к нормам морали и таким образом подрывали всеобщее к ним доверие. И если неоднократные измены Алкивиада показали, сколь мало чувствовала себя сильная личность связанной представлениями о полисном патриотизме, то не менее опасной была и та легкость, с которой Афинское государство соглашалось простить эти измены.
Перед лицом новой ситуации и новой практики традиционная полисная идеология сдавала одну позицию за другой. Социальные смуты внутри полисов в ущерб прежнему представлению о согласии граждан выдвинули новый принцип узкопартийного соглашения (в рамках олигархической или демократической гетерии). В то же время понятия гражданской свободы и равенства не могли не испытать разлагающего влияния откровенно захватнической политики тех самых полисов, которые претендовали на право быть исключительными носителями этих понятий. Более того, атака, более или менее стихийная, велась и на самое основное в полисной политической идеологии — на республиканскую доктрину. Чем больше война и смута подтачивали веру в традиционные институты и принципы, тем чаще взоры не только масс, но и государств обращались в сторону сильной личности, с которой стали связывать надежды на спасение или успех. Показательным был тот восторженный прием, который оказала Алкивиаду при его возвращении на родину часть афинского населения. [488]Показательным было и то ходатайство, с которым обратились в Спарту представители союзных городов и Кира Младшего, — назначить Лисандра, вопреки обычаю, вторично командующим флотом. [489]Но не менее знаменательным было и то, что в обоих случаях и Афинское и Спартанское государства пошли на поводу у этих настроений, санкционировав законом чрезвычайное назначение и для того, и для другого полководца. Нет сомнений, что здесь мы присутствуем при зарождении в обществе монархических настроений.
Разумеется, эти сдвиги в практической деятельности и в образе мышления должны были резко стимулировать теоретическую мысль. Именно в период Пелопоннесской войны завершается формирование нового направления в греческой философии. Творчество его первых крупных представителей — старших софистов и Сократа — достигает своего расцвета как раз в это время. Сама общественная жизнь тех лет, полная быстрых и разительных перемен, давала материал для сравнений и сопоставлений, подсказывала необходимые критические выводы. Все это содействовало развитию общественной теории — не просто просветительства, как это часто думают о старшей софистике, но именно науки об обществе, с присущими ей, как и всякой другой науке, рационализмом и критикой. Внимательно наблюдая происходящие в общественной жизни процессы и оценивая их исключительно с позиций здравого смысла, представители этой новой философии поставили под сомнение абсолютность существующих норм, открыв, таким образом, дорогу для критического пересмотра взглядов своих предшественников. Человек есть мера всех вещей — этот тезис Протагора не только означал условность существующих норм, но и признавал, в конце концов, за человеком право на пересмотр — по собственному разумению иди желанию — этих норм. Формальному закону можно было теперь противопоставить естественное право, безликому обществу — мыслящую личность, представительным органам власти — единоличного правителя, богам толпы — свое божество. И независимо от того, куда далее устремлялся взор мыслителя — к крайнему ли релятивизму и циническому признанию права лишь за сильным от природы или же к поискам нового абсолюта и осознанию высшего нравственного долга именно совершенного человека, — центром философии оставалась личность с ее индивидуальным разумом и верою. Идеи эти очень быстро приобретали популярность, но это как раз и доказывает, что их развитие было подготовлено самой действительностью. И хотя уже тогда ревнителями традиции была осознана потенциальная опасность этих идей и не было недостатка в выступлениях против них, но они упорно пролагали себе путь в различных областях интеллектуальной жизни: в науке, в частности истории (Фукидид), в публицистике (Псевдо-Ксенофонтова «Афинская полития»), в поэзии (Эврипид). Можно думать даже, что на этот раз теоретическая мысль и сама оказала обратное воздействие и на общественное сознание и на общественную практику; во всяком случае, нельзя отрицать ее сильного влияния на предтеч младшей тирании — Алкивиада и Лисандра и особенно на первого в ряду новых тиранов — Дионисия. [490]
В этом бурном водовороте событий и идей прошла молодость Ксенофонта. Мы знаем об этом периоде его жизни немногое, но это немногое говорит о том, что он находился в самой гуще событий. Он был очевидцем и непосредственным участником Пелопоннесской войны. В 424 г. он принимал участие в афинском, вторжении в Беотию, которое завершилось роковым для афинян сражением при Делии. По свидетельству древних авторов, Ксенофонт в этой битве во время отступления афинян упал с коня, но был поднят и спасен Сократом. [491]Близость с Сократом, к кружку которого он примкнул еще в молодые годы [492]— другая важная подробность, известная нам о Ксенофонте в этот период его жизни. Долгие годы Ксенофонт был внимательным, слушателем Сократа, причем, как это можно понять из слов Диогена Лаэртского, он даже вел какие-то записи бесед своего учителя. Позднее эти записи были им использованы при написании так называемых сократических сочинений — группы произведений, где главным действующим лицом выступает Сократ («Воспоминания о Сократе», «Апология Сократа», «Пир» и «Об управлении хозяйством» («Экономик»)). Возможно, что духовное общение Ксенофонта с представителями тогдашней учености не ограничивалось одним Сократом; он мог посещать лекции известных софистов и риторов, но кого именно — сказать трудно. Указания древних авторов, что он был слушателем софиста Продика и ритора Исократа [493]новейшим исследователям не внушают особого доверия.
Как бы там ни было, мы с уверенностью можем судить о тех факторах, которые определили формирование личности Ксенофонта, воздействовали на его мировоззрение, дали направление его политической деятельности и писательскому творчеству. Аристократическое происхождение и воспитание заложили основы его взглядов, а ожесточенная политическая борьба, в которой сам Ксенофонт принимал непосредственное участие, и наставления новейших мудрецов, щедро сеявших вокруг себя семена рационалистической критики, способствовали тому, что эти взгляды оформились в комплекс взаимосвязанных идей. Зная последующую деятельность и творчество Ксенофонта, можно с уверенностью говорить, что среди этих идей были и представление о несовместимости демократического строя с принципами справедливости, понятой в духе аристократического рационализма, и растущее убеждение в несостоятельности полисной республики вообще, и вера в неограниченные возможности сильной личности, полководца и политика, наделенного совершенным умом и волею и располагающего реальной силой — например, преданным ему войском. Эта вера в примат силы и в возможности «совершенной личности» составляет то главное, что должен был вынести будущий автор «Киропедии» из лет своего ученичества, на основании личного опыта и под влиянием новейших философских доктрин.
