В то время императрица пребывала в своей дворцовой канцелярии. Все там говорило о глубокой старине: роща деревьев и само здание, высокое и пустынное, но мы чувствовали какое-то безотчетное очарование.
Прошел слух, что в главных покоях внутри дома обитает нечистый дух. Отгородившись от него с южной стороны, устроили опочивальню для государыни в южных покоях, а придворные дамы несли службу в смежной галерее, выходящей на веранду.
Мы ясно слышали, как раскатисто кричат передовые скороходы, когда высокопоставленные сановники, следуя через восточные ворота Ёмэймон, направляются мимо нас к воротам возле караульни Левой гвардии. Скороходы придворных не слишком высокого ранга покрикивают потише и покороче, и дамы дают проезжающим смешные клички: «Большой эй-посторонись», «Малый эй-посторонись».
Мы так часто слышим голоса скороходов, что научаемся распознавать их. «Это едет такой-то», — утверждают они. «И совсем не он!» — спорят другие. Посылаем служаночку поглядеть.
— А что я говорила! — радуется дама, угадавшая правильно.
Однажды, когда в небе еще стояла предрассветная луна, мы спустились в сад, окутанный густым туманом.
Императрица услышала нас, и ей тоже захотелось подняться со своего ложа.
Все дамы ее свиты либо вышли на веранду, либо спустились в сад. Так мы наслаждались утром, пока постепенно светало.
— Я пойду к караульне Левой гвардии, — сказала я. Другие дамы, одна обгоняя другую, поспешили вслед за мной.
Вдруг мы услышали, что к дворцу государыни идут придворные, дорогой скандируя «Голосом осени ветер поет»[152] и другие стихи. Мы бегом воротились к императрице доложить ей о нашей встрече.
Один из посетителей с похвалой заметил:
— Так вы изволили любоваться луной на рассвете! — и прочел по этому случаю танку.
Вообще, придворные постоянно навещали наш дворец, и ночью и днем. Самые высокопоставленные сановники, если им не надо было спешить по важному делу, не преминут, бывало, явиться к нам с визитом.
Женщина возгорелась желанием получить должность при дворе, и вот она томится скукой, служба тяготит ее.
Неразумно с ненавистью глядеть на зятя, принятого в дом.
Выдали дочь за человека, вовсе к ней не расположенного, против ее воли, и теперь жалуются, что он им не по душе.
80. То, что навевает светлое настроение
Монах, который подносит государю[153] в первый день Зайца жезлы удзуэ̀, сулящие долголетие.
Главный исполнитель священных плясок мика̀гура[154].
Танцор, который размахивает флажком во время священных плясок.
Предводитель отряда стражников, которые ведут коней[155], в Праздник умилостивления божеств.
Лотосы в пруде, обрызганные пролетным дождем.
Главный актер в труппе бродячих кукольников.
81. Когда кончились Дни поминовения святых имен Будды[156]…
Когда кончились Дни поминовения святых имен Будды, в покои императрицы перенесли ширмы, на которых изображен ад, чтобы государыня лицезрела их, предаваясь покаянию.
Они были невыразимо, беспредельно страшны.
— Ну же, гляди на них, — приказала мне императрица.
— Нет, я не в силах, — и, охваченная ужасом, я скрылась в одном из внутренних покоев.
Лил дождь, во дворце воцарилась скука.
Придворные были приглашены в покои государыни, и там начался концерт[157]. Сёнагон Митика̀та превосходно играл на лютне-бѝва[158]. Ему вторил Наримаса на цитре-со[159], Юкиё̀си — на флейте и господин Цунэфуса̀[160] — на многоствольной флейте. Это было чудесно! Когда смолкли звуки лютни, его светлость дайнагон[161] продекламировал:
Голос лютни замолк[162],
Но медлят еще с разговором.
Я прилегла в отдаленном покое, но тут не выдержала и вышла к ним со словами:
— О, я знаю, грех мой ужасен… Но как противиться очарованию прекрасного?
Все рассмеялись.
82. То-но тюдзё[163], услышав злонамеренную сплетню на мой счет…
То-но тюдзё, услышав злонамеренную сплетню на мой счет, стал очень дурно говорить обо мне:
— Да как я мог считать ее за человека? — восклицал он.
До моего слуха дошло, что он чернил меня даже во дворце. Представьте себе мое смущение!
Но я отвечала с улыбкой:
— Будь это правда, что ж, против нее не поспоришь, но это ложь, и он сам поймет, что не прав.
Когда мне случалось проходить мимо галереи «Черная дверь», он, услышав мой голос, закрывал лицо рукавом, отворачивался и всячески показывал мне свое отвращение.
Но я оставляла это без внимания, не заговаривала с ним и не глядела на него.
В конце второй луны пошли частые дожди, время тянулось томительно.
То-но тюдзё разделял вместе с государем Дни удаления от скверны.
Мне передали, что он сказал:
— Право, я соскучился без нее… Не послать ли ей весточку?
— О нет, незачем! — ответила я.
Целый день я пробыла у себя. Вечером пошла к императрице, но государыня уже удалилась в свою опочивальню.
В смежном покое дамы собрались вокруг светильника. Они развлекались игрой — по левой половине иероглифа угадывали правую.
Увидев меня, дамы обрадовались:
— Какое счастье, вот и вы! Идите сюда скорее!
Но мне стало тоскливо. И зачем только я пришла сюда? Я села возле жаровни, дамы окружили меня, и мы повели разговор о том о сем. Вдруг за дверями какой-то слуга отчетливым голосом доложил, что послан ко мне.
— Вот странность! Кому я понадобилась? Что могло случиться за столь короткое время?
И я велела служанке осведомиться, в чем дело. Посланный принадлежал к службе дворца.
— Я должен сам говорить с нею, без посредников, — заявил он, и я вышла к нему,
— Господин То-но тюдзё посылает вам вот это письмо. Прошу вас поскорее дать ответ, — сказал мне слуга.
«Но ведь он же вида моего не выносит, зачем ему писать мне?» подумала я. Прочитать письмо наспех нельзя было.
— Ступай, ответ не замедлит, — сказала я и, спрятав письмо на груди, воротилась во дворец.
Разговор мой с дамами возобновился, но вскоре посланный пришел снова:
— Господин сказал мне: «Если ответа нет, то пусть она вернет мне мое письмо». Поторопитесь же!
«Как странно! Словно рассказ в „Исэ̀-моногатари“[164]…» — подумала я и взглянула на письмо. Оно было написано изящным почерком на тонкой голубой бумаге. Сердце у меня забилось, и напрасно. В письме не было ничего, что могло бы взволновать, только строка из стихотворения китайского поэта:
В Зале совета, в пору цветов[165],
Вы под парчовой завесой.
И короткая приписка: «А дальше, что же дальше?»
Я не знала, как быть. Если б государыня еще бодрствовала, я бы могла попросить у нее совета.
Как доказать, что мне известен следующий стих? Напиши я китайские знаки неверной рукой, мой ответ оскорбил бы глаза.
Я взяла погасший уголек из жаровни и начертала на письме два японских стиха:
Хижину, крытую травой,
Кто навестит в дождливую ночь?
Я отдала письмо посланному, но ответа не получила.
Вместе с другими дамами я провела ночь во дворце. Не успела я утром вернуться в свои покои, как Гэн-тюдзё[166] громогласно вопросил:
— Здесь ли «Травяная хижина»?
— Странный вопрос, — сказала я. — Может ли здесь находиться такое жалкое существо? Вот если бы вы искали «Яшмовый чертог», вам бы, пожалуй, откликнулись.
— Отлично! Так вы у себя? А я собирался искать вас во дворце.
И вот что он сообщил мне:
— Вчера вечером у То-но тюдзё в его служебных апартаментах собралась компания придворных, все люди чиновные, рангом не ниже шестого. Пошли рассказы о женщинах былого и нашего времени.
— О себе скажу, я начисто порвал с ней, но так это не может оставаться. Я все ждал, что Сёнагон первая заговорит со мной, но она, видно, и не собирается. Так равнодушна, даже зло берет. Сегодня я хочу проверить наконец, многого ли она стоит. И тогда, так или иначе, конец делу!
Порешили отправить вам письмо. Но посланный вернулся с известием: «Сейчас она не может его прочесть».
То-но тюдзё снова отправил к вам посланного со строгим приказом: «Схвати ее за рукав и не давай отвертеться. На худой конец пусть хотя бы вернет мое письмо».
Слуге пришлось идти под проливным дождем. На этот раз он очень скоро вернулся и вынул листок из-за пазухи:
— Вот, пожалуйте!
Это было наше письмо.
— Так она вернула его! — То-но тюдзё поспешил развернуть листок и вскрикнул от удивления. Все толпой окружили его:
— Любопытно! В чем дело?
— Ах, до чего же хитроумная негодяйка! Нет, я не могу порвать с ней.
Тут все бросились читать стихи, начертанные вами на письме.
— Присоединим к этому двустишию начальную строфу. Гэн-тюдзё, сочините ее!
