ГЛАВА XXI
О том, как после долгих уговоров отец Меджнуна добился от сына согласия жениться на дочери Науфаля и о том, как после свадебного пира во дворце Науфаля Меджнун убежал в степь, покинув невесту
Украшенный жемчужинами слов,
Девичий лик рассказа был таков:
Когда пришел в сознание беглец,
Заплакал, горько жалуясь, отец,
Увещевал Меджнуна без конца, —
И тот, взглянуть не смея на отца,
На землю, от стыда сгорая, лег,
Он целовал следы отцовских ног,
Молил отца: «Прости меня скорей,
Я прибегаю к милости твоей!»
Решив: сознался сын в своей вине,
Раскаяньем наказан он вполне,
Отец сказал: «Ты можешь быть прощен,
Но должен жить, как требует закон.
Вину свою ты искупи сейчас:
Как я велю, так поступи сейчас».
Меджнун всегда великодушным был,
Он благородным и послушным был,
Когда в мозгу не воцарялась мгла,
Чужда ему невежливость была.
Исполнен вежества прямых людей,
Исполнен мужества святых людей,
Несправедливости не выносил
И неучтивости не выносил.
Он так сказал отцу: «Твой правый суд
И слово — пусть прощенье принесут.
Твой приговор я с радостью приму,
Я слову подчиняюсь твоему».
От этих слов повеселев тотчас,
Отец повел о сватовстве рассказ:
«Единственный среди аравитян,
О нет! Скажи: среди подлунных стран, —
Был Науфаль заступником тебе,
Всегда сочувствовал твоей судьбе,
Всегда помочь твоей любви хотел,
Но был тебе сужден другой удел…
Его стараний счесть я не могу,
Ты в неоплатном у него долгу,
Ты должен повиниться перед ним,
И будешь ты прощен отцом родным.
Ты хочешь быть покорным до конца?
Исполни просьбу дряхлого отца;
Мне принеси повиновенья дань,
А Науфалю верным сыном стань.
Есть у него жемчужина одна,
И сердце каждое влечет она.
Таит живую розу красоты
Девичий заповедник чистоты.
Она красой затмила небеса,
Сразила сто племен ее краса,
Ее невольникам потерян счет,
Открыться ей — невольный страх берет,
Твое согласье — слава для меня,
А твой отказ — отрава для меня.
Прощу тебя, когда согласье дашь,
И весь народ возрадуется наш».
Язык Меджнуна так отец связал,
Что «соглашаюсь я!» Меджнун сказал.
Обрадовал отца ответ его,
Людей созвал он племени всего,
И вот выносят яства и вино —
Припасы приготовлены давно.
Одежды пира украшают всех,
А на Меджнуне — драгоценный мех,
Вот соболь черный, белый горностай, —
Одетым в день и ночь его считай!
И двинулся веселый караван,
И показался Науфалев стан.
Созвал и Науфаль своих гостей,
Созвал он знатных и простых людей.
Уселись приглашенные в кольцо,
К законам счастья повернув лицо.
И длился пир семь дней и семь ночей.
И много было сказано речей,
И много чаш осушено до дна,
И радость остается им одна:
Сейчас войдут в нарядах дорогих
Прекрасная невеста и жених.
Невесту девять спрятало завес,
Как месяц девять спрятало небес.
Жених красив, как солнце поутру.
Ему готово место на пиру.
И вот, красноречивый, как Иса,
Восславил проповедник небеса,
Хвалу и славу господу воздал
И солнце с месяцем он сочетал.
И деньгами осыпана чета, —
Да будет жизнь в богатстве начата.
Когда, сходна с невестой молодой,
Заря закрылась темною фатой,
И на земле, на пастбищах степных,
Ночь на колени стала, как жених,
И дорогих каменьев без числа
На девяти подносах поднесла,[17]
Тогда, смеясь над юною четой,
Их вместе привели в шатер пустой,
Смеялись, ложе разостлав для них, —
Невеста не смеялась и жених.
Свели, увлечены своей игрой,
Купца — с товаром, Муштари — с Зухрой.
Но мудрый Науфаль пришел потом,
Людей он попросил покинуть дом,
Закрыл от взоров любопытных вход,
И разошелся по шатрам народ…
А Науфаль сидел и пил вино,
Но сердце было смутою полно.
И, беспокоясь о судьбе детей,
Он тихо встал, чтоб не привлечь гостей.
И, крадучись, приподнял он кошму,
И что же тут представилось ему?
Узнав, что любопытные ушли,
Привстала сразу дочь его с земли,
Привстала, чтоб у ног Меджнуна лечь,
И повела потом такую речь:
«Единственный средь мира и в любви!
Сияют верностью глаза твои!
Из-за страдальческой любви к Лейли
Ты притчей стал для жителей земли,
И славят все влюбленные тебя,
Твою любовь навеки возлюбя.
Лейли ты отдал сердце и покой,
Зачем же в брак вступаешь ты с другой?
Желая наших радовать отцов,
Зачем ты сердца заглушаешь зов?
О юноша! Ты — царь страны любви
И всех, чьи помыслы — верны любви!
И я внушила страсть душе одной,
И у меня есть милый, есть больной,
Из-за меня сгорает он в огне,
Привязан путами любви ко мне.
И я люблю, горю я вместе с ним,
Но пламя наше в тайне мы храним.
Подумай сам: что будет, если вдруг
Услышит он, что мне Меджнун — супруг?
Как нынешнюю ночь он проведет?
Не в силах жить, он гибель обретет!
Отныне тайну знаешь ты мою,
О милости, Меджнун, тебя молю:
Поняв, что я перед другим в долгу,
Что поступить иначе не могу, —
Ты встанешь и покинешь мой шатер,
Не выставив народу на позор.
Из-за меня гонения прими!
Ты строго будешь осужден людьми, —
Пусть ополчатся всюду на тебя,
Но я молиться буду за тебя!
Так счастье дашь ты сердцу моему,
Меджнун! К тебе взываю потому,
Что с прочими людьми не сходен ты,
Великодушен, благороден ты!
Надеюсь я, что бог, дающий свет,
Убережет Лейли от всяких бед.
Жемчужину, рожденную для нег,
С тобой соединит господь навек!»
Меджнун ответил: «В радости живи!
Печальная — счастливой будь в любви!
Любя, одежды верности надень.
Да будет бог с тобою каждый день.
Я понимаю боль любви чужой —
И я скорблю израненной душой.
Упреков не страшись: вот я стою —
Пусть падают на голову мою!
Прощай. Тебе не причиню я зла.
Я сам хотел уйти. Ты помогла».
Так, пожелав ей много долгих дней,
Он проявил великодушье к ней,
Ей братом стал, ее назвал сестрой,
И вышел он и скрылся за горой.
Опять он по степи решил блуждать,
В пустыню горя он ушел опять.
* * *
Был Науфаль беседой изумлен.
Своим ушам с трудом поверил он!
Весь разговор, подслушанный в тиши,
Потряс его до глубины души.
И воин встал, и полон был тоской,
И тяжело пошел он в свой покой,
Как тот, кто крепким опьянен вином,
Не ведая, что бендж таился в нем.
Что предпринять ему? С чего начать?
Нельзя рассказывать, нельзя молчать!..
А за другой стеною в эту ночь
Скрывался тот, кого любила дочь.
В руке держал карающий кинжал,
От ярости и ревности дрожал:
Замрут в блаженстве, — душу погубя,
Он их убьет сперва, потом себя!
Но был он чистой страстью опалим,
И смилостивилась любовь над ним.
Он, у Меджнуна чистоте учась,
Меджнуном был обрадован сейчас.
Меджнуновым величьем поражен
И разумом девичьим потрясен,
Он понял, что любимая верна:
Любовь неколебимая видна!
К земле припал он, в нем вскипела кровь,
Он сделал явной скрытую любовь.
Терпенье робкое замолкло в нем, —
Любовник пламенный ворвался в дом,
Перед любимой головой поник.
Испуганная, — подавила крик,
И сердце друга ласково взяла,
И голову страдальца подняла,
Укрыла голову в своей тени.
Давно друг друга жаждали они,
До этой ночи, жажде вопреки,
Не подавала встреча им руки,
Но был их пламень чистым, не плотским,
И подало свиданье руку им.
Безгласные, слились они в одно,
Их опьянило близости вино.
Но птица утра прокричала вдруг,
И вот с возлюбленной расстался друг…
Когда заря-невеста поднялась,
Белилами рассвета набелясь,
И небеса прислуживали ей,
Держа пред нею зеркало-ручей,
Тогда решили гости поутру
Направиться к счастливому шатру,
И, радостные, вместе все пошли,
К Меджнуну и невесте все пошли.
И что ж? Нашли одну, а не двоих.
Увидели невесту. Где жених?
Два племени заплакали тогда,
Два племени погибли от стыда!
И головою Науфаль поник.
Был скован немотой его язык!
Но все же долее молчать не мог.
Сказал: «Так пожелал всевышний бог,
Судьба такая свыше суждена,
Не ваша здесь и не моя вина,
Здесь не виновны даже сын и дочь.
Забудем все. Не в силах мы помочь».
И, проводив гостей, вернулся он,
Упал на землю, растянулся он,
От всех скрывая, как душа скорбит,
Скрывая боль страданий и обид…
О лекарь мой искусный! Болен я,
Твоим леченьем недоволен я.
Когда тебе меня взаправду жаль, —
Верни мне душу, прогони печаль.
