Он присел на узкой веранде почти под самой бамбуковой шторой, спустив ноги на землю. Мне казалось, будто сошел с картины один из героев романа.
Цветы сливы, белые на западной стороне дворца, алые на восточной, уже понемногу начали осыпаться, но еще были прекрасны. Солнце тихого весеннего дня бросало на них яркие лучи… Как хотела бы я, чтобы все могли вместе со мной посмотреть на это зрелище.
Я нахожусь позади шторы… Нет, лучше представьте себе женщину куда моложе, длинные волосы льются по плечам. Картина выйдет еще более волнующей!
Но мои цветущие годы позади, лицо поблекло. Волосы у меня накладные и рассыпаются неровными прядями.
По случаю придворного траура на мне были платья тускло-серого цвета даже не поймешь, окрашены или нет, и не отличишь одно от другого, никакого парада. В отсутствие императрицы я даже не надела шлейфа. Мой убогий вид портил всю картину. Какая жалость!
То-но тюдзё сказал мне:
— Я тороплюсь сейчас в императорский дворец на службу. Что-нибудь передать от вас? Когда вы пойдете туда? — и продолжал дальше: — Да, между прочим, вчера я вернулся, не дожидаясь рассвета. Думал, вы меня ждете, я ведь предупредил вас заранее. Луна светила ослепительно ярко, и не успел я прибыть из Западной столицы [172], как поспешил постучаться в ваши двери. Долго я стучал, пока не вышла ко мне служанка с заспанными глазами. До чего же глупый вид и грубый ответ! — рассказывал он со смехом.
На душе у меня стало скверно.
— Зачем вы держите у себя такое нелепое существо?
«В самом деле, — подумала я, — он вправе сердиться». Мне было и жаль его и смешно.
Немного погодя То-но тюдзё удалился. Если б кто-нибудь смотрел на эту сцену из глубины двора, то, верно, спросил бы себя с любопытством, что за красавица скрывается позади бамбуковой шторы. А если б кто-нибудь смотрел на меня из глубины комнаты, не мог бы и вообразить себе, какой великолепный кавалер находится за шторой.
Когда спустились сумерки, я пошла к своей госпоже. Возле государыни собралось множество дам, присутствовали и придворные сановники. Шел литературный спор. Приводились для примера достоинства и недостатки романов.
Сама императрица высказала свое суждение о героях романа «Дуплистое дерево» — Судзу̀си и Наката̀да [173].
— А вам какой из них больше нравится? — спросила меня одна дама. Скажите нам скорее. Государыня говорит, что Накатада ребенком вел жизнь дикаря…
— Что же из того? — ответила я. — Правда, небесная фея спустилась с неба, когда Судзуси играл на семиструнной цитре, чтобы послушать его, но все равно он — человек пустой. Мог ли он, спрашиваю, получить в жены дочь микадо?
При этих словах все сторонницы Накатада воодушевились.
— Но если так… — начали они.
Императрица воскликнула, обращаясь ко мне:
— Если б видели вы Таданобу, когда он пришел сюда! Он бы вам показался прекрасней любого героя романа.
— Да, да, сегодня он был еще более великолепен, чем всегда, подхватили дамы.
— Я первым делом хотела сообщить вам о нем, но меня увлек спор о романе, — и я рассказала обо всем, что случилось.
Дамы засмеялись:
— Все мы не спускали с него глаз, но могли ли мы, подобно вам, следить за нитью событий вплоть до мельчайшего шва?
Затем они наперебой принялись рассказывать:
«То-но тюдзё взволнованно говорил нам:
— О, если б кто-нибудь вместе со мной мог видеть, в каком запустенье Западная столица! Все ограды обветшали, заросли мохом…
Госпожа сайсё бросила ему вопрос:
— Росли ли там „сосны на черепицах“? [174]
Он сразу узнал, откуда эти слова, и, полный восхищения, стал напевать про себя:
„От Западных ворот столицы недалеко…“»
Вот любопытный рассказ!
84. Когда мне случалось на время отбывать в мой родной дом…
Когда мне случалось на время отбывать в мой родной дом, придворные постоянно навещали меня и это давало пищу кривотолкам. Но поскольку я всегда вела себя осмотрительно и нечего было мне таить от людей, что ж, я не огорчалась, пусть себе говорят.
Как можно отказать посетителям, даже в поздний час, и тем нанести им жестокую обиду? А ведь, бывало, наведывались ко мне и такие гости, кого не назовешь близкими друзьями.
Сплетни досаждали мне, и потому я решила на этот раз никому не говорить, куда еду. Только второй начальник Левой гвардии господин Цунэфуса и господин Наримаса были посвящены в мой секрет.
Младший начальник Левой гвардии Норимицу — он-то, разумеется, знал обо всем — явился навестить меня и, рассказывая мне разные разности, сообщил, между прочим:
— Вчера во дворце господин Сайсё-но тюдзё настойчиво допытывался у меня, куда вы скрылись: «Уж будто ты не знаешь, где твоя „младшая сестрица“? Только притворяешься. Говори, где она?» Я уверял его, что знать ничего не знаю, а он нещадно донимал меня расспросами.
— Нелепо мне было выдавать ложь за правду, — продолжал Норимицу. Чуть было я не прыснул со смеха… У господина Сайсё-но тюдзё был такой недоуменный вид! Я боялся встретиться с ним взглядом. Измучившись вконец, я взял со стола немного сушеной морской травы, сунул в рот и начал жевать. Люди, верно, удивлялись: «Что за странное кушанье он ест совсем не вовремя!» Хитрость моя удалась, я не выдал себя. Если б я рассмеялся, все бы пропало! Но я заставил Сайсё-но тюдзё поверить, будто мне ничего не известно.
Все же я снова и снова просила Норимицу быть осторожнее:
— Смотрите же, никому ни слова!
После этого прошло немало времени.
Однажды глубокой ночью раздался оглушительно громкий стук.
«Кто это ломится в ворота? — встревожилась я. — Ведь они возле самого дома».
Послала служанку спросить, — оказалось, гонец из службы дворца. Он сказал, что явился по приказу младшего начальника Левой гвардии, и вручил мне письмо от Норимицу. Я поднесла его к огню и прочла:
«Завтра кончается „Чтение священных книг“ [175]. Господин Сайсе-но тюдзё остался во дворце, чтобы находиться при особе императора в День удаления от скверны. Он неотступно требует от меня: „Скажи, куда скрылась твоя ″младшая сестрица″? Не отговориться от него. Больше я молчать не могу. Придется мне открыть вашу тайну… Как мне быть? Поступлю, как велите“».
Я ничего не написала в ответ, только завернула в бумагу стебелек морской травы и отослала его Норимицу.
Вскоре он пришел ко мне.
— Всю эту ночь Сайсё-но тюдзё выпытывал у меня вашу тайну, отозвав в какой-нибудь темный закуток. Настоящий допрос, сущая мука! А вы почему мне не ответили? Прислали стебелек дрянной травы! Странный подарок! Верно, это по ошибке? — недоумевал Норимицу.
Мне стало досадно. Значит, он так ничего и не понял! Молча я взяла листок бумаги, лежавший на крышке тушечницы, и написала на нем:
Кто скажет, где она,
Когда нырнет рыбачка?
Молчит трава морская.
Затих вспененный ключ…
К разгадке береги!
— А, так вы сочинили стишки? Не буду читать! — Норимицу концом своего веера отбросил листок и спасся бегством.
Мы были так дружны, так заботились друг о друге — и вдруг, без всякого повода, почти поссорились!
Он прислал мне письмо:
«Я, пожалуй, совершил промах, но не забывайте о нашем дружеском союзе и, даже разлучась со мной, всегда смотрите на меня как на своего старшего брата».
Норимицу часто говорил:
«Если женщина по-настоящему любит меня, она не пошлет мне стихов. Я ее стал бы считать кровным врагом. Захочет со мной порвать, пусть угостит меня стишками — и конец всему!»
А я послала ему ответное письмо с таким стихотворением:
Горы Сестра и Брат
Рухнули до основанья.
Тщетно теперь искать,
Где она, Дружба-река,
Что между ними струилась?
Думаю, Норимицу не прочитал его, ответа не пришло.
Вскоре он получил шапку чиновника пятого ранга и был назначен помощником губернатора провинции Тото̀ми. Мы расстались, не примирившись.
85. То, что грустно видеть
Как, непрерывно сморкаясь, говорят сквозь слезы.
Как женщина по волоску выщипывает себе брови [176].
86. Вскоре после того памятного случая [177], когда я ходила к караульне Левой гвардии…
Вскоре после того памятного случая, когда я ходила к караульне Левой гвардии, я вернулась в родной дом и оставалась там некоторое время. Вдруг я получила приказ императрицы немедленно прибыть во дворец.
Одна из фрейлин приписала со слов государыни:
