Жаркий тюрк иль султан, озаряющий дол,
Из Китайского моря на горы взошел,
И войска, в жажде вражьего смертного стона,
Что гора Бисутун, свои взвили знамена.
Туча в громах росла. Из обоих лесов
Каждый лев был на битву метнуться готов.
И как будто бы рев раздался крокодила,
И опять рдяной кровью земля забродила.
И с мечом и с колчаном, как слон боевой,
Появился румиец; взмахнул булавой,
Бросил клич, — отзовутся ль во вражеском стане,
Встал пред витязем рус в своем желтом кафтане.
Булавой размахнулся румийский боец,
И пришел его недругу быстрый конец.
И второй его враг стал добычею праха.
Всех врагов поражал с одного он размаха.
И алан прискакал. Он звался Ферендже.
Чтил Он жбан, чтил он кровь на булатном ноже,
И, держа на плече свою палицу, разом
Он смущал всех бойцов, похищал он их разум.
Вскинул палицу рус, многомощен, угрюм,
Вскинул палицу воин, являющий Рум.
Словно дверь отомкнула железные створы,
И меж створ бились воины, яростны, скоры.
И когда неусталый постиг Ферендже,
Что стоит его враг на предсмертной меже,
Он смертельной своею взмахнул булавою,
И румиец на землю упал головою.
И алан, окровавив румийца чело,
Ввысь чело свое поднял. Изведавший зло
Многих лютых боев, битвы знающий дело,
Грозный витязь Армении, быстро и смело
Поражавший врагов, — тот, что был во главе
Всех армянских бойцов, достославный Шарве,
Меч свой быстрый взнеся, что с двумя остриями,
Меч, прославленный многими злыми боями,
На алана погнал своего скакуна.
Из меча брызжет молния. Злобна она.
Понял рус: этот меч бьет и быстро и точно, —
И свой щит укрепил у предплечия прочно.
Но ударил Шарве, и вспорхнула, спеша
Из разломанной клетки, алана душа.
Но исуец-силач, страшный в гневе великом,
На Шарве тотчас бросился с пламенным ликом.
Много смелых ударов явить он сумел,
Но напрасно он был и находчив и смел!
Он пред сильным врагом поднял голову даром:
Эту голову враг сбросил быстрым ударом.
Появился подобный упавшей скале
Витязь русов — Джерем; стало тяжко земле.
Из железа и бронзы, покрытый резьбою,
На Джереме был шлем, призывающий к бою.
Был в кафтане он шелковом, плотном, тугом,
Блеск сверкающей ртути бросавшем кругом.
Этот лев, к вражьей крови безудержно жадный,
Налетел на Шарве, словно мир беспощадный,
Поднял руку, взмахнул он во всю ее ширь,—
И на землю армянский упал богатырь.
И Джерем на Шарве — где нашлась бы защита? —
Боевого коня вмиг направил копыта.
И холодною злостью, бросающей в дрожь
Уничтожил он многих румийских вельмож.
И увидел Дувал, что свиреп этот воин,
Отрубатель голов, что он смерти достоин,
И убранство военное, быстрый и злой,
Он велел себе дать, чтобы ринуться в бой.
Скрыл он голову шлемом, что, дивно блистая,
Был прекрасным булатным твореньем Китая.
Взял он меч закаленный, обильный колчан,
Словно кудри кумира, в извивах, аркан,
И, коня облачивши в железные брони,
Устремился он в бой за победой в погоне.
Так сиял он лицом, к жаркой битве летя,
Будто это из школы спешило дитя.
И Джерем, увидав, как сияет он ликом,
Свое сердце увидел в смятенье великом.
Но кому для возврата не видится врат,
Тот с погибелью сдружится, рад иль не рад.
Он коня своего закружил вкруг Дувала,
И душа его к хитрым уловкам взывала.
И в игре они множество бросили слов,
Лишь на доброе слово был брошен покров.
И Дувал препоясанный, с боем освоясь,
Порешил разрубить на противнике пояс.
Лезвием, что привыкло к подобным делам,
Он большую скалу расколол пополам.
Брат Джерема, что с ним прибыл на поле вместе,
Словно слон, разъяренный, возжаждавший мести,
На врага поскакал, но ударил Дувал, —
И он также нашел свой последний привал.
И Дувала железного грозная сила
Еще много врагов многомощных скосила.
Жаркий рус Джовдере, для которого лев
Был ничтожней овцы, — тот, чей страшен был гнев
Силачам, с ним схватившимся, грузный и тяжкий,
Даже сотням врагов не дававший поблажки,
На руках своих несший застывшую кровь
Многих смелых бойцов, крови жаждущий вновь, —
Затянул свой кушак и с мечом небывалым
Поскакал на сраженье с отважным Дувалом.
Их блеснули мечи, их расправилась грудь,
И для бегства закрылся спасительный путь.
Но хоть были удары и часты и яры,
Отражать эти двое умели удары.
И воззвал Джовдере к прежней мощи меча
И рассек шлем Дувала, ударив сплеча,
И к челу лезвием прикоснулся над бровью.
Покачнулся Дувал, весь обрызганный кровью,
И, слабея от раны, лишаясь огня,
В стан румийский поспешно направил коня.
Он чело обвязал, быстро спешившись в стане.
И встревоженный царь, все узнавший о ране,
Приказал, мудролюба к Дувалу позвав,
Чтобы тот приготовил целебный состав
И беседой развлек и утешил Дувала,
Дабы верный Дувал стал таким, как бывало.
Вот свой черный покров ночь повергла на стан,
И на месяц наброшен был синий аркан.
Вкруг шатров тихо встали дозорные; даже
Мошкам не было лета от бывших на страже.
Над зеленою солнце взошло пеленой,
Смыло небо индиго с одежды ночной,
И опять злые львы стали яростны, хмуры,
И от них погибать снова начали гуры.
Снова колокол бил, как веленье судьбы,
Снова кровь закипела от рева трубы.
Столько в громе литавр загремело угрозы,
Что всех щек пожелтели румяные розы.
И опять Джовдере появился; огнем
Он пылал, и усталости не было в нем.
И Хинди, эту гору узрев пред собою,
На хуттальском коне приготовился к бою.
И хоть много ударов нанес он врагу,
Бесполезно кружась на кровавом лугу,
Но, напрягши всю мощь и наморщивши брови,
Всей душою возжаждавши вражеской крови,
Снес он голову руса; упала она
Под копыта лихого его скакуна.
И, гарцуя, Хинди звал врагов на сраженье,
Всем спешившим к нему нанося пораженье.
Был прославленный муж. Его звали Тартус.
Восхвалял его каждый воинственный рус.
Этот красный дракон, быстрым пламенем рея,
Пожелал опрокинуть воителя Рея.
И помчался он в бой, громогласен и скор,
Как ревущий поток, ниспадающий с гор.
Оба крепко владели всем воинским делом,
Каждый в этом бою был и ловким и смелым.
Все ж был натиск Тартуса так лют и удал,
Что рассыпался прахом индийский сандал.
Кубок тела Хинди он избавил от крови:
Лить вино, бить сосуды, — ему ль было внове?
«Я тот хищник, — сказал он, снимая свой шлем, —
Что всех львов повергает. — И молвил затем: —
Я слыву самым мощным и яростным самым,
Я был матерью назван всех русов Рустамом.
Ты, что хмуря чело, мнишь пролить мою кровь,
Ты себе не кольчугу, а саван готовь.
Не умчусь я, пока еще многих не скину
С их коней, не втопчу этих немощных в глину».
Пал отважный Хинди. Нет отчаянью мер!
Извиваясь, как локон, стонал Искендер.
В бой хотел повернуть он поводья и строго
Наказать гордеца, но помедлил немного
И окрест поглядел: кто хотел бы за честь
Румских сил постоять и помчаться на месть?
И увидел: с мечом, разъяренно подъятым,
Скачет всадник, сверкая китайским булатом.
Он храбрец, он умело владеет конем,
А под ним черный конь ярым пышет огнем,
Весь в железе он скрыт, только рдеющий лалом
Сжатый рот его виден под тяжким забралом.
И, гарцуя, мечом заиграл он, и вот —
Стал на жаркую схватку взирать небосвод.
И была длань безвестного дивно умела,
И Тартуса рука в страшной битве слабела.
И на руса направя стремленье свое,
Вскинул всадник меча своего лезвие, —
И врага голова от руки его взмаха
Пала наземь и стала добычею праха.
И, огнем своих глаз в пыльной мгле заблестев,
На безвестного новый набросился лев,
Но утратил он голову мигом. Немало
Еще новых голов наземь тяжко упало.
Сорок русов, подобных огромной горе,
Смелый лев уложил в этой страшной игре.
И коня цвета ночи погнал он, в рубины
Обращая все камни кровавой долины.
И куда бы ни мчал черногривого он, —
Разгонял он все воинство вражьих племен.
Кто бы вышел на бой? Торопливое жало
Неизбежною смертью врагам угрожало.
И смельчак быстроногому вихрю, — всегда
Поводам его верному, — дал повода.
Было сто человек в этой скачке убито,
Сто поранено, сто сметено под копыта.
Искендер отдавал восхищения дань
Этой мощи, и меч восхваляя и длань.
А наездник все бился упрямо, сурово.
Лил он пламя на хворост все снова и снова.
И пока небосвод не погас голубой,
Не хотел он покинуть удачливый бой.
Но когда рдяный свет пал за синие горы
И смежил яркий день утомленные взоры,
И всклубившийся мрак захотел тишины,
И, от Рыбы поднявшись до самой Луны,
Затемнил на земле все земные дороги,
И пожрал, словно змей, месяц ясный двурогий, —
Дивный воин, ночной прекращая набег
И коня повернув, поскакал на ночлег.
Так поспешно он скрылся под пологом ночи,
Что за ним не поспели взирающих очи.
И сказал Искендер, ему вслед поглядев:
«С сердцем львиным, как видно, сей огненный лев».
И, задумавшись, молвил затем Повелитель:
«Кто ж он был, этот скрытый железом воитель?
Если б смог я узреть этот спрятанный лик,
Мною спрятанный клад перед ним бы возник.
За народ в его длани я вижу поруку,
И мою своей силой усилил он руку.
Чем подобному льву я сумею воздать?
Да сияет над смелым небес благодать!»
