«Исторические» повести именно в своей ориентации на достоверный факт, на реально бывшее событие демонстрируют приверженность их авторов к конфуцианской идеологии. Скажем, в той же повести «Яньский наследник Дань» не только главный герой являет собой чисто конфуцианский тип благородного мужа — цзюньцзы, но и все второстепенные персонажи — бесспорно люди чести на конфуцианский лад; более того, оправдывая свою безвестность, Цзин Кэ ссылается на знаменитых высоконравственных героев конфуцианского предания, которые до поры до времени тоже пребывали не у дел («В древности Люй-ван, покуда резал скот и удил рыбу, был презреннейшим человеком в Поднебесной. Лишь повстречав правителя Вэнь-вана, он стал наставником в царстве Чжоу…» и т. п.); наконец, самоубийства Тянь Гуана и Фань Юйци по-разному, но с равной непреложностью свидетельствуют о верности конфуцианской личности нравственному долгу. Число примеров можно было бы легко умножить.
Скорее всего подобных произведений было создано немало. Они отражали не только определенный этап становления художественной прозы, но и — в опосредованной форме — характер эпохи, время расцвета конфуцианства на рубеже нашей эры, в эпоху Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.). Падение в III веке Ханьской империи вызвало и кризис государственной власти, и кризис идеологии. Кончилось время политической стабильности, когда незыблемыми казались семейная иерархия (конфуцианский принцип сяо — почитания младшими старших) и воспроизводившая ее в масштабе страны иерархическая пирамида «народ — чиновники — император». Началось «смутное время».
Народные восстания, вторжения иноземцев, борьба могущественных вельмож за власть, внезапные возвышения и сокрушительные падения претендентов на престол, голод, разруха, неуверенность в завтрашнем дне — все это поколебало вековечные устои морали, покоившиеся на конфуцианской добродетели. Никого уже не впечатляли разговоры о «человеколюбии» или книжные примеры из жизни древних героев. Все сделалось зыбким, призрачным, и на смену ритуальным нормам поведения, которым больше не было веры, пришла внутренняя раскованность; идеал высокого служения оказался скомпрометирован, и все больше и больше просвещенных мужей предпочитали службе жизнь на лоне природы.
Даосизм и буддизм отодвинули конфуцианство на второй план. Равно популярным сделался философский даосизм Лао-цзы и Чжуан-цзы и его магическая версия: широко распространилась вера в различные средства достижения долголетия, увлечение алхимией; маги и кудесники предсказывали будущее, «творили» чудеса, слухи о которых распространялись в мгновение ока, — может быть, это было единственное, что давало людям опору в то время; «жизнь человеческая — что роса поутру», — сказал тогда поэт.
Просвещенные литераторы обратились к дотоле презираемой народной словесности сказок, быличек, анекдотов, иногда обрабатывая их, иногда сохраняя их первозданную наивность. А уж в народе всегда жила вера в духов и оборотней, в привидения и прочую нечисть. Более того, появляются анекдоты, в которых иронически переосмысливаются неприкосновенные образы героев исторических преданий, даже сам Конфуций порой предстает на страницах подобных рассказов далеко не мужем совершенной добродетели. Он явно терпит поражение в «беллетризованных» дискуссиях с Лао-цзы; во многих рассказах мы прочтем, как его известные своей почтительностью ученики насмешливо слушают наставления учителя и т. п.
Хотя ранние исторические повествования утратили популярность, но с традицией опираться на достоверный факт рассказчики не могли вовсе порвать. Даже самый фантастический вымысел нередко сопровождается точными указаниями на время и место, которые явно имитируют подлинность происходящего: «Лю Пин был уроженцем уезда Пэй. За воинские заслуги был пожалован титулом Цзиньсянского князя. Учился Дао у Цзы Цюцзы. Постоянно употреблял в пищу цветы каменной корицы, самородную серу… В возрасте трехсот лет все еще имел юный вид…» и т. д. Как видим, здесь нет ничего похожего на известное «В некотором царстве, в некотором государстве…» — все точно: уезд, титул, наставник — известный в истории персонаж. Или вот, к примеру, что говорится о «бессмертном старце Су»: родом из Гуйяна, «Дао обрел во времена ханьского императора Вэнь-ди», даже известно, что жил он на «северо-восточной окраине областного города», а рядом — превращение журавлей в прекрасных юношей, чудесные предсказания будущего, волшебное мандариновое дерево и прочие атрибуты истинно сказочного повествования. Правда, примеры эти взяты из «Жизнеописания святых и бессмертных» Гэ Хуна, где само название сборника словно бы подчеркивает «историчность» событий, но примерно такую же точность обнаружим мы и в совсем фантастических рассказах из «Продолжения «Записей о духах», да и в других сборниках.
Говорить о художественном несовершенстве ранней повествовательной прозы было бы несправедливо: она и не могла быть иной — авторы не только не умеют строить сюжет, но и не нуждаются в нем, ибо им, как и тогдашним читателям, ближе и понятнее связь эпизодов по смежности; чудеса, волшебство — вот лучшая мотивировка поступков, а характер персонажа заменяется его типизацией по принципу «черное — белое»: злодей или праведник. I–VI века — это детство повествовательной прозы в Китае, причем и ребенок-то, по существу, незаконнорожденный, ибо традиционная «высокая» словесность относится пренебрежительно к подобного рода несерьезной литературе — иное дело классическая поэзия или эссеистическая проза…
Но вопреки всем превратностям судьбы повествовательная проза не угасла. Ее поддерживала могучая струя народной словесности, питала историческая классика, наконец, лучшие ее образцы пользовались неизменной популярностью в разных слоях китайского общества и оказывали подспудное влияние даже на жанры высокой литературы.
Как бы то ни было, но в эпоху Тан (VII–X века) именно древняя повествовательная проза послужила основой новеллы, жанра, не потерявшегося даже в сравнении с великой поэзией танского времени.
Наиболее отчетливо связь с древней прозой видна в ранней танской новелле. Так, представленная в нашем сборнике новелла «Душа, которая рассталась с телом» — традиционный «рассказ о чудесах». Автор словно бы и не ощущает перемен, которые происходят в стране, — ни отзвука новых времен не найдем мы в этой незамысловатой истории, разве что точные даты в тексте укажут, что действие происходит в танскую эпоху.
Между тем впервые после падения династии Хань Китаем правила могучая рука самодержавного владыки. На смену «смутному времени», междоусобицам, государственной раздробленности пришла сильная власть, и в стране наступила пора расцвета. Первые танские правители еще хранили в памяти сокрушительную силу народного восстания, пламя которого озаряло начало нового царствования, и потому старались продемонстрировать добродетели, достойные праведных владык. Император Тай-цзун знал, о чем говорил, когда наставлял наследника: «Лодку сравню с правителем народа, реку сравню с простым народом: река способна нести на себе лодку, способна и перевернуть лодку».
Власть крупных помещиков была существенно урезана, крестьяне получили казенные и ничейные земли, поощрялись ремесла и торговля. Китай завязал прочные торговые и дипломатические связи с сопредельными и отдаленными государствами — с Индией, Японией, Персией, со странами Индокитая. В столице империи, многонаселенном городе Чанъань, — колонии иноземных купцов, чьи взоры поражало столичное великолепие и которые несли весть о могущественной и богатой империи по всему миру.
Расширялся — не мог не расшириться — и кругозор танского литератора. Благое правление опять позволяло ученому-чиновнику, конфуцианцу по воспитанию и устремлениям, поступить на службу. Обширная страна с трудолюбивым населением нуждалась в его просвещенном попечительстве, и он был готов свою миссию осуществить. Возрождались конфуцианские моральные ценности; даосский уход от жизни, отшельничество больше не были в почете. Свежие веяния не миновали и повествовательную прозу, не сразу, постепенно новые жизненные обстоятельства находили художественное воплощение и на страницах книг.
Высочайшего расцвета достигла в танскую эпоху поэзия, Именно в среде поэтов зародилось движение против бессодержательности искусства. Крупнейший поэт Бо Цзюйи (772–846) вместе со своим другом и сподвижником Юань Чжэнем (779–831) стремились сблизить поэзию с жизнью. Так, герои «Новых народных песен» Бо Цзюйи — старик со сломанной рукой, угольщик, мечтающий о скудной еде, дулинский крестьянин, разоренный налогами, — описаны поэтом с пристальным вниманием к деталям характера; нередко стихотворение превращается в поэтический рассказ с законченным сюжетом.
