Сам человек — что может сделать он,
Коль силой высшею не одарен?
Без помощи таинственной ее —
Увы — ничто раскаянье твое.
Под вечным светом очищай себя!
От вечной тьмы оберегай себя.
Молись, чтоб совести твоей скала
Всегда несокрушимою была.
Ведь совершенный сердцем человек —
Гора неколебимая вовек.
Друг! Не своим желанием живи,
А волею божественной любви.
ГЛАВА LII
ШЕСТНАДЦАТАЯ БЕСЕДА
ГЛАВА LIV
СЕМНАДЦАТАЯ БЕСЕДА
Когда апрель прекрасный наступил
И миру всю любовь свою явил,
Нам ветерок с нагорий и лугов
Принес благоухание цветов.
Он ветви гибкие плакучих ив
Шуметь заставил, до земли склонив.
Им подмести велел он пыль с земли,
А тучки землю поливать пришли.
Вот молнии сверкающий аркан
Весь облачный перепоясал стан.
Гром отгремел, весенний дождь прошел,
Рейхан благоухающий расцвел.
В саду, обильно политом, возник
Из черной почвы синий базилик.
И этот цвет полмира охватил,
Как сферу синюю цветник светил.
Росток рейхана, ростом как дитя,
Смеется, юной красотой блестя.
Весна, свое являя колдовство,
Готовит благовонье из него.
Покрылось поле травяным ковром,
Цветы рейхана — гурии на нем.
Раскрылись розы в свежести ночной,
Роса их льется розовой водой.
И дремлет, в сновиденья погружен,
Младенец — нераскрывшийся бутон.
Тюльпан в степи так весело плясал,
Что ветер шапку у него сорвал.
Цветы, как дети, вкруг зеркальных вод
В саду образовали хоровод.
И в пляске круговой они идут
И песенку «Гульходжа-Гуль» поют.[22]
И так же все похожи на детей
Травинки, обступившие ручей.
Как звезды на высоких небесах,
Цветы красуются на деревах.
И все живущие изумлены
Величием цветения весны.
Как будто не ряды дерев цветут,
А хороводы девушек идут,
Чтоб красоту их видели поля,
И горы, и холмы, и вся земля.
Дни эти — пир, и блеск, и торжество
В полях, в садах — цветущего всего.
Но несколько ночей и дней пройдет,
Наступит новый времени черед.
Когда возникнут завязи плодов,
Осыплет ветер лепестки цветов.
Зазеленеет на ветвях листва,
Заплещет, как стоустая молва.
Знамена бело-красные падут,
Зеленые знамена расцветут.
Шелка цветные сбрасывая, сад
В зеленый облачается халат;
Взамен жемчужин — изумруд блестит,
А вместо красных лалов — хризолит.
Цвет яблонь в стекловидных лепестках
Покрылся ржавчиной на всех ветвях.
И вот сквозной листвой блистает сад,
Как Хызр, надев зеленый свой халат.
Темнее ночь в тени его густой,
Его роса — родник воды живой.
Как молодая пери, скажешь ты,
Сад полон неги, томной красоты.
В зеленый шелк одеты все сады;
На шелке, вместо пуговиц, плоды.
Деревья — в пуговицах золотых,
В жемчужинах, в рубинах дорогих.
Плоды айвы, как золото, горят,
А яблоки — как жемчуг и гранат.
Инжир благоухает, словно мед,
И груши налились прозрачней сот.
Под кровлей виноградной, в знойный день,
Где зреют гроздья, — сладостная тень.
Я этот сад, что полн творящих сил,
С великим бы художником сравнил.
Он словно рай, блистающий в тиши,
Он словно жизнь разумная души.
Когда плоды садовник соберет,
Сад станет как беззвездный небосвод.
Торчат нагие ветви без плодов;
Он как жемчужница без жемчугов.
Прекрасный сад разграблен до конца,
Нет у него жемчужин для венца.
Усильем созданные жизни всей —
Плоды надежд оборваны с ветвей.
А ветви без плодов ты назови
Людьми, в чьем сердце нет живой любви.
Грусть каждой обнаженной ветви той
Сравнима лишь с душевной пустотой.
Мне кажется — болеют дерева:
Желтеет и чернеет их листва.
Желтея в муках, как меджнун больной,
Листву роняет ветка над водой.
Она согнулась, словно буква «даль»,
От безнадежности ее печаль.
С плакучих ив, как ливень медных стрел,
Под ветром вихорь листьев полетел.
Листва сама пожелкнуть не могла,
Ее печаль огнем своим сожгла.
Спалил листву, как пламя, листопад,
И только сучья черные торчат.
Листки последние — клочки парчи —
Декабрьский ветер оборвет в ночи.
Печален сад безлиственный, нагой…
Земля покрыта тлеющей листвой.
В долинах, защищенных гранью гор,
Кой-где желтеет лиственный убор.
Но и туда дыханье января
Доходит, разорение творя.
Стоят ряды деревьев, — о тоска! —
Как черные индийские войска.
Стоят деревья голы и черны,
Как толпы пленников обнажены.
Они скрипят и стонут на ветру
И, леденея, стынут поутру.
А листья, если в ворох их сгребут,
Лишь на костер для сторожа пойдут.
В ад превратился светлый райский сад;
Ад с ним в сравненье — райский вертоград.
Мне наших дней весна и листопад
Напоминают чем-то этот сад.
Ведь каждый человек, едва рожден,
Как бы сияньем утра озарен.
Сперва он, словно свежий куст в росту,
Где розы раскрываются в цвету,
Где лепестки, покрытые росой,
Бессмысленно полны сами собой.
О, как они милы! У них — с утра
До вечера — еда, питье, игра.
И вот он понемногу, день за днем,
Становится разумным существом.
Как свежий к солнцу тянется побег,
Так тянется, растет и человек.
И розы — девы лик сквозь тонкий дым,
Как солнце, возникает перед ним.
Нарциссы томные — ее глаза,
Так нежны, так скромны, но в них — гроза.
Ресницы — стрелы длинные у ней,
Туранский лук — изгиб ее бровей.
А взгляд — колдует, усыпляет он;
Верней — от глаз влюбленных гонит сон.
Ее ланиты — алым лепесткам
Подобные — способны сжечь ислам.
Она вино пригубит на пиру
И разум твой развеет на ветру.
Вино пылает на ее щеках,
Пот выступает на ее висках.
Где в мире жарче пламя, чем у ней,
Что от воды горит еще сильней?
Ее губа, пушком отенена,
И умерщвлять и оживлять вольна.
Так молодость блеснет и отцветет…
И понемногу зрелость настает.
Осыплет время лепестки цветов,
Наступит созревание плодов.
Отступит горьких заблужений тьма
Перед лучом бессмертного ума.
Хирман невежества, где мрак и стыд,
Разумный знанием испепелит.
Как древо плодоносное, свой век
Разумный украшает человек!
Коль знаниями овладеет он,
Безумье мира одолеет он.
Один всю жизнь исследует Коран,
Хоть он непостижим, как океан.
Другой ютится в келье, в медресе,
Чтоб воедино свесть хадисы все.
Что слава? Что награда за труды,
Когда с ветвей осыплются плоды?
Когда печали ураган дохнет
И стан твой, словно дерево, согнет.
И все твои желанья отгорят
И, словно листья с пальмы, облетят;
Услышишь ты беспечный смех детей
Над желтизной и дряхлостью твоей…
В прищуре век светильники очей
Завесишь ты завесами бровей.
Глаза от света яркого болят,
А брови их, как сторожа, хранят.
От света слепнущие и от слез,
Глаза тусклы, как медный купорос.
А если в полдень пред глазами ночь,
Стеклянными очками не помочь.
О посох старца! О согбенный стан!
Вы — ось Зенита и Меридиан!
Ларец жемчужный рта — без жемчугов;
Десна, как буква «син», но без зубцов.[23]
Рассыпаны все четки — до зерна,
Зубцов своих твердыня лишена.
Зато хребет являет становой
Все позвонки — дугою костяной.
Все угасает. Словно саван, бел,
На теле темный волос поседел.
Стан, словно «даль», деньми отягощен,
Земле прощальный отдает поклон.
В глубокой безнадежности тогда
Последних дней проходит череда,
Пока посланец смерти не придет
Освободить страдальца от забот.
И кто бы в этот мир ни приходил,
В свой срок из чаши сей глоток испил!
Душа, пригубив смертного вина,
Путем небытия уйдет — хмельна,
Забыв себя и мир земных страстей…
А где блуждает? — Нет о ней вестей.
Из чаши смерти всяк хлебнет в свой час,
И эта чаша не минует нас.
Что слезы перед гибельной чертой
О жизни, бесполезно прожитой?
Весь долгий день я спал, пока я жил…
Очнулся, вижу — вечер наступил;
Забыл свой труд; не помышлял о том,
Что поздно будет каяться потом.
Без пользы я растратил жизнь свою;
Не будет пользы, коль себя убью.
Живя беспутно, что я совершил?
Опомнился, но время упустил.
Остался краткий срок, а путь далек…
Все тяжко мне, как тягостный упрек.
Коль за грехи мои прощенья нет,
Что ждет меня? Увы! Спасенья нет!
Наш век на части разделен судьбой,
Все эти степени пройдет любой.
До десяти он в игры погружен,
До двадцати он миром опьянен.
У всех до тридцати, до сорока
Жизнь — это наслаждения река.
Всем в мире наслаждение дано;
И это было мне не суждено.
Коль к полувеку муж не умудрен,
То в шестьдесят пойдет он под уклон.
Достойный, ты и в семьдесят ходи,
А в восемьдесят у огня сиди.
Мудрец, и в девяносто ясен будь;
А во сто — собирайся в дальний путь.
Когда животной жизнью человек
Живет, он без следа пройдет свой век.
Ты жизни не желай себе такой,
Коль нет защиты неба над тобой!
Уйди от жизни низменных людей,
Она — не жизнь, но гибели страшней…
