позы. В походке свободной своей она двигалась, двигалась все слегка лишь; и что она думала, вряд ли я мог догадаться. Казалось, хотела приблизиться, да, но вдруг отходила подальше; как будто совсем подходила — и снова назад оборачивалась. Я поднял свой полог, ее приглашал, приглашал для объятий, желая всю душу свою отдать на любовную страсть. Но в ней целомудрие было и чисто, да, чисто и строго, и кончилось тем, что ко мне обращен запретительный жест. Ряд милых слов, да, милых слов в ответ; и изошло тогда благоуханье от уст ее, что орхидеев цвет. И дух мой слился с нею, да, слился с нею, в таком общенье раскрылось сердце к радости в любви. Лишь бог, что у меня в душе, проник в нее, но почвы не нашел в ней: в душе живой — там еле-еле жизнь, и никакой нет нити. Уста готовы согласиться, чтоб не делить, чтоб не делить на ты и я, со вздохом громко прозвучали в ней жалость, скорбь. В лице был легкий гнев, да, гнев, натянутость виднелась; нет, не могла себя проступком запятнать...
И вот она теперь, дорогим убором шевельнув, зазвучала своим фениксом из яшмы. Платье оправила строго и сделала строгим выраженье лица. Обратилась к дуэнье своей, отдала приказанье визирю. Я любви ее не узнал, и она, распростившись, уже уходила. И все отступала, себя выводя и не разрешая сближенье с собой? Казалось, уйдет, но все же не ушла; идя же, как будто ко мне обернулась. Глазами скользнула, взглянувши слегка, но ярко горел ее взгляд, что она мне дарила. И то, что в душе ее было, и то, что хотела сказать, все разом наружу прорвалось — и я не могу описать. Я думал: уже расстаюсь — и не мог оторваться, однако; в душе моей бог в испуге метался своем. Прощальный привет и поклон не нашелся я сделать и слов до конца не сказал никаких. Хотел бы на миг лишь один задержать, но фея святая сказала мне лишь: "Тороплюсь". Все сместилось в душе, и ранен был дух мой; все перевернулось во мне, потерялся, не знал, что со мною. В мрачном сознании я как-то забылся, смутным умом я не знал уж, где я. В душе моей, одной душе, была моя, моя любовь. Кто тот, скажите мне, кому могу я это поведать?
В горе, унынии страшном, лью слезы и вплоть до утра ищу я ее, мою фею".
Как горько,
что небесный простор
заполняет осенний воздух!
С тихим шелестом
увядает трава, падают листья,
и все вокруг дряхлеет.
И такое чувство,
словно ты совершаешь далекий путь,
во время которого,
Взбираешься ли на гору, приближаешься ли к реке —
Постоянно готовишься возвратиться к изначальному...
Безбрежны и бесконечны
это высокое небо и этот прозрачный воздух,
Спокойны и безмятежны
воды и знойным летом,
и после осенних дождей.
И тем печальней вздыхаешь, когда начинаешь ощущать
холод первых заморозков на своем пути,
С горечью понимаешь, что ты бедный книжник,
упустивший свой шанс,
и уже не можешь успокоиться.
Всеми позабытый,
в чужих краях, без близкого друга, —
Так плохо, что поневоле сам заскорбишь о себе!..
Ласточек быстрые стаи
давно уже улетели,
Молчат, притаившись, цикады —
больше на слышно их.
Диких гусей караваны
к югу опять потянулись,
Желтые цапли, печально крича,
скорбную песнь завели.
Я в ожиданьи рассвета
глаз ни на миг не смыкаю,
Ночь напролет стрекочут,
словно рыдают, сверчки.
Не думая больше о прошлом,
в новую пору вступаю,
Теперь уже так и будет,
и это не изменить!
В печалях и горестях, нищий и хромой,
одинокий и всеми позабытый!
Есть, правда, один прекрасной души человек,
чье сердце ко мне не охладело.
Я покинул родные края, расстался с семьей,
стал бездомным скитальцем,
Ухожу все дальше и дальше,
и где-то остановлюсь?..
Думы только о Вас, государь,
и нет им предела!
Знаю, это неведомо Вам,
что же тут можно поделать?
А мысль все настойчивее, а печаль все острее,
До того измучил себя, что забыл о еде и делах...
Мне Вас бы увидеть один только раз,
чтоб о чувствах своих поведать,
Вы душой неизменны, о мой государь,
как и прежде я Вам любезен.
Вот сейчас подстегну коня
да поеду обратно к дому,
Только к Вам все равно не допустят меня,
я лишь сердце сильней растревожу...
И стоит неподвижно повозка,
я сижу, непрерывно вздыхая,
Неуемные катятся слезы,
словно дождь, все вокруг орошая.
Никогда с ним не буду вместе —
не дано это, не дано!
А душа разрывается-мечется,
и не сделаешь ничего! —
Сам себя утешая, желаю,
чтоб мечтам наступил конец,
Сердце — что ж: поболит-пострадает,
а потом и ему надоест...
Великое Небо установило четыре времени года,
О, как горько встречать в одиночестве
эту позднюю осень!
Уже белые росы ложатся
на некогда пышные травы,
И росинки блестят там и здесь
на листьях могучих утунов.
Ухожу от сияния летнего знойного солнца,
Погружаюсь в глубины долгих осенних ночей.
Расстаюсь с ароматами юной цветущей поры,
И болят мои члены, и печалью объята душа!
О своем наступлении осень
возвещает белой росою,
А зима о своем наступлении
возвещает серебряным инеем.
То, что было в начале лета
бесконечным в своем просторе,
Исчезает само собою,
и само собою уходит.
Увядают и сохнут листья,
свою прежнюю прелесть
