Сэйха̀н прочел проповедь, исполненную такой скорби, что все были взволнованы до слез, даже молодые люди, которые обычно не способны глубоко почувствовать печаль нашей быстротечной жизни.
Когда служба кончилась, присутствовавшие на ней мужчины стали пить вино и декламировать китайские стихи.
То-но тюдзё, господин Таданобу, процитировал из китайской поэмы:
Луна и осень [235]вернулись в назначенный срок,
Но он, куда он сокрылся?
Эти поэтические строки замечательно отвечают мгновению. Как только он отыскал их в своей памяти?
Я пробралась к государыне сквозь толпу придворных дам. Она как раз собиралась удалиться.
— Прекрасно! — воскликнула она, выслушав меня. — Можно подумать, что стихи эти нарочно сочинены к нынешнему дню.
— О да! Я хотела, чтоб вы скорей их услышали и потому покинула церемонию, не доглядев ее до конца… Я тоже думаю, что Таданобу нашел прекрасные слова!
— Ты, понятно, была восхищена больше всех, — заметила императрица, и вот почему она так сказала.
Однажды Таданобу прислал слугу нарочно, чтобы вызвать меня, но я не пошла.
Когда же мы с ним случайно встретились, он сказал мне:
— Почему вы не хотите, чтобы мы по-настоящему стали близкими друзьями? Это странно, ведь я знаю, что не противен вам. Уже много лет у нас с вами доброе знакомство. Неужели же теперь мы расстанемся, и так холодно? Скоро кончится мой срок службы при дворе, я уже не смогу видеть вас. Какие воспоминания оставите вы мне?
— О, разумеется, мне было бы нетрудно уступить вам, — ответила я. Но уж тогда я больше не посмею восхвалять вас. Право, это было бы жаль! А теперь, когда мы, придворные дамы, собираемся перед лицом императора, я пою вам хвалу так усердно, будто по служебной обязанности. Но разве я могла бы, если… Любите же меня, но только в глубине своей души. Иначе демон совести начнет мучить меня, и мне трудно будет по-прежнему превозносить вас до небес.
— Ну что вы! — возразил Таданобу. — Люди, связанные любовью, порою хвалят друг друга с большим жаром, чем если б они были просто знакомы. Тому немало примеров.
— Пусть себе, если им не совестно, — отвечала я. — А вот мне претит, когда кто-нибудь, мужчина или женщина, на все лады восхваляет того, с кем находится в любовной близости, и приходит в ярость, если услышит о них хоть единое слово порицания.
— От вас, видно, ничего не дождешься, — бросил мне Таданобу и страшно насмешил меня.
136. Однажды вечером То-но бэн Юкинари…
Однажды вечером То-но бэн Юкинари посетил апартаменты императрицы и до поздней ночи беседовал со мною.
— Завтра у императора День удаления от скверны и я тоже должен безвыходно оставаться во дворце. Нехорошо, если я появлюсь там уже за полночь, в час Быка [236], — с этими словами он покинул меня.
Рано утром мне принесли несколько листков тонкой бумаги, на какой пишут куродо в дворцовом ведомстве. Вот что я прочла:
«Наступило утро, но в сердце моем теснятся воспоминания о нашей встрече. Я надеялся всю ночь провести с вами в беседах о былом, но крик петуха помешал мне…»
Письмо было пространно и красноречиво.
Я ответила:
«Уж не тот ли обманный крик петуха [237], что глубокой ночью спас Мэнчан цзюня?»
Ответ Юкинари гласил:
«Предание повествует, что обманный крик петуха, будто бы возвестившего зарю, открыл заставу Ханьгу и помог Мэнчан цзюню бежать в последнюю минуту вместе с отрядом в три тысячи воинов, но что нам до той заставы? Перед нами „Застава встреч“».
Тогда я послала ему стихотворение:
Хоть всю ночь напролет
Подражай петушиному крику,
Легковерных найдешь,
Но «Застава встреч» никогда
Не откроет ворота обману.
Ответ пришел немедленно:
Пусть молчит петух,
Ни к чему лукавый обман
На «Заставе встреч».
Распахнув ворота свои,
Поджидает всю ночь любого.
Епископ Рюэн с низкими поклонами выпросил у меня первое стихотворное послание, а второе — с ответом Юкинари — взяла себе императрица.
Вот почему я не смогла одержать победы в этом поэтическом состязании, последнее слово о «Заставе встреч» осталось не за мной. Какая досада!
Увидев меня, Юкинари воскликнул:
— Ваше письмо прочитали все придворные…
— О, это доказывает, что вы и вправду влюблены в меня! Как не поделиться с людьми тем, что тебя радует! И наоборот, неприятные вещи незачем предавать широкой огласке. Ваше письмо я спрятала и не покажу никому на свете. Действовали мы по-разному, но намерения у нас были в равной степени хорошими.
— Как тонко вы все поняли и как разумно поступили! Обычная женщина стала бы всем и каждому показывать мое письмо, приговаривая: «Вот, посмотрите, до чего глупо и гадко!» Но вы не такая, — со смехом сказал Юкинари.
— Что вы, что вы! Я не сержусь на вас, напротив, весьма благодарна, ответила я.
— Как хорошо, что вы спрятали мое письмо! Если б все о нем узнали, я стал бы вам ненавистен. Позвольте мне и в будущем рассчитывать на вашу доброту.
Вскоре после этого я встретила второго начальника гвардии Цунэфуса.
— Знаете ли вы, какие хвалы пел вам господин Юкинари? Он рассказывал о той истории с письмами… Приятно, когда люди хвалят ту, которая дорога твоему сердцу, — говорил он с горячей искренностью.
— Выходит, я услышала сразу две радостных вести, во-первых, Юкинари лестно обо мне отзывается, а во-вторых, вы включили меня в число тех, кого любите, — сказала я.
— Странно! — ответил он. — Вы радуетесь, как новости, тому, что давно вам известно.
137. Темной безлунной ночью, в пятом месяце года…
Темной безлунной ночью, в пятом месяце года, вдруг раздались громкие голоса:
— Есть ли здесь фрейлины?
— Это звучит необычно! Выйди посмотреть, в чем дело, — приказала мне императрица.
— Кто там? Почему так оглушительно кричите? — спросила я.
В ответ молчание, но вдруг штора приподнялась и послышался шелест… Я увидела ветку бамбука «курэ̀» [238]!
— О, да здесь «этот господин»! — воскликнула я.
— Скорей, скорей, пойдем расскажем государю, — сказал один из тех, кто принес ветку. И они поспешили бегом: Бэн-тюдзё, сын министра церемониала, и компания молодых куродо шестого ранга. Остался только То-но бэн Юкинари.
— Забавно, право! Вдруг все убежали… Им не терпится рассказать государю, — заметил он, глядя им вслед. — Мы ломали ветки бамбука в саду возле дворца, замыслив сочинять стихи. Кто-то предложил: «Пойдем к апартаментам императрицы, позовем фрейлин, пусть и они примут участие». Но, едва увидев бамбук «курэ». вы сразу воскликнули «этот господин». Ну не удивительно ли? От кого только вы узнали, что так зовут бамбук «курэ» в китайской поэзии? Дамы обычно и понятия о нем не имеют, а вам известны такие редкие слова…
— Да нет, уверяю вас, я не знаю, что бамбук «курэ» зовется в поэзии «этот господин». Просто я думала, что кто-то хочет заглянуть к нам в покои. Боюсь, сочли нескромной.
— Да, действительно, такие тонкости не каждый знает, — сказал Юкинари.
Пока мы с ним вели беседу на разные серьезные темы, придворные вновь пришли толпой, напевая:
Посадил бамбук в саду и дал ему прозванье «этот господин» [239].
— Но ведь вы же условились во дворце, что будете сочинять стихи? Почему же так внезапно отказались от своей затеи? Зачем ушли? спрашивал их Юкинари. — Сомнительный поступок, как мне кажется.
— Нам напомнили знаменитейшие стихи о бамбуке, — стали оправдываться придворные. — Как могли мы вступить в состязание с ними? Уж лучше промолчать! Все равно дворец уже гудит от разговоров… Сам государь слышал об этой истории и нашел ее очень забавной.
Вместе с То-но бэном Юкинари они начали повторять снова и снова все тот же самый поэтический отрывок. Любопытная сцена! Дамы вышли на звук голосов, завязались разговоры и не замолкали до самого рассвета. Когда настало время уходить, мужчины снова стали скандировать строку о бамбуке, и хор их голосов долго слышался вдали.
Рано утром Сёнагон-но мёбу, дама из свиты императора, принесла императрице письмо от государя, в котором он рассказывал о вчерашней истории.
Государыня вызвала меня из моих покоев и спросила, правда ли это?
— Не ведаю, я ведь сказала случайно, не подумав, — ответила я. Наверно, это господин Юкинари подстроил.
— А хоть бы даже и так, — засмеялась императрица.
Государыня бывает очень довольна, когда при дворе хвалят одну из фрейлин, и всегда спешит поделиться с нею доброй вестью.
