Четыре свитка Сутры лотоса были написаны золотом и серебром на цветной бумаге всевозможных оттенков, а валики для них сделаны из благоухающего черного дерева. Каждый свиток хранился в отдельном ларце, окованном по краям золотом и серебром. Прочие пять свитков были написаны золотом на бумаге цвета индиго и накручены на хрустальные валики. Эти свитки хранились в отдельных ларцах из лака макиэ, и на крышке каждого ларца были написаны золотом главные истины, возвещенные в Сутре.
При виде этих великолепных книг и статуй всем стало ясно, что присутствуют они не на обычном молитвенном сборище. Трудно было вспомнить другое подобное торжество. Священники, читавшие сутры, получили в дар шелковые рясы дымчато-серого цвета. Заботясь о том, чтобы ни в чем не было недостатка, Митиери проявил неслыханную щедрость.
С каждым новым днем чтения становились все торжественнее, а сборища все многолюднее.
На пятый день состоялось подношение даров. Все молящиеся, не только знатные сановники, но и люди невысокого звания, принесли их столько, что и класть было некуда. Четки и молитвенные шарфы лежали грудами.
В ту самую минуту, когда должно было начаться торжество, Митиери получил письмо от своего отца:
«Я думал сегодня хоть один-единственный раз помолиться вместе с вами, но у меня случился такой приступ ломоты в ногах, что я не в силах покинуть постель. Прошу возложить на жертвенник Будды мое скромное приношение».
Отец Митиери прислал золотую ветку цветущего померанца в горшочке из лазоревого камня. Этот драгоценный дар находился в синем мешочке, привязанном к ветке сосны.
Матушка Митиери сообщала в письме к Отикубо:
«Я слышала, что вы приняли много забот, готовясь к этому торжеству, отчего же не попросили меня помочь? Позвольте попенять вам, неужели вы до сих пор не поняли, как близки моему сердцу? Я, как женщина, тоже приношу свой дар, хоть и скромный, но полезный, чтобы он снискал мне, грешнице, милость Будды».
Она прислала монашеское облачение из китайского крепа цвета опавших листьев, отливавшего красными и желтыми оттенками, и вдобавок к нему пять ре [44] шелковой пряжи ослепительно пурпурного цвета. К подарку был привязан цветок оминаэси [45]. Пряжа эта предназначалась, видимо, для того, чтобы сплетать шнуры для четок.
Только Отикубо собралась написать ответ, как прибыло письмо от младшей сестры Митиери.
«Замыслили вы святое дело, но не известили меня об этом. Отчего же? Неужели не хотели вы сопричислить меня к тем, которые ищут себе на небесах награду? Мне это весьма прискорбно».
С письмом был прислан золотой цветок лотоса, раскрывший свои лепестки. На листьях, слегка отливавших голубизною, сияли большие серебряные капли росы.
Прибыло послание и от другой сестры Митиери – супруги императора, – его прислала придворная дама второго ранга. Даму эту приняли с великим почетом и провели в скрытое от людских глаз место, где никто не мог ее увидеть.
Старший брат Отикубо – Кагэдзуми и младший – Сабуро, – но ходатайству Митиери он был недавно назначен помощником начальника Леной гвардии, – подносили гостье чарки с вином, всячески стремясь угодить ей.
Государыня изволила написать:
«Сегодня у вас хлопотливый день, посему опускаю обычные приветствия. Прошу только возложить мой дар на жертвенник Будды».
То были четки из священного дерева бодхидрума [46] в золотом ларчике.
Кровные братья и сестры Отикубо и все люди, во множестве присутствовавшие на молебствии, были до крайности изумлены, видя, как соперничают между собой в щедрости знатные родичи ее мужа. Поистине небывалое счастье выпало этой женщине, думал каждый.
Прежде всего Митиери написал ответ супруге государя:
«Благоговейно получили присланные вами священные четки. Сегодня состоится только обряд подношения даров. Я сам, согласно вашей воле, возложу высочайший дар на жертвенник Будды. Как только церемония закончится, поспешу явиться во дворец, дабы лично выразить свою благодарность».
Посланнице государыни были преподнесены подарки: одежда из узорчатого шелка, хакама, китайская накидка цвета опавших листьев и парадный шлейф из тончайшего крепа.
Началась церемония. Высшие сановники и другие знатнейшие люди страны стали торжественно подносить свои дары Будде. Почти все они дарили серебряные и золотые цветы лотоса. Лишь один куродо, в отличие от других, преподнес изделие из серебра в виде кисти для письма. Ручка ее была окрашена под цвет обожженного бамбука, а мешочек для хранения этой драгоценности сделан из прозрачного крепа.
А уж ящикам с платьями и молитвенным шарфам просто счету не было!
Вязки поленьев [47] были сделаны из дерева багряника, слегка подкрашенного в темный цвет, и перевязаны шнурами из красиво сплетенных нитей. Словом, этот день, пятый с начала чтения Сутры лотоса, стоил дороже всего. Денег было потрачено без счета.
Глядя на то, как благороднейшие мужи страны с дарами в руках движутся процессией вокруг жертвенника, все присутствовавшие на церемонии говорили с похвалой:
– Великого счастья и почета удостоился старик тюнагон на склоне своих дней.
– Надо молиться богам и буддам, чтобы послали они хороших дочерей, – восклицали иные.
Так торжественно совершались молебствия в течение всех девяти дней.
Саннокими каждый день тайно надеялась, что бывший муж ее куродо вот-вот вспомнит о ней, но увы! Этого не случилось. Быть может, измученная душа Саннокими незримо посетила его и он услышал ее зов, но только вдруг, уже на самом пороге дома, куродо остановился и подозвал к себе Сабуро:
– Почему вы сторонитесь меня, словно чужого?
– Как я могу относиться к вам по-родственному? – ответил тот.
– Значит, прошлое забыто? А она? Все по-прежнему здесь?
– Кто это «она»? – спросил Сабуро.
– Вы же знаете кто. Зачем бы я стал спрашивать о другой? Я спросил вас о Саннокими.
– Не знаю. Может быть, здесь, – с нарочитой холодностью бросил в ответ Сабуро.
– Так скажите ей от моего имени:
Вновь увидел я твой дом.
Все в нем так душе знакомо.
Все о прошлом говорит.
Видно, и любовь мою
Время изменить не в силах.
Но такова жизнь! – И с этими словами он ушел.
«Мог бы, по крайней мере, хоть дождаться ответа! – подумал Сабуро. – Но видно, его бесчувственное сердце не способно хранить память прошлого». И он пошел в женские покои и сообщил сестре слова куродо.
Саннокими была бы рада, если бы куродо заглянул к ней хоть на самое короткое время.
«Зачем он послал мне эту весть? Какая жестокость!» – с горечью думала она.
Ответ явно посылать было ни к чему.
После того как была прочтена вся Сутра лотоса, Митиери устроил богатый пир по случаю окончания поста и начал собираться домой. Его стали упрашивать побыть еще денек-другой.
– Нет, из-за нас теснота в доме, да и дети мои вас беспокоят. Я лучше как-нибудь снова навещу вас один, – сказал Митиери и, отклонив все просьбы, решил немедленно возвратиться со своей семьей в Сандзедоно.
Тюнагон не знал, как выразить свою благодарность. Роняя слезы, он говорил:
– Слов нет, чтение сутр – дело святое! Но мне лестно также, что столько знатных особ, начиная с государыни и Левого министра, пеклись о спасении моей души. Такая радость воистину способна продлить жизнь. Великая честь выпала мне, старику! Довольно было бы с меня, ничтожного, если бы и один раз прочли какую-нибудь сутру, а тут столько дней подряд молились ради моего будущего, спасения…
Отикубо была на вершине счастья, и Митиери тоже радовался успеху задуманного дела. Тюнагон сказал еще:
– Есть у меня одна драгоценность, которую берег я в великой тайне от всех моих домашних. Как ни любил я зятя своего куродо в те годы, когда посещал он Саннокими, но и ему не отдал ее. Словно нарочно сберег для вас. Вот она, отдайте моему старшему внуку. – И с этими словами он достал из парчового мешочка великолепную флейту.
Старший внучек расцвел улыбкой и принял подарок с таким важным видом, словно был настоящим музыкантом. Видно было, что флейта очень ему понравилась.
Наконец, уже поздно вечером, Митиери отбыл с семьей в Сандзедоно. Он сказал своей жене:
– Тюнагон был безмерно счастлив. Подумай, чем бы нам еще порадовать старика?
***
Вскоре после этого торжества Левый министр сказал своему сыну:
– Уж очень я состарился годами. Тяжело мне, помимо своей гражданской службы, нести еще и службу в гвардии, она подходит только для человека в расцвете сил. – И передал Митиери свою военную должность начальника Левой гвардии.
Кто посмел бы воспрепятствовать этому в правлении государя, исполненного благосклонности к Митиери и всем его родным?
Тюнагон всей душой радовался блистательным успехам своего зятя, но в то же время заметно было, что он угасает, и не от какого-нибудь тяжелого недуга, а от старости. Наконец тюнагон слег в постель. Отикубо глубоко опечалилась. Настало время, когда она могла порадовать старика отца, но увы! К чему все теперь?
