Потом он распорядился — и сразу верблюдицу привели согласно его приказу. Он вернул ее мне, не потребовав за постой возмещения, вызвав этим всеобщее восхищение. Повел я верблюдицу домой, полы радости влача за собой, оглашая окрестность громкой хвалой.
Говорит аль-Харис ибн Хаммам:
— Сказал я: «Клянусь Аллахом, узор рассказа ты умело соткал, ткачом искуснейшим себя показал. Таким мастерством нельзя пренебречь! Скажи, приходилось тебе встречать человека, кто умел бы красивей построить речь?»
Он в ответ:
— Приходилось, так и знай. Слушай — и слух свой услышанным услаждай: когда я в Тихаму[311] направлялся, то жениться собрался, чтобы верную спутницу иметь и бремени одиночества в пути не терпеть. Нашли невесту, сладили дело — и вдруг сомненье мной овладело. Стал я бояться, что стрела моя промахнется и удача от меня отвернется. Провел я ночь в сердечных терзаниях, в мучительных колебаниях и решил: когда рассветет, спрошу совета у первого, кто мимо пройдет.
Когда ослабила ночь шнуры своего шатра, а звездам исчезнуть пришла пора, вышел я, словно тот, кто потерю ищет, или волк, что в степи за добычей рыщет. И попался навстречу мне мальчик, лицом прекрасный, сиял он, как месяц ясный, и его красоты сияние счел я за доброе предзнаменование. Чтобы развеять свои сомнения, я спросил у него о женитьбе мнение.
Он отозвался:
— А на ком ты хочешь жениться? На женщине зрелой или на молодой девице?
Я попросил:
— Ты и реши судьбу мою, ее поводья в руки я тебе отдаю!
Он ответил:
— Я тебе выскажу суждение, а ты уж сам принимай решение. Послушай слова мои, если слушать готов, — да погубит Аллах твоих врагов!
Девица — жемчужина несверленая и яйцо, заботливо береженное; это первый, еще не увядший плод; вино из сока невыжатого, который сам из ягод течет; свежий луг, в нетронутости хранимый, самоцвет, высоко ценимый. Никто ее не касался, ни один мужчина с ней не общался, шутник с нею шуток не шутил, развратник ее не развратил. Вид у нее стыдливый, взгляд боязливый, тихая, не речистая, душою и сердцем чистая. Для мужа она — словно кукла забавная, развлечение славное, газеленок, нежно ласкаемый, шербет, с наслажденьем вкушаемый. Ложе ее в зимний холод согреет — на нем и старик помолодеет!
А зрелая женщина что объезженная верблюдица: и днем и ночью для мужа трудится; это блюдо, без промедления подаваемое, и цель, легко достигаемая, искуснейшая кухарка, опытная лекарка, любящая подруга, спасающая от любого недуга; узел, который жениху легко развязать; дичь, которую нетрудно поймать; добыча легкая для того, кто спешит в поход, кобылица наездника, которому силы недостает; ласки ее милы, узы не тяжелы, тайна ее от мужа не скрыта, венцом покорности ее голова увита.
Клянусь, что обеих я тебе верно изобразил, ничего не преувеличил и ничего не скрыл. Скажи, кто из них сердце твое привлекает и вожделение возбуждает?
Сказал Абу Зейд:
— Подумал я: «Этот камушек, если в кого попадет, голову до крови расшибет», но возразил ему:
— Ведь говорится, что у девицы любовь сильнее, повадка честнее!
Он ответил:
— Жизнью твоею клянусь — действительно, так говорят, — да люди часто болтают зря! Остерегись! Девица — кобылка норовистая и упорная, никакой узде непокорная. Из такого кремня высечь искру едва удается, крепость такая осаде с трудом поддается. Прокормить девицу — большой расход, помощь ее — невелик доход. Ее поцелуи — гром, который дождя не сулит; игривость ее притворная зря манит, руки ее неловки, ей ни в чем не хватает сноровки, общение с нею трудное, терпенье у нее скудное; с нею ночь для мужа темна, тайна ее не сразу видна, нелегко ее оседлать, с нею позора мужу не избежать. В замужестве сладости она не видит, того, кто ласкает ее, ненавидит, злобствует на веселого шутника, унижает искусного знатока. Говорит она мужу: «Я приоденусь и буду сидеть, а ты поищи, кто о доме будет радеть».
Я перебил его:
— Ну, говорун бывалый, а что ты скажешь о женщине, которая замужем побывала?
Он тут же ответил:
— Горе тебе, неужели объедки чужие тебя привлекают иль ты из тех, кто опивки из чаш допивают? Иль одежда поношенная тебе нужна? Или в старой посуде еда для тебя вкусна? Или хочешь ты лакомку, постоянно мужчин меняющую, плутовку, любого перехитряющую, бесстыдницу хочешь шумливую, жадную и ворчливую, чтоб она тебя попрекала: «Как мне вольготно за прежним мужем жилось! И какие лишения теперь испытать пришлось! Прежний муж меня уважал, не давал в обиду, не обижал — но дню вчерашнему назад не вернуться, луне до солнца не дотянуться!» Если о первом муже она постоянно тужит, если дети ее, подрастая, ей о прошлом напоминают или если ее все время к мужчинам тянет, с такой женой у тебя покоя не станет. Она — как железный ошейник, что кожу в кровь растирает, или рана, которая не заживает!
Я промолвил в растерянности и страхе:
— Что же, мне совсем не жениться и податься в монахи?
Мальчик строго взглянул — и я перед ним поник, как провинившийся ученик. Он воскликнул:
— Стыд тебе и позор! Как ты посмел заводить о монашестве разговор! Здравого смысла в тебе, видно, нету! Пропади ты пропадом с монахами и аскетами! Неужели не знаешь хадиса[312] о том, что монашества нет в исламе[313]?! Неужели о женах пророка — да будет над ними мир! — ничего ты не слышал своими ушами?
Поверь, что подруга добрая будет домом твоим заниматься, на голос твой откликаться, от порока твой взор отвратит и доброе имя тебе сохранит. С нею сердце будет спокойно и радо; она подарит тебе сыновей — для взора усладу, и сегодня и завтра будут они для тебя утешением, жизни твоей продолжением.
Теперь же твое поведение заслуживает упрека, ибо ты отвращаешься от сунны пророка[314], избегаешь примера достойных людей, ни достатка не хочешь, ни детей! Так и вся жизнь рассыплется прахом, постыдны слова твои, клянусь Аллахом!
Тут он сердито отвернулся, прочь пошел — и даже не оглянулся. Но я догнал его впопыхах, крича:
— Да погубит тебя Аллах! Неужели уйдешь ты без сожаления и покинешь меня в волнении и смущении?!
Он сказал:
— Ты притворяешься смущенным искусно, чтобы предаться пороку гнусному, обойтись без женщины, калым за нее не платить, денежки свои сохранить!
Я воскликнул:
— Скорее от мыслей дурных откажись, гнева Аллаха остерегись!
Потом ушел от него, растерянный и без сил, каясь, что совета у мальчика попросил.
Говорит аль-Харис ибн Хаммам:
— Сказал я: «Клянусь владыкой лесов и гор! Признайся, ведь сам с собою ты вел этот спор!»
Абу Зейд во все горло расхохотался, надо мною как будто от души потешался. Потом сказал мне:
— Лижешь мед — так не спрашивай, из чьих он сот!
Я начал талант его хвалить, который без денег может владельца своего прокормить. А он равнодушно на меня поглядел, словно не понял, что я сказать хотел. Я же увлекся и никак не мог перестать славный клан литераторов восхвалять, пока Абу Зейд не прервал меня и не сказал:
— Помолчи! Слова красивые зря не мечи!
Потом продекламировал:
Считают, что лучшего нет украшенья,
Чем знанья — плоды золотые ученья.
Но только богатых плоды эти красят —
Хозяев запрета, владык разрешенья,
А бедному лучше простая лепешка,
Чем слов удивительных хитросплетепье,
Чем званье писца иль ученого шейха —
Какое в словах бедняку утешенье?
Затем он сказал:
— Если ты не склонен мне верить и верность слов моих хочешь проверить, то пойдем со мной поскорее — тогда моя правота будет тебе видное.
Долго мы шли, наконец привела нас дорога к деревне бедной, убогой. Мы решили в эту деревню зайти, потому что наши запасы поистощились в пути. Когда добрели до стоянки мы караванной в поисках цели желанной, маленький мальчик нам попался навстречу; вязанка хвороста ему отягчала плечи. Абу Зейд поздоровался с ним учтиво, как с мусульманином взрослым, и пожелал обратиться к нему с вопросом. А мальчик призвал на нас божию благодать и приготовился отвечать.
Спросил Абу Зейд:
— Могу ли у вас купить за стихи я финики свежие или сухие?
Мальчик сказал ему в ответ:
— Клянусь Аллахом всевышним, нет!
Абу Зейд спросил:
— А за касыду[315] можно купить тарелку асыды[316]?
Мальчик сказал ему в ответ:
— Клянусь великим Аллахом, нет!
Абу Зейд спросил:
— А за сатиру — кусочек сыру?
Мальчик сказал ему в ответ:
— Где там, клянусь Аллахом, нет!
Абу Зейд спросил:
— А за песню хвалебную — лепешку хлебную?
Мальчик сказал ему в ответ:
— Аллах да простит тебя — конечно, нет!
Абу Зейд спросил:
— А за поучение — какого-нибудь печения?
Мальчик сказал ему в ответ:
— Да направит Аллах тебя — нет и нет!
Абу Зейд спросил:
