Знал о намерениях Государя из дворца Судзаку и Тюнагон, причем знал не понаслышке, как другие, а от самого Государя, соблаговолившего открыто выказать ему свое предпочтение. Сердце Тюнагона замирало от радостного волнения при мысли, что стоит ему захотеть... Но как отнесется к этому молодая госпожа? Ведь она верит ему безгранично... Даже в самые неблагоприятные для него годы Тюнагон не обращал внимания на других женщин, так неужели теперь он решится подвергнуть ее столь неожиданному испытанию? К тому же союз с особой, принадлежащей к высочайшему семейству, неминуемо ограничит его свободу, и в конце концов он станет невольным источником огорчений для обеих супруг своих, не говоря о том, что и самого его не ждет ничего, кроме неприятностей. И со свойственным ему благоразумием Тюнагон предпочел промолчать, оставив свои сомнения при себе. Однако мысль о том, что принцесса достанется другому, возбуждала досаду в его сердце, и он внимательно прислушивался к разговорам, которые ходили о ней в мире.
Кое-какие слухи дошли и до Весенних покоев.
— Полагаю, что следует обдумать любую возможность, ибо речь идет не столько о настоящем, сколько о будущем, — сказал принц. — Все наши начинания когда-нибудь послужат примером для потомков. Человек может обладать всеми мыслимыми достоинствами, но, если он не принадлежит к высочайшему семейству, существует предел его устремлениям. Так или иначе, поскольку медлить с решением нельзя, не лучше ли отдать принцессу в дом на Шестой линии, чтобы о ней заботились там, как о дочери?
Не посылая Государю из дворца Судзаку особого письма, принц каким-то образом сообщил ему свое мнение, и Государь решил: «Что ж, пусть так и будет. Лучшего выхода не найти».
Окончательно утвердившись в этой мысли, он прежде всего через того же Сатюбэна уведомил хозяина дома на Шестой линии о своем желании. Впрочем, слухи о намерениях Государя дошли до Гэндзи гораздо раньше.
— Не знаю, на что решиться, — посетовал он. — Возможно, Государю осталось жить совсем немного, но надолго ли переживу его я? К тому же, если естественное течение жизни не будет нарушено и мне придется задержаться в этом мире еще на некоторое время, я и сам не оставлю государевых детей без надлежащего присмотра, а поскольку за Третью принцессу он просит особо, я наверняка сделаю для нее все, что в моих силах. Правда, мир наш так изменчив... Но разве не будет ее положение еще более шатким, если я позволю себе стать ее единственной опорой, а затем вослед за Государем уйду из мира? Да и мне самому к чему «эти тяжкие путы»? (43) Почему бы Государю не подумать о Тюнагоне? Не спорю: он еще молод и положение его незначительно, но у него впереди большое будущее и, как мне кажется, он наделен всеми качествами, необходимыми для того, чтобы стать Высочайшим попечителем. Словом, лучшего зятя Государю не найти. Правда, Тюнагон всегда слыл человеком строгих правил, а поскольку у него уже есть супруга... Возможно, именно это и смущает Государя...
Зная, что выбор, сделанный Государем, далеко не случаен, Сатюбэн был весьма огорчен и уязвлен тем, что высочайшее предложение не столько обрадовало Гэндзи, сколько повергло его в замешательство. Он долго и подробно объяснял, что побудило Государя прийти именно к такому решению, и в конце концов Гэндзи сказал, улыбнувшись:
— Насколько мне известно, эта принцесса особенно дорога Государю, неудивительно, что его волнует ее будущее. Но не лучше ли отдать ее во Дворец? Разумеется, там есть другие дамы, причем некоторые весьма высокого происхождения, но не думаю, чтобы это могло служить препятствием. Представленные ко двору позже других не всегда оказываются в худшем положении. Во времена покойного Государя раньше всех появилась во Дворце будущая Великая государыня, ее отдали Государю еще тогда, когда он назывался принцем Весенних покоев, и велико было ее влияние в мире. Однако и она не смогла соперничать со Вступившей на Путь принцессой, представленной ко двору позже всех остальных. Я слышал, что мать Третьей принцессы приходится этой последней единоутробной сестрой. Говорят, она почти так же красива, должно быть, и дочь ее обладает незаурядной наружностью.
Право, мог ли Гэндзи остаться совершенно равнодушным к этой юной особе?
Тем временем год снова подошел к концу. Здоровье Государя из дворца Красной птицы так и не поправилось, и он, желая уладить дела побыстрее, торопил с приготовлениями к церемонии Надевания мо. Предполагалось, что она будет проведена с размахом, какого не видывали в прошлом и вряд ли увидят в будущем. Западные покои дворца Каэдоно[3] были убраны с изысканнейшей роскошью. Для ширм и занавесей выбрали исключительно заморские шелка и парчу, наводящие на мысль о чертогах китайской государыни.
Роль Завязывающего пояс была поручена Великому министру. Возможно, тот предпочел бы отказаться, сочтя подобное поручение ниже своего достоинства, но, с давних пор привыкший подчиняться всем распоряжениям Государя, не решился возразить и на этот раз.
Остальные два министра тоже почтили церемонию своим присутствием, равно как и все знатные вельможи, несмотря на то что некоторым пришлось пренебречь ради такого случая другими, требовавшими их участия делами.
В тот день во дворце Судзаку собрался весь двор. Не говоря уже о восьми принцах крови и придворных, на церемонии присутствовали все приближенные Государя и принца Весенних покоев. Трудно себе представить более великолепное зрелище.
Государь, принц Весенних покоев и многие другие не могли не понимать, что хозяину дворца Судзаку вряд ли придется когда-нибудь еще участвовать в подобной церемонии. Опечаленные, они поспешили порадовать его прекрасными дарами. Многие китайские диковины были извлечены для этой цели из дворцовых хранилищ и Императорского архива.
Великолепные дары были присланы и из дома на Шестой линии. О вознаграждении для участников церемонии, подношениях для почетного гостя, Великого министра, и прочем позаботился сам Гэндзи.
Вечером принесли дары и от Государыни-супруги: прекрасные наряды, шкатулки для гребней, подобранные с необыкновенным изяществом. Принадлежности для прически, хранившиеся у нее с того давнего дня[4], умело обновленные, не утратили прежней прелести, так что узнать их не представляло труда. Принес же эти дары Гон-но сукэ из службы Срединных покоев, одновременно прислуживающий во дворце Судзаку. Государыня велела передать их лично принцессе. Среди прочего была там и такая песня:
Пусть о прошлом напомнит
Драгоценный гребень, другую
Украсив прическу,
Ведь и он за минувшие годы
От старости потускнел.
Песня эта попалась на глаза Государю, и сердце его сжалось от томительных воспоминаний... «Вполне достойный образец для подражания», — подумал он, передавая шкатулку дочери, а как шкатулка и в самом деле была достопамятная, поспешил написать ответ, вложив в него чисто благопожелательный смысл и постаравшись избежать всяких упоминаний о прошлом:
Вослед за тобой,
Я верю, пойдет другая,
И пусть ее путь
Будет долог — не потускнеет
Вечный самшитовый гребень...
Его мучили боли, но, пересиливая недомогание, он довел до конца все положенные обряды и только через три дня после церемонии принял постриг. Когда менять обличье приходится обычному человеку, и то трудно не испытывать сожаления, а уж если речь идет о Государе... Дамы были в отчаянии. Найси-но ками неотлучно находилась при нем, и безмерно было ее горе. Не умея утешить ее, Государь говорил:
— Как ни велика тревога за детей, она не бесконечна, разлука любящих — вот с чем невозможно примириться.
Неизъяснимо тяжело было у него на сердце, но он принудил себя сесть, прислонившись к скамеечке-подлокотнику, и при помощи прислуживающих ему монахов — дзасу с горы Хиэ и трех адзари, в обязанности которых входило принятие обета, облачился в монашеское платье. Как печален обряд отречения от мира!.. Даже просветленные монахи не могли сдержать слез, что же говорить о дочерях Государя, о прислуживающих ему дамах? Все его приближенные — мужчины и женщины, высшие и низшие — плакали, потрясенные, громко стенали, повергая душу Государя в еще большее смятение и заставляя его сетовать на то, что тревога за дочь мешает ему немедленно удалиться в более уединенное место, где он смог бы остаток дней своих целиком посвятить служению Будде.
Вряд ли стоит говорить о том, что отовсюду приходили с изъявлениями участия, и в первую очередь из Дворца.
Гэндзи, прослышав о том, что Государю из дворца Судзаку стало немного лучше, решил навестить его.
Имея такое же обеспечение, как отрекшийся Государь, Гэндзи был более свободен в своих действиях, чем это бывает обычно при столь высоком звании. Осыпанный почестями и пользующийся исключительным влиянием в мире, он вместе с тем мог не придавать особого значения церемониям и приехал во дворец Судзаку в скромной карете, сопутствуемый лишь несколькими телохранителями.
