ГЛАВА XIX
ВТОРОЕ СМЯТЕНИЕ
О том, как душа, подобная птице, обладающей перьями Хумаюна, перелетела из цветка этого мира в небо — во мрак неизвестного мира ангеловДень за горами скрыл прекрасный лик,
Над степью ветер мускусный возник.
Нарцисс благоухающий уснул,
Восток дыханьем амбры потянул.
Цветок заката желтый облетел.
Небесный сад цветами заблестел.
И день, уйдя за грань земель иных,
Рассыпал мускус из кудрей своих.
Благоухает мускусом ручей,
А в сердце человека сушь степей.
Он, утомленный долгим жарким днем,
Закрыл глаза, чтобы забыться сном.
Уснул рябок в посеве до зари,
Во мраке мечутся нетопыри,
Сова, бесшумно взвившись в вышину,
Как в круглый бубен, гулко бьет в луну.
И тысячи разнообразных роз
В росе раскрылись, словно в брызгах слез.
И дивные дела в ночной тиши
Явились взору дремлющей души.
Судьба, как фокусник и лицедей,
Пришла с палаткой колдовской своей.
Ее палатка — синий небосвод,
А куклы — звезд несметный хоровод.
И полудужье Млечного Пути
Звало, манило — на небо взойти.
Тот путь — зовущий издревле сердца —
Не живопись на куполе дворца.
Прекрасен сад небесной высоты,
Где блещут звезд бессмертные цветы.
Душа, как птица, вся рвалась в полет
И устремилась в высоту высот.
Телесный прах оставив на земле,
Она кружила в небе, в млечной мгле.
И крылья, что внезапно отросли,
Высоко над землей ее несли.
Вот так душа живая — ты пойми —
Была на первом небе из семи.[12]
Дух человека землю облетал,
Жемчужной сферой мира заблистал.
Кружились хоры звезд в своем кольце,
Стал человек алмазом в том кольце.
Нет, то кольцо, как блюдо, мне блестит,
Где сонм свечей собранье осветит.
Душа — в ночи разлуки мне она
Свечой среди развалин зажжена;
Свечою в хижины несущей свет,
Сияньем, пред которым ночи нет.
Кругл облик мира. Вечный звон его
Несметных четок — славит божество.
И мнится пение его кругов
Мне словарем, где мириады слов.
И вот душа живая, окрылясь,
В сады второго неба поднялась.
И там она красавицу нашла,
Чьи брови — черный лук, а взгляд — стрела.
Кольчуга локонов из-под венца
Завесой скрыла лунный блеск лица.
В ней было двойственное существо —
Она и Кравчий, и творец Наво.
Хоть вешней юностью она цвела,
Старуха ей подругою была.
Все были жилы и мослы видны
На теле ущербленной той луны.
Певец, как врач, свой обнажал ланцет,
И плакал он, что в жилах крови нет.
Он плакал, крови не добыв из жил,
И плачем этим Вечному служил.
И в новый круг небес душа пришла,
Там, где султанша мудрая жила.
Она писала, или — может быть —
Жемчужную нанизывала нить.
Вся прелесть мира — в образе ее
Бесценном, редкостном, как мумиё.
Ее вниманье тонкое всегда
В любой сосуд вольется, как вода.
Ее перо черно, но письмена
Блистают. Славит истину она…
И дух черту высот перелетел,
На некий новый свод перелетел.
В ларце сапфирном неба там блистал
Перл, что вселенной средоточьем стал.
Был свет его в надоблачной тиши,
Как свет первоисточника души.
Как зеркало, весь мир он отразил,
Свет зеркалу луны он подарил;
Он ангелом кружит по тверди сей,
На крыльях огневеющих лучей.
Там сам Иса живой открыл родник,
Неистощимый вечных сил родник.
Не потому ли вечный мрак глубок,
Что вечной жизни в нем горит исток?
Бьет исполинскими лучами свет,
Как крылья величайшей из планет.
Нет — то не огненные арыки,
То — славящие бога языки…
И вот увидел дух в пути своем
Тот круг, где Тахамтан стоит с копьем.[13]
Он — в тучах гнева. В годы старины
Им сотни звезд хвостатых рождены.
Они летают в небе сотни лет,
Но духу гнева примиренья нет.
Он миру местью издавна грозит,
И меч его двуострый ядовит.
Он в руки череп чашею берет
И не вино — а кровь из чаши пьет.
Идет он, стрелы длинные меча;
Луна Навруза — след его меча.
Но меч его и каждая стрела —
Все это было Вечному хвала.
И перенесся дух живой тогда
В тот круг, где шла счастливая звезда.
Она, как ангел в радужных шелках,
Она — дервиш небес и падишах.
Хоть на высоком троне вознеслась,
Она от блеска мира отреклась.
Она являет по ночам свой лик,
Ей в небе — факел счастья проводник.
В ней — разум, а лица ее цветок —
Как счастья совершенного залог.
В ее владеньях нет ни тьмы, ни зла,
А в песнопеньях — Вечному хвала.
Душа вошла потом в питейный дом;
Ходжа — индийский старец в доме том.
Во всех своих деяньях терпелив,
Усердием в работе он счастлив.
Как ночь страданий, темен он челом —
И на обе ноги, должно быть, хром.
За расторопным служкой он глядит,
А сам в углу по целым дням сидит.
Как Каабу, он весь небесный свод
За тридцать лет однажды обойдет.
Но четки звезд перебирает он,
Единственного восхваляет он.
И дух, что чуждым стал мирской тщете,
К надмирной устремился высоте.
Неколебимая твердыня — там.
Коран гласит: «Светил святыня — там,
Где под землей и над землей идет
Двенадцати созвездий хоровод».
Но холм в любом созвездье видишь ты —
Престол для несказанной красоты.
Взгляни, как чередуются они,
Как над землей красуются они!
И все глаголом сердца говорят,
Дарителя щедрот благодарят.
И вот ступил на высшую ступень
Скиталец-дух — незримый, словно тень.
Вошел он в храм, где статуи Богов,
Как изваяния из жемчугов.
Там не было брахманов, но кругом
Блистали Будды древним серебром.
Гул их молитвы истов был и чист,
Казалось: Будде молится буддист.
Увидев эти дива, не спеша
Весь круг их чутко обошла душа.
И поклонилась. Было им дано
То видеть, что от нас утаено…
И вот душа, внезапно изумясь,
Стократным удивленьем потряслась.
Все в средоточье здесь.
Одна она Рассеянна и речи лишена.
Свет откровения ее поверг
В беспамятство. И свет ее померк.
* * *
О, кравчий мой! Мне столько испытать
Пришлось, что стало тягостно дышать.
Я к чаше сам не дотянусь моей —
Ты в рот мне сам вино по капле влей!
Вот солнце стягом осенило мир
И весь под ним объединило мир;
И село на высокое седло,
И крупной рысью по небу пошло,
Пересекло меридиан, спеша,
Жарой испепеляющей дыша.
А странник-дух — дремал в ту пору он,
В забвенье изумленьем погружен.
Над ним полдневный небосвод пылал;
И вздрогнул он, опомнился и встал.
Жар лихорадочный таился в нем,
Как будто жар вина струился в нем.
Он ощутил себя чужим всему,
И родина возжаждалась ему.
Опять дорогой трудной он пошел,
Стезю исканий миру предпочел.
Земной простор скитальца восхитил.
И в некий дивный город он вступил.
По воле движется тот город сам;
Предела нет в нем скрытым чудесам.
Из глины первозданной сотворен,
Он формой совершенной наделен.
На двух столпах саманных, город тот
В себе самом вселенную несет.
Четыре перла сокровенных сил
В состав его строитель положил:
Огонь и дух — две силы высших в нем,
Земля, вода — две силы низших в нем, —
Слились в нерасторжимое одно,
Как волею творящей решено.
В том городе — мечеть, базар и сад,
Дома, дворцы, и даже — харабат.
Его огонь — горящий куст Мусы,
Дыханье — как дыханье уст Исы.
Орошены рекой живой воды
Его благоуханные сады.
Стоит в твердыне града тахт златой,
Там шах сидит, что правит всей страной.
Во всех краях страны и поясах
Смятенье, коль на троне болен шах.
Но процветают город и страна,
Когда рука правителя сильна.
Над градом возвышается дворец,
Чей круг наметил циркулем творец.
Не по божественным ли чертежам
Воздвигнут свод — на удивленье нам?
Тот свод — вершина всех земных чудес —
Подобье свода вечного небес.
Что куполу небесному дано —
Все в куполе земном отражено.
Когда врата откроет тот чертог,
То перлы сыплются через порог.
Из цельного рубина створы врат
Бесценные жемчужины таят.
За ними, восхищающими взор,
Разостлан царский пурпурный ковер.
Дворец — на пропитание свое —
В ворота вносит яство и питье.
Посредством сих божественных забот
Весь этот город дышит и живет.
И два истока есть в твердыне сей —
Дороги очистительных путей.
Два продуха есть над рубином врат,
Что город весь дыханием дарят.
Снаружи замок чистым серебром
Окован с несказанным мастерством.
А звукоуловители его
Внимают звукам сущего всего.
И, внемля этим голосам, народ
Державы той в спокойствии живет.
И царь страны с советниками сам
Всегда внимает этим голосам.
У шаха мудрый первый есть вазир.
Чье назначенье — изучить весь мир.
Что даже круг незримой точки сей
Сумеет разделить на сто частей.
Его решенья — мудры и ясны —
Велениями жизни рождены.
Вазир счастливый охраняет трон,
И справедливость у него — закон.
Пять неусыпных стражей в замке том,
Все внемлющих, все знающих кругом.
Но каждый делом занят лишь своим,
И несравнимы все один с другим.
Хоть каждый на посту за свой лишь страх —
Согласие у них во всех делах.
Один из них все зримое кругом
Увидеть должен в зеркале своем.
Другой, внимая чутко каждый звук,
Все знает, что свершается вокруг.
А третий — кравчий — пробует подряд
Все блюда: не сокрыт ли в пище яд.
Четвертый — различает дух любой.
Он слышит: мускус мокрый иль сухой.
А пятый чует холод и жару,
Колючки он не предпочтет ковру.
Вот: зренье, осязанье, вкус, и слух,
И обонянье — клички этих слуг.
С их помощью дана нам благодать
Весь мир, нас окружающий, познать.
Чертоги замка росписью горят,
У входа пять хранителей не спят.
И зорко вглядываются во тьму,
И внемлют движущемуся всему.
И в тот же миг доносят обо всем
Глядящему бессонно за дворцом.
Все вести тот, кого «Умом» зовут,
Приносит размышлению на суд.
И третий есть хранитель той страны —
Оценщик знаний, счетчик всей казны.
То память — сторож кладовой дворца,
Богатства собирает без конца.
Все, что извне к нему ни попадет,
Он прибирает, счет всему ведет.
Приобрести способен целый мир
Казнохранитель — истовый вазир.
Восходит он к властителю в чертог,
Сей Каабы облобызав порог.
И внемлет сам ему счастливый шах —
Высокий духом, справедливый шах.
Сокровищницу проверяет он,
И то, что нужно, отбирает он.
Ценнейшее берет он для даров
Владыке и зиждителю миров.
Дабы достигнуть ревностью своей
В познанье блага высших степеней,
Дабы надежды светоч обрести
На том крутом спасительном пути.
И станет сам на том пути вождем,
Коль верен он в служении своем.
Увидел дух, смятеньем обуян,
Весь мир — в пылинке, в капле — океан.
И, поглощенный мыслью, как китом,
Он закружился в океане том.
Хоть дым раздумий до неба вставал,
Он ничего вокруг не понимал.
В огне смятенья истребился он,
В огонь чистейший превратился он.
Телесно он очистился огнем,
И новый зренья дар открылся в нем.
Свет вечности скитальцу заблестел,
И он себя в том городе узрел.
В то царство он вошел, как свет во тьму,
И подчинился целый мир ему.
Сам стал он царством, троном и царем,
Всевидящим и сведущим во всем.
Он суть свою, как книгу, прочитал,
Себя познав, он Истину познал.
* * *
Дай, кравчий, чашу чистого вина!
Да будет чаша царственно полна!
Я пламя жажды духа утолю,
Как бога, человека восхвалю!
Миниатюра из рукописи XV в.
