Тут сообщили, что состояние больной резко ухудшилось, и дамы поспешили в ее покои, а как в этом временном жилище прислужниц было немного, рядом с принцессой почти никого не осталось… Вокруг было тихо. «Вот и случай высказать ей свои чувства…» — подумал Удайсё. Приметив же, что туман дополз до самой стрехи, сказал:
— Найду ли я теперь дорогу обратно? Право, не знаю, как и быть…
Сердце чаруют
Горы, едва различимые
В вечернем тумане.
Сумею ли отыскать
Дорогу назад, в столицу?
— Горную хижину
Плотной стеной окружил
Вечерний туман,
Но удержит ли он того,
Чье так изменчиво сердце? —
ответила женщина.
Ее тихий голос вселил в сердце Удайсё надежду, он и думать забыл о возвращении.
— Должен признаться, что я в замешательстве, — сказал он. — Дороги, ведущей к дому, я не вижу, вы же гоните меня прочь, не позволяя остаться здесь, за изгородью из тумана.
Мудрено было не понять, на что намекает Удайсё, но принцесса упорно молчала. Она давно уже догадывалась о его чувствах, но привыкла делать вид, будто ничего не замечает, и теперь, когда он решился наконец открыто упрекнуть ее, была немало раздосадована.
Как ни огорчало Удайсё молчание принцессы, он понимал, что вряд ли когда-нибудь обстоятельства будут больше ему благоприятствовать. «Пусть она сочтет меня грубым и бесчувственным, — думал он, — по крайней мере выскажу ей все, что накопилось у меня на душе».
— Эй, кто-нибудь! — позвал Удайсё, и к нему приблизился один из самых преданных его прислужников — юноша, имевший чин сёгэна в той же Правой охране и недавно получивший Пятый ранг.
— Мне непременно нужно поговорить с достопочтенным монахом, — сказал Удайсё. — До сих пор он был занят оградительными службами, и у него совершенно не оставалось досуга, но надеюсь, что скоро он позволит себе немного отдохнуть. Я останусь здесь на ночь и постараюсь увидеться с ним, когда кончится первая ночная служба. Некоторые из вас, — и он назвал имена, — останутся со мной. Слуги же пусть отправляются в мою усадьбу в Курусу — это недалеко отсюда — и накормят коней. Постарайтесь не шуметь. А то люди начнут судачить об этом случайном ночлеге в пути.
«Все это неспроста», — догадался Сёгэн и, поклонившись, удалился.
— Боюсь, что мне не отыскать теперь дороги, — небрежно сказал Удайсё, снова обращаясь к принцессе. — Не могу ли я переночевать в вашем доме? Я неприхотлив и готов, если вы мне позволите, провести ночь прямо здесь, у занавесей. Мне хотелось бы дождаться мудрейшего.
«Как неприятно!» — подумала принцесса. До сих пор Удайсё никогда не задерживался надолго в ее покоях и не позволял себе ничего предосудительного. Уйти к матери значило открыто выказать ему свое пренебрежение. И она осталась на месте, но отвечать отказывалась. Потеряв надежду добиться ответа, Удайсё улучил миг, когда одна из прислужниц прошла за занавеси с посланием от миясудокоро, и проскользнул вслед за ней.
Ночь еще не настала, но густой туман окутывал окрестности, и в покоях было темно. Прислужница испуганно оглядывалась, а принцесса, растерявшись, попыталась скрыться за северной перегородкой, но Удайсё удалось задержать ее. Сама она успела выскользнуть, но длинный подол ее платья мешал ей запереть перегородку. Тщетно пытаясь справиться с ней, принцесса дрожала, тело ее покрылось испариной. Дамы, совсем потерявшись от страха, не знали, чем ей помочь. Разумеется, они могли бы задвинуть засов с этой стороны, но Удайсё был важной особой, и так грубо отталкивать его…
— Ах, какой ужас! — восклицали они, рыдая. — Могли ли мы ожидать…
— Но почему мне нельзя побыть здесь? Неужели вам так неприятно мое присутствие? Я понимаю, что слишком ничтожен, но разве после стольких лет я не могу рассчитывать хотя бы на сочувствие?
Удайсё говорил тихо, стараясь не обнаруживать своего волнения, но принцесса не желала ничего слушать. Его признания показались ей оскорбительными, и она не сочла нужным даже ответить.
— Право, вы ведете себя словно дитя неразумное, — попенял ей Удайсё. — Я виноват лишь в том, что позволил этой тайной страсти овладеть своим сердцем. О, вы можете быть совершенно спокойны, без вашего согласия я не сделаю больше ни шага. Но когда бы вы знали, как нестерпима тоска, разбивающая сердце на сотни частей (341)! Могу ли я поверить, что вы до сих пор не догадывались о моих чувствах? И все же вы избегаете меня, делая вид, будто и ведать о них не ведаете! Потому-то я и решился… Я понимаю, что, дерзнув приблизиться к вам, уронил себя в ваших глазах, но у меня не было иного средства рассказать вам о тоске, иссушившей мне душу. Ваше пренебрежение обижает меня, но, уверяю вас, я никогда не позволю себе…
Удайсё говорил с искренним чувством и вместе с тем почтительно. Ему ничего не стоило отодвинуть перегородку, но он даже не попытался этого сделать.
— Неужели вам так важно сохранить меж нами хотя бы это жалкое подобие преграды? — улыбнулся он.
Право, мог ли Удайсё оскорбить чьи-нибудь чувства в угоду собственной прихоти?
Несмотря на нелестные слухи, принцесса показалась ему весьма привлекательной. Она была чрезвычайно тонка — не потому ли, что за последние годы ей довелось изведать немало горестей? Мягкие рукава ее домашнего платья сладостно благоухали, нежная женственность придавала особое очарование благородным чертам…
Ветер тоскливо пел в соснах, небо постепенно темнело, в саду звенели цикады, откуда-то доносились крики оленей, шум водопада; сливаясь воедино, эти разнообразные звуки сообщали ночи неизъяснимую прелесть. Даже самые заурядные люди не смогли бы заснуть, завороженные красотой ночного неба, поэтому в доме долго не опускали решеток. Когда же луна приблизилась к горным вершинам, безотчетная грусть овладела сердцем Удайсё, и слезы навернулись у него на глазах.
— Ваше молчание говорит отнюдь не в вашу пользу, — заметил он. — Женщина с чувствительным сердцем вряд ли позволила бы себе… Поверьте, на свете нет человека безобиднее меня. Я понимаю, что подобная неискушенность нелепа в моем возрасте, и все же… Именно такие, как я, легко становятся предметом насмешек, а подчас и оскорблений для неспособных на глубокие чувства жеманниц. Неужели вы думаете, что ваше откровенное пренебрежение охладит мою страсть? Я не верю, что вы до такой степени не знаете мира…
Упреки Удайсё привели принцессу в сильнейшее замешательство. Особенно неприятны были намеки на ее «знание мира», которое якобы должно было облегчить ей путь к сближению с ним. Принцесса сетовала на свою несчастную судьбу, ей было так горько, что хотелось умереть.
— Я знаю, что позволила себе впасть в заблуждение… — тихо сказала она и жалобно заплакала. — Но разве это дает вам право?
Доброе имя
Потеряв, рукава вечно мокрые
Получила взамен.
Вряд ли кому-то в жизни пришлось
Больше изведать горя… —
неожиданно для себя самой добавила она, и Удайсё повторил ее песню сначала про себя, потом шепотом вслух.
— Ах, лучше бы я этого не говорила! — посетовала принцесса.
— Простите, если я чем-то обидел вас, — сказал Удайсё и, улыбаясь, ответил:
— Даже если бы я
Не набросил тебе на плечи
Мокрое платье,
Разве скрыть удалось бы от мира
Поблекшие рукава?
Решайтесь же!
С этими словами Удайсё, к величайшему негодованию принцессы, попытался увлечь ее на место, освещенное лунным светом. Без труда преодолев сопротивление женщины, он прижал ее к себе.
— О, не отталкивайте меня, — говорил он, — разве вы не видите сами, сколь искренни мои чувства? Но без вашего согласия я никогда не посмею…
Тем временем ночь приблизилась к рассвету.
На небе не было ни облачка, и чистый лунный свет проникал в дом. Узкая стреха не мешала луне заглядывать прямо во внутренние покои. Испуганная принцесса все время старалась спрятать лицо, неизъяснимой грацией были проникнуты ее движения.
Удайсё завел речь о покойном Гон-дайнагоне. Говорил он спокойно и неторопливо, однако не преминул и теперь попенять принцессе за то, что она столь явно предпочитает ему ушедшего. Она же думала: «Увы, покойный не достиг высоких чинов, но я сумела примириться со своей участью, тем более что наш союз был признан всеми. И все же сколько обид пришлось мне вынести! А эта тайная связь — к чему приведет она? Будь он хотя бы чужим мне…[97] Что подумает Вышедший в отставку министр? О, я знаю, весь мир поспешит осудить меня. Каково будет тогда Государю-монаху?»
Перебирая в памяти всех, кто был так или иначе с нею связан, принцесса приходила в отчаяние, понимая, что никакое сопротивление не поможет ей избежать дурной молвы. А миясудокоро — разве не дурно было оставлять ее в неведении? Раньше или позже она неизбежно узнает о случившемся и будет очень огорчена. «В вашем возрасте, — непременно скажет она, — следует быть благоразумнее».
