Косёсё, как ни жаль ей было принцессу, подробно рассказала все с самого начала. Она не забыла ни о полученном утром письме, ни о словах, невольно сорвавшихся с уст госпожи…
— Возможно, господину Удайсё просто захотелось поделиться с принцессой мыслями и чувствами, которые до сих пор таил он в глубине души. Он проявил похвальную предусмотрительность и ушел задолго до рассвета. А что говорили вам? — Косёсё и в голову не приходило подозревать монаха, она полагала, что старой госпоже тайком сообщил эту новость кто-то из прислужниц.
Неприятно пораженная услышанным, миясудокоро молчала, лишь слезы катились по ее щекам. Вид ее возбуждал невольную жалость, и Косёсё подосадовала на свою откровенность: «Госпожа и без того плоха, к чему ей новые волнения?»
— Так или иначе, перегородка была заперта,— сказала она, стараясь представить дело в наиболее благоприятном свете.
— И тем не менее она позволила ему увидеть себя,— возразила миясудокоро.— Поистине непростительная неосторожность! Быть может, она невинна, но разве заставишь теперь молчать монахов и этих болтливых мальчишек-послушников? Увы, раз уж они начали судачить… И сможет ли кто-нибудь опровергнуть эти слухи, решительно заявив, что ничего подобного не было? А все потому, что ее окружают одни глупые и ветреные девицы…
Миясудокоро едва могла договорить. Измученная тяжкой болезнью и встревоженная услышанным, она совершенно пала духом. Ведь она так надеялась, что ее дочь хотя бы теперь станет жить сообразно своему высокому званию. Но после этой истории, которая, несомненно, повредит ее доброму имени…
— Попросите принцессу зайти ко мне. Лучше, если она придет теперь, пока я в сознании. Мне следовало бы самой отправиться к ней, но, увы, я и двинуться не могу. У меня такое чувство, будто я не видела ее целую вечность,— сказала миясудокоро со слезами на глазах.
— Госпожа зовет вас к себе,— передала принцессе Косёсё, посчитав, как видно, дальнейшие объяснения излишними.
Принцесса привела в порядок намокшие, спутанные на лбу волосы и сменила разорванное нижнее платье. После этого она долго медлила, терзаясь сомнениями. «Что думают обо мне дамы?— спрашивала она себя.— Матушка, наверное, ничего еще не знает, но со временем слухи дойдут и до нее. Она может обидеться, если я ничего ей не скажу». И, растерявшись, принцесса снова легла.
— Ах, мне что-то неможется… — пожаловалась она.— Наверное, я уже не поправлюсь, но, может быть, это и к лучшему. Такая слабость в ногах…
И она попросила дам растереть ей ноги. Когда принцессу одолевали мрачные мысли, она всегда чувствовала себя больной.
— Мне показалось, что кто-то намекнул госпоже на вчерашнее,— сказала Косёсё.— Она потребовала от меня объяснений. И мне пришлось все ей рассказать. Я заверила ее, что перегородка все время оставалась запертой, только в этом одном и погрешив против истины. Поэтому, если она вас спросит, не выдавайте меня.
Она не стала рассказывать принцессе о том, как сокрушалась миясудокоро. Итак, оправдались худшие предчувствия. Принцесса удрученно молчала, лишь слезы капали на изголовье. «Я приношу матушке одни горести,— думала она, и жизнь казалась ей беспросветно унылой.— Ведь это не первый случай. Как страдала она, когда судьба столь неожиданно для нас обеих связала меня с Гон-дайнагоном. Скорее всего Удайсё возобновит свои домогательства. Страшно даже подумать о том, что ждет меня впереди».
Все же она не уступила ему, и эта мысль доставляла ей тайную отраду. Нетрудно себе представить, как осудила бы ее молва, прояви она меньшую твердость. Однако она позволила мужчине увидеть себя — для женщины ее ранга этого было более чем достаточно, чтобы лишиться доброго имени. Право, что за несчастливая судьба!
К вечеру снова пришли от миясудокоро с просьбой пожаловать, и через маленькую кладовую, разделявшую их покои, принцесса прошла на половину матери. Миясудокоро почтительно приветствовала ее, хотя была очень слаба. Не желая нарушать приличий, она поднялась с ложа. — У меня здесь такой беспорядок,— говорила она.— Простите, что не смогла прийти к вам сама. Я не видела вас всего два или три дня, но у меня такое чувство, будто прошли долгие луны и годы. Печально, не правда ли? Можем ли мы надеяться на будущую встречу? Ведь даже если нам обеим удастся возродиться в этом мире, что толку? Мы вряд ли узнаем друг друга. Вот и получается, что лишь краткий миг суждено было нам прожить вместе. Право же, будь мы меньше привязаны друг к другу… По лицу миясудокоро катились слезы, и сердце принцессы болезненно сжалось. Однако она так и не решилась поделиться с матерью своими сомнениями и лишь молча смотрела на нее. Застенчивая и робкая от природы, принцесса не находила в себе довольно твердости, чтобы облегчить душу признанием. Приметив ее замешательство, миясудокоро не стала докучать ей расспросами. Она распорядилась, чтобы дамы зажгли светильник и поставили перед гостьей столик с угощением. Услыхав, что дочь отказывается от еды, миясудокоро сама принялась ее потчевать, но та так и не притронулась ни к чему. Одно радовало принцессу — что матери было немного лучше.
Тем временем принесли новое письмо от Удайсё. Его приняли дамы, которые ничего не знали.
— Велено передать госпоже Косёсё,— объяснили они. Неудачнее и быть не могло. Косёсё взяла письмо.
— Что он пишет?— спросила миясудокоро.
Она успела примириться с мыслью, что Удайсё станет ее зятем, и втайне ждала его. Поняв же, что сегодня он не приедет, снова встревожилась.
— Вы должны непременно ответить,— сказала она принцессе.— Молчать неприлично. Вряд ли найдется человек, способный защитить вас от сплетен. Возможно, вы и в самом деле невинны, но вам никто не поверит. Если же вы перестанете отвечать на послания господина Удайсё, он сочтет вас особой своенравной и бездушной.
Миясудокоро попросила письмо, и Косёсё неохотно передала его ей.
«Ваше откровенное нежелание сообщаться со мной,— писал Удайсё,— не охладило моей страсти, скорее напротив…
Сколько запруд
Ни ставь, лишь мельче становится
Горный ручей.
Удержать не удастся поток,
Падающий по склону…»
Письмо оказалось очень длинным, и миясудокоро не дочитала его до конца. Было в нем что-то неопределенное, нарочитое, к тому же Удайсё сообщал, что не приедет и сегодня. Ну как тут было не возмутиться!
Покойный Гон-дайнагон не оправдал ее ожиданий, но он никогда не забывал о приличиях. Принцесса была единственным предметом его попечений и видела в супруге надежную опору. Это утешало миясудокоро, хотя она и считала, что ее дочь заслуживает лучшей участи. Но Удайсё?.. Какая дерзость! «Что скажет Вышедший в отставку министр?» — волновалась она. Решив выведать хотя бы, каковы намерения самого Удайсё, миясудокоро старательно вытерла глаза, которые за эти тревожные дни совсем померкли от слез, и начертала корявым, похожим на птичьи следы почерком:
«Ваше письмо принесли как раз в тот миг, когда принцесса зашла навестить меня, ибо состояние мое оставляет желать лучшего. Я уговаривала ее ответить, но она настолько пала духом…
Что для тебя
Этот луг, где блекнет напрасно
Цвет девичьей красы?
На одну недолгую ночь
Ты нашел себе здесь приют…»
Дописав, она сложила листок и подсунула его под занавеси, сама же откинулась на изголовье, и тут ей опять сделалось хуже.
Дамы засуетились вокруг. «Этот дух нарочно усыпил нашу бдительность»,— сетовали они. Монахи начали громко читать молитвы.
Дамы настаивали, чтобы принцесса вернулась в свои покои, но она наотрез отказалась. Несчастная хотела умереть вместе с матерью.
Только к полудню Удайсё вернулся в дом на Третьей линии. В тот день он решил воздержаться от поездки в Оно, ибо в противном случае домашние наверняка укрепились бы в своих подозрениях, а ему не хотелось раньше времени давать повод к сплетням.
Весь вечер Удайсё изнывал от тоски. Ему казалось, что чувство его возросло тысячекратно.
До госпожи Северных покоев дошли кое-какие слухи, и она была встревожена, но старалась сохранять наружное спокойствие, заботы же о детях отвлекали ее от мрачных мыслей. Вечером она прилегла отдохнуть в дневных покоях.
Уже совсем стемнело, когда принесли ответ миясудокоро. Придвинув к себе светильник, Удайсё долго вчитывался в письмо, с трудом разбирая корявый, напоминающий птичьи следы почерк.
Госпожа сквозь загораживающий ее занавес зорко следила за ним — и вдруг, незаметно приблизившись, вырывает письмо у него из рук!
— Что вы делаете?— возмущается Удайсё.— Как вам не стыдно? Это письмо от госпожи Восточных покоев дома на Шестой линии. Сегодня утром она, простудившись, занемогла, а я так и не успел зайти к ней, ибо, навестив отца, сразу же уехал. Обеспокоенный, я послал гонца, поручив ему осведомиться о ее здоровье. Взгляните, разве это письмо похоже на любовное? Право же, ваше поведение не делает вам чести. Печально, что вы постепенно отдаляетесь от меня и все больше пренебрегаете моими чувствами. Неужели вам безразлично, что я о вас думаю?
