Разумеется, трудно выявить какую-то градацию и отнести часть образов к буддийским, а часть к традиционным. В сложном процессе трансформации средств художественной выразительности имело место, вероятно, взаимовлияние и взаимопроникновение элементов и народной поэзии, и буддизма. Под влиянием последнего изменилось не только функциональное значение и содержание отдельных образов, но и их символика. Так, яшмовая или жемчужная нить отождествлялась ранее с представлением о чем-то длительном, бесконечном. В первоначальном смысле она служила порой символом верности в любви:
Но не выполнен обет, Тама-но о-но Данный мною и тобой, таэдзи и имо-то Что не будет никогда мусубитэси Рваться яшмовая нить… кото-ва хатасадзу
(III — 481)
Буддизм же, окрашивающий все в грустные, печальные тона, вводит в поэзию образ рвущейся нити ("Этот бренный мир, не всегда ли ты таков? И в мыслях вижу: рвущаяся нить, с которой падает нанизанная яшма…", VII — 1321). Он становится выражением идеи непрочности, символом недолговечности жизни, т. е. происходит полное, контрастное изменение символики.
Вот отрывки из народных песен западных и восточных провинций:
Чем никчемно, так, как я, Наканака-ни Человеком в мире жить, хито то арадзу ва Лучше куколкой мне стать кувако-ни мо Шелковичного червя нарамаси моно-о С жизнью краткою, как яшмовая нить. тама-но о бакари
(XII — 3086)
Встретишься с любимой моей — Аэраку ва Миг недолог, словно яшмовая нить, тама-но о сикэ я А полюбишь — так навеки, коураку ва Как над Фудзи Фудзи-но таканэ-ни Падающий снег… фуру юки насу мо
(XIV — 3358)
Любопытно, что данный образ вернулся в народную поэзию уже в новом толковании, хотя в той же XII книге и в ряде других его можно встретить и в старом значении:
Как яшмовая нить, Тама-но о но Жизнь длинная… нагаки иноти-ва
(XII — 3082)
В поэзии "Манъёсю" употребляется часто эпитет "уцусэми-но" — применительно к миру, человеческой жизни, человеку. Существует мнение, что значение "бренный" этот эпитет приобрел позднее.
Из материалов, приводимых филологом Кэйтю, выясняется, что "уцусэми" называли особую породу недолговечных цикад, которые, рождаясь весной, умирают летом, а рождаясь летом, умирают осенью. Вероятно, вначале данный образ использовался в качестве конкретного сравнения жизни человека и недолговечной цикады — для народной поэзии характерно обращение к природе и конкретность образов. Буддизм же в дальнейшем придал такому сопоставлению характер отвлеченного эпитета — "бренный, непрочный" и перенес это представление на все земное.
Не без влияния буддизма появились и постоянный эпитет человека "невечный" ("цунэнарану"), и выражение "коно ё", или "ёнонака" (синоним "коно ё" букв. "этот мир"), обычно применяющееся в значении "бренный, суетный, пустой мир".
Остановимся на четвертой категории песен. Хотя императорский дом покровительствовал буддизму, насчитывавшему к VIII в. много последователей, в песнях "Манъёсю" встречаются иронические и даже издевательские высказывания по поводу этого вероучения. Некоторые произведения отражают пренебрежительное отношение к буддийским монахам, святыням, а также у отдельным буддийским идеям и представлениям. Так, явная ирония звучит в песнях Отомо Табито, когда он упоминает о буддийском учении:
О, пускай мне говорят Атаи наки О сокровищах святых, такара то ю томо Не имеющих цены. хитоцуки-но С чаркою одной, где запенилось вино, нигорэру сакэ-ни Не сравнится ни одно! ани масамэ я мо
(III — 345)
Слова "атаи наки такара" ("сокровища, не имующие цены"), взятые из буддийской сутры Хоккэкё, явно указывают на то, какие сокровища подразумевает поэт. Иронически воспринимает он и идею будущих миров, переселения душ, кармы и т. п.
Лишь бы на земле Има-но ё-ни си Было счастье суждено, танусику араба А в других мирах — кому ё-ни ва Птицей или мошкой стать — муси-ни тори-нимо Право, все равно! варэ-ва наринаму
(III — 348)
В кн. XVI антологии встречаются также шуточные песни, косвенно свидетельствующие о непочтительном отношении к буддизму. Таковы песня придворного Икэда, высмеивающая Омива Окимори, и ответ Омива, издевающийся над Икэда.
Как в буддийском храме, здесь Тэра дэра-но Женский черт голодный есть, мэгаки мо: саку Говорит он: Омива — Омива-но Черт мужской, такой, как я, огаки табаритэ Мужем сделаю его и рожу ему дитя. соно ко уманаву
(XVI — 3840)[14]
Ответная песня Омива:
Коль тебе для статуй Будд Хотокэ цукуру Киновари мало тут масохо тарадзу ва …… …… У Икэда с носа ты Икэда-но асо-га Позаимствуй красноты! хана-но э-о хорэ
(XVI — 3841)
Еще в одной песне высмеивается священный танец стража буддийского храма:
В Икэгами над прудом Икэгами-но Будто пляшет страж с копьем? рикиси маи камо Иль летает в вышине сирасаги-но Цапля белая кружа, хоко куимотитэ В клюве веточку держа? тобиватару раму
(XVI — 3831)
В произведениях памятника отразилось и пренебрежительное отношение к буддийским монахам. Характерна в этом смысле одна из анонимных песен:
Вместо леса пышной бороды, Хосира-га У монахов лишь пеньки торчат. хигэ-но соригуи Можешь привязать к пенькам коня, ума цунаги Да не дергай сильно впопыхах, итаку на хики со Заревет от боли наш монах. хоси накаракаму
(XVI — 3846)
Все эти примеры свидетельствуют о том, что новое учение, его идеи вызывали известное противодействие, приявившееся и в поэзии "Манъёсю".
Число песен, сочиненных монахами, в данном памятнике очень незначительно (всего 21). Среди создателей их есть инокиня, выступающая в соавторстве с поэтом Отомо Якамоти, и обитатели буддийских монастырей, которым, видимо, не чужды были такого рода забавы, — Хакуцу (песни кн. III — 307 — 309), Цуган (Цукан; III — 327, 353), проповедник Эгё (XIV — 4204), Энитати (Энтати; VIII — 1536), монах из храма Гангодзи (VI — 1018), настоятель храма богини Каннон в Цукуси, друг Отомо Табито (III — 336, 351, 391, 393, IV — 572, 573, V — 821), и сам Сётоку-тайси (III — 415).
