арбуза, и я вижу его следы на твоей одежде. И наконец, ты сидел на стуле своим грязным, замызганным задом, ведь я вижу, что на твоем платье, на том месте, где ты сидел, солома оставила следы свои. Итак, я больше никто для тебя, и ты больше никто для меня!
В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
ДЕВЯТЬСОТ СОРОКОВАЯ НОЧЬ,
она сказала:
Ты осмеливаешься отрицать очевидное?! Ты воняешь гашишем, и мой нос чует это. Ты наелся арбуза, и я вижу его следы на твоей одежде. И, наконец, ты сидел на стуле своим грязным, замызганным задом, ведь я вижу, что на твоем платье, на том месте, где ты сидел, солома оставила следы свои. Итак, я больше никто для тебя, и ты больше никто для меня!
И, сказав так, она закуталась в свою вуаль и потащила меня, несмотря на мой повисший нос, к кади. И когда мы пришли и оказались в его присутствии, она сказала ему:
— О господин мой кади! Раба твоя состоит в законном браке с этим мерзким человеком, который стоит перед тобою. Так вот, перед нашим браком я поставила ему три важнейших условия, которые он принял и соблюдал в течение определенного времени, но сегодня он нарушил их. Так вот, в соответствии с моим правом я намерена прекратить с этого момента быть его женой, и я пришла просить тебя о разводе и требовать свое пособие.
И кади попросил сказать ему, что это были за условия. И она подробно изложила их ему, добавив:
— Так вот, этот сын висельника сидел на стуле, ел арбуз и принимал гашиш, — и доказала перед лицом кади, что говорит правду, так что я, не смея отрицать очевидного, лишь смущенно опустил голову.
Тогда кади, который испытывал добрые чувства ко мне и сочувствовал моему положению, сказал жене моей, прежде чем вынести свой приговор:
— О дочь добрых людей, ты, конечно, в своем праве, но тебе надлежит быть милостивой!
Она же настаивала на своем и не хотела ничего слушать. Тогда кади и его подручные принялись настойчиво умолять ее простить меня на этот раз. И поскольку она оставалась непреклонной, они в конце концов стали просить ее просто приостановить иск о разводе, чтобы у нее было время подумать об этом деле, а в случае необходимости этот иск можно будет возобновить. Тогда жена моя, утомленная этой словесной баталией, в конце концов сказала:
— Ладно, я соглашусь примириться с ним, но при одном условии: господин кади найдет ответ на вопрос, который я ему задам.
И кади сказал:
— Я согласен. Задай свой вопрос, о женщина!
И она сказала:
— Сначала я кость, потом я нерв, потом я плоть. Кто я?
И кади опустил голову, призадумавшись. И он долго молчал, поглаживая бороду и ничего не отвечая. И в конце концов он повернулся к жене моей и сказал ей:
— Валлахи! Сегодня я, утомленный своим долгим заседанием в суде, не могу найти ответ на этот вопрос. И я прошу тебя прийти сюда завтра утром, и я отвечу тебе, успев просмотреть мои книги по юриспруденции.
На этом он закрыл заседание суда и удалился к себе. И он был так озабочен поставленным вопросом, что даже не прикоснулся к трапезе, которую подала ему дочь его, девочка четырнадцати с половиной лет. И поставленный вопрос постоянно крутился у него в голове, и он повторял про себя вполголоса: «Сначала я кость, потом я нерв, потом я плоть. Кто я? Эй! Валлахи! Кто я? Кто он? Да что же это такое?»
И он перелистал все свои книги по юриспруденции, медицине, и грамматике и научные трактаты и нигде не мог найти ответа на этот вопрос и понять эту загадку или хотя бы приблизиться к ее пониманию. И в конце концов он воскликнул:
— Нет, клянусь Аллахом, я сдаюсь! Никогда ни одна и моих книг не просветит меня в этом вопросе!
И дочь его, наблюдавшая за ним и заметившая его заботу, услышала, как он произнес эти последние слова, и сказала ему:
— О отец мой, ты мне кажешься таким озабоченным и печальным. Что, клянусь Аллахом, с тобой произошло? В чем причина твоих хлопот и забот?
И он ответил:
— О дочь моя, это задача, которую нельзя объяснить, и это дело безнадежное.
Но она сказала:
— Всегда есть ответы, ибо ничто не скрыто от мудрости Всевышнего.
Тогда он решился рассказать ей все и изложить ей задачу, которую задала ему молодая женщина, жена моя.
И она рассмеялась и сказала:
— Иншаллах! Неужели только в этом и заключается твоя неразрешимая проблема?! Но, о отец, решить ее так же легко, как перешагнуть через ручей. Решение ее очевидно и сводится к следующему: по силе, твердости и стойкости зебб человека от пятнадцати до тридцати пяти лет сравним с костью, от тридцати пяти до шестидесяти — с нервом, а после шестидесяти это уже не что иное, как висящая плоть, лишенная добродетели.
Услышав эти слова дочери, кади воспрял духом и сказал:
— Хвала Аллаху, дарующему разум! Ты спасаешь мою честь, о благословенная дочь, и предотвращаешь распад славной семьи!
И едва наступил день, он встал и, находясь на пределе нетерпения, побежал в Дом закона, где председательствовал на заседании суда, и после долгого ожидания наконец увидел, как вошла женщина, которую он ждал, а именно моя жена, и твой раб, находящийся здесь, а именно я. И после приветствий с обеих сторон моя жена сказала кади:
— Йа сиди, ты помнишь мой вопрос? Решил ли ты эту загадку?
И он ответил:
— Иншаллах! Хвала Аллаху, просветившему меня! О дочь добрых людей, ты могла бы задать мне более трудный вопрос, ибо этот решается без труда. Всем известно, что зебб человека от пятнадцати до тридцати пяти подобен косточке, от тридцати пяти до шестидесяти он становится подобен нерву, а после шестидесяти он становится не более чем ни на что не способным куском плоти.
Однако моя супруга, которая хорошо знала дочь кади и ее живой ум, догадалась, что произошло, и сказала вкрадчиво:
— Твоей дочери всего четырнадцать, но мозгов у нее хватит на двоих или даже на троих. Мои ей поздравления! Как это она успела поднабраться ума?! Валлахи! А ведь его недостает и многим зрелым женщинам. Твоя дочь, безусловно, преуспеет в науках, и ее будущее обеспечено.
При этом она сделала мне знак покинуть залу заседания суда, и вышла, оставив кади
