ГЛАВА XXII
О тому как справили свадьбу Ибн-Селляма и Лейли, как Лейли убежала в степь и встретилась там с Меджнуном
По всем страницам пробежав, калам
Такую повесть поверяет нам:
Немало в небе вероломства есть,
С обманом у него знакомство есть,
И шутки начало шутить оно!
А шутки — что? Бесстыдство лишь одно!
Меджнуну повелело: «В брак вступи!»
И в то же время мчится по степи
Со всеми родичами Ибн-Селлям:
Он в стан Лейли велел скакать коням!
С почетом племя встретило гостей —
И жениха, и всех его людей.
И свой народ созвал отец Лейли,
И вскоре кубки пира принесли.
Продлилось пиршество немало дней,
А наливались кубки все полней.
Но только свадьба веселит пиры!
Дождались гости радостной поры.
И выбран был благословенный час,
Для двух народов незабвенный час.
И проповедник высунул язык —
Он попусту давно болтать привык —
И закрепил он брачный договор,
И все пошли к Лейли, в ее шатер,
Вступили в целомудрия приют,
И вот луну дракону отдают.
Невесту к Ибн-Селляму подвели,
Он руку протянул руке Лейли,
Но странный случай с ним произошел.
Страдал он сердцем. Был недуг тяжел
И мучил Ибн-Селляма издавна.
К тому же много выпил он вина,
Как будто заливал вином пожар, —
И на пиру его хватил удар.
Все тело судорогой сведено, —
Вперед запомнит он, как пить вино!
Но вот затих, недвижный, как мертвец,
И люди все подумали: конец.
Казалось, был он смертью покорен…
Смех свадьбы стал рыданьем похорон.
И жениха скорее унесли —
Забыли о невесте, о Лейли.
От горьких дум, которым нет числа,
Павлиньи сломаны ее крыла.
И думы ей покоя не дают,
Уйдут — придут на смену сотни смут.
Она решила ночью мертвой лечь
И притаила ядовитый меч.
Желанье Ибн-Селлям не утолит,
Она себя от мира удалит!
Она свободной сделает себя,
Умрет, единственного полюбя!
И выбран этот меч недаром был:
Наказан Ибн-Селлям ударом был…
Коварству неба где найти предел!
Как много в мире непонятных дел!
И вот одно: Меджнуна и Лейли —
Две несказанных радости земли —
Ударила судьба такой волной,
Что двое сделались четой одной.
Но две жемчужины разлучены:
Тот — мужем наречен другой жены,
Той — суждено другому стать женой —
И что же? Нет отверстья ни в одной!
И все это в одну случилось ночь!
Как вероломство неба превозмочь?
Не знают новобрачные родства,
Чужими стали, в брак вступив едва.
Или для них и час, и день, и год
Один и тот же выбрал звездочет?
О нет: и звездочет бессилен тут.
Ведь сказано: «Все звездочеты лгут!»
* * *
Когда, решив: жених сейчас умрет, —
Стоял всю ночь вокруг него народ,
Тогда вернулось мужество к Лейли:
Свободна от супружества Лейли!
Пока без чувств лежал ее жених,
Тихонько, незаметно для родных,
Она покинула отцовский дом
И скрылась вскоре за степным холмом.
Куда идет? Не ведает сама,
Не видно стана за песком холма…
И в ту же сторону Меджнун идет,
Не сам идет — любовь его ведет,
И приближаются в степной дали
Лейли к Меджнуну и Меджнун к Лейли!
Его печальный голос ей знаком:
Животворящим он звенит стихом.
Меджнун ее дыхание вдохнул,
Ее благоухание вдохнул.
К Меджнуну подошел его кумир.
Подобной встречи не запомнит мир!
И друг на друга смотрят, не дыша:
Вернулась к телу слабому душа.
Теперь им нужен был один творец!
Для двух жемчужин был один ларец!
Два солнца всходят на одной земле.
Две розы зреют на одном стебле.
В едином теле две души сошлись,
В глазу едином два зрачка зажглись.
Дух плотью стал, и духом стала плоть —
Единой сделал двойственность господь.
Слил виночерпий вина разных лоз
И чашу единения поднес,
Любовным зельем сделалась она,
Он сделался поклонником вина.
Он захмелел, она пьяным-пьяна,
И тот, и та — поклонники вина.
Два имени у них — что из того?
Единое мы видим существо!
Слились две капельки живой воды.
Их не разнять, напрасны все труды!
Она — вода, он — сахар в их судьбе.
Всю воду сахар притянул к себе.
Она — вода. От вздохов он дрожит,
Он пузырьками по воде бежит!..
Над ними небо сжалилось на миг,
И сон в глаза жестокости проник.
И каждое дыхание земли,
И каждое создание земли,
Все крохотные твари в эту ночь
Стремились двум любовникам помочь.
Раскинул нитку длинную паук:
Закрыл их паутиною паук.
Чтобы влюбленных скрыть, на мир легло
Летучей мыши серое крыло.
Чтоб не тревожить их, комар замолк.
Глаза прикрыл мохнатым ухом волк.
Замолк и филин, тяжело вздохнув,
Под перьями он свой упрятал клюв.
Бродил в степи с баранами пастух, —
Вошел в его собаку сонный дух,
И на нее, чтоб не будила стан,
Накинул из бараньих шкур аркан.[90]
Чтобы лиса проснулась лишь к утру,
Ночь окурила всю ее нору.
Заснули насекомые в степи.
Спокойно спят пасомые в степи.
И все летающие твари спят.
И все кусающие твари спят.
За жертвою не скачет крупный зверь.
Не воет и не плачет малый зверь.
Ослабли силы четырех стихий
И стали неожиданно тихи:
Вода бурливой не шумит волной.
Не гонит пыль густую вихрь степной.
Дыханье стужи дремлет под замком,
И пламя не болтает языком:
Оно завесой шелковой встает,
Чтоб войско стужи не сошло с высот.
Луны лепешка скрыта темнотой,
И стала ей земля сковородой.
От глаз Меркурий отгоняет сон,
«Воистину, готовы…»[91] — пишет он.
Венера не читает книг своих,
В руках Венеры звонкий чанг затих.
Любовников дурной не сглазит глаз:
Его проколет Марс копьем сейчас.
Воззвал Юпитер к совести судьбы,
Он распростер ладони для мольбы.
Сатурн влюбленным робкий шлет привет,
И ночи цвет — Сатурна робкий свет,[92]
Но руки вымазала ночь в смоле,
Чтоб не нашел рассвет пути к земле.
Боится утро холодком пахнуть,
На пепел ночи ветерком дохнуть,
Не дышит утро истинное здесь, —
Дыхание развеет пепел весь.
И даже утро ложное, поверь,[93]
Такое осторожное теперь!
Не виден людям утренний рассвет,
Светильников для них на небе нет,
Чтоб разлучить влюбленных не могли!..
Как чуден мир: Меджнуна и Лейли
Преследовали небеса всегда, —
В одну лишь ночь исчезла вся вражда!
Душа и тело, — вот они слились,
Как плющ и кипарис, переплелись.
Один целует ноги у другой,
Ласкает шею робкою рукой.
Она — ладони сетью заплетет,
Как волосами, друга обовьет,
А то ведет ладонью по глазам,
По шее, по лицу, по волосам.
Он тоже к сердцу друга припадет
И локонами руки обовьет,
И кудри — как чудовище-дракон:
Всегда хранит сокровище дракон!
Она, смущаясь, кудри соберет
И — спутанными — пыль с него сотрет,
И говорит: «О, пыль тоски твоей
Татарского мешочка мне милей!»[94]
Свиданием с возлюбленным пьяна,
Себя Меджнуном чувствует она.
В Лейли мечтает воплотиться он:
Игрив и ласков, как девица, он!
Она есть он, отныне он — она.
У них одно дыханье, жизнь одна.
Не страшен путь греха такой чете:
Их даже грех приводит к чистоте.
Кто чистотою равен им, для тех
Вовек любовь не превратится в грех,
Влюбленный должен чистым быть всегда:
Любовь желанью грязному чужда!
Соединила двух людей любовь, —
Решило небо стать жестоким вновь,
И ложным утром озарило всех:
Раздался вероломный, лживый смех.
Взлетели искры утра выше гор,
В груди Меджнуна запылал костер.
Подобна утру светлому Лейли, —
Росой кровавой слезы потекли.
Прошла для них свидания пора,
Настала расставания пора.
Лейли, роняя красный цвет из глаз,
О прошлой ночи повела рассказ,
И на слова Меджнун переложил
Все то, что прошлой ночью пережил,
Один другому ноги целовал,
Один другому сердце разрывал,
Ожог разлуки ожигая вновь,
Немые руки обретая вновь.
С любимым быть на ложе — хорошо,
Но и расстаться — тоже хорошо!
Ушла Лейли: скрывается луна,
Созвездием скорбей окружена.
Пошел безумец по тропам степным:
И боль, и горе следуют за ним…
Свиданья ночь пришла, чудотворя,
Но сеть разлуки нам плетет заря.
Пусть ночь продлится век, — всё жаждем нег.
Как вздох, как вздох один, промчится век!
