Алишер Навои - Поэмы

Тот мудрый, кто составил временник
Иранских полководцев и владык,

Дал место и Бахрамовым делам, —
Стал украшением письмен Бахрам.

Когда Бахрама, — так писал мудрец, —
С небесной славою связал творец,

Признали власть его державных дум
Хакан и кесарь, весь Китай и Рум, —

Все страны обитаемой земли
Ему свою покорность принесли.

Его предел — от Рыбы до Луны.
Он всем владел от Рыбы до Луны.[95]

Царем царей Бахрама нарекли,
Царем царей семи частей земли.

Всем дерзновенным робость он внушил,
Всех венценосцев данью обложил.

Такой завел порядок искони:
Будь это раджа иль хакан, — они,

Собрав налоги у себя в стране,
Их не держали у себя в казне, —

Несли всю дань к Бахрамовым стопам,
За ней гонцов не посылал Бахрам.

Так все цари, сполна и каждый год,
Бахраму отправляли свой доход,

А также и добычу рук людских
Из недр земных или пучин морских.

Все редкости, все ценности земли
Со всех сторон в его казну текли.

Велик ли, мал, но целиком налог
Исправно в шахский поступал чертог.

А шах, к игре и пению влеком,
Веселью отдавался целиком.

Любил он страстно музыку, игру,
Звенели песни на его пиру.

Не ведал он тоске своей границ,
Не видя музыкантов и певиц.

Повсюду он возил их за собой,
Без них терял он волю и покой.

Всевластный, музыки признал он власть.
Охота — вот его вторая страсть.

Но даже на охоте удалой,
Пронзая жертву меткою стрелой,

Вдруг останавливался, не дыша:
Алкала светлой музыки душа…

Он промаха не знал, стреляя дичь,
Кровь проливая, издавал он клич.

Среди лихих охотничьих забав
Он пил всегда вино, чей цвет кровав.

Нередко он, охотясь, открывал
Красивую поляну, и привал

Он объявлял; слетались сотни слуг;
Хмельная чаша обходила круг;

Звенел ребаб, то плача, то смеясь;
Шипел кебаб, на вертеле дымясь…

Однажды он, охотясь так, набрел
На холм; вокруг пестрел цветами дол

Не охватить его, не оглянуть…
Вливался воздух животворный в грудь.

Расположился на холме Бахрам,
Стал пировать. И песня к небесам

Свободно, ясно, радостно взвилась,
Она согласно, сладостно лилась.

Певцу внимая, пил Бахрам вино,
А сердце было ввысь устремлено.

Хмель в голове, а музыка в ушах
Так весело звенели; видел шах,

Что он могуч, и славен, и велик,
Для слабых — упования родник.

В душе рождалась мысль: «Я сотворен
Для блага всех земель и всех племен,

И в благодарность за любовь творца
Я должен бедных утешать сердца.

Я буду милосерден, справедлив,
Добро и правосудье утвердив».

Казалось, озирает он простор,
Нет, в самого себя он бросил взор!

Тут путника в степи заметил шах:
Он приближался, ускоряя шаг.

Бахрам подумал: «Кто это идет?
Внушает жалость бедный пешеход!»

Душа склонилась к незнакомцу вдруг,
И приказал он одному из слуг:

«Сядь на коня, а на другом коне
Ты чужестранца привези ко мне».

Гонец к Бахраму странника привез,
И незнакомцу задал шах вопрос.

А тот сошел с коня, чтоб наземь лечь,
И, прах поцеловав, повел он речь.

Он в жемчуга свои слова облек,
Всех изумил его отменный слог,

Бахрама так восславил чародей,
Что в восхищение привел людей,

Не только в восхищение — в восторг,
Из их груди он похвалу исторг:

«Не подобает страннику стоять,
Он должен подле шаха восседать!»

И вот вино пришельцу подают
И предлагают сто различных блюд;

Когда поел он вдоволь и попил,
В беседу с чужестранцем шах вступил.

Поправился Бахраму разговор.
Был собеседник тонок и остер,

На все вопросы находил ответ…
Подумал шах: «Он обошел весь свет,

Он сведущ в жизни, он знаток наук!»
Сказал Бахрам: «О мой чудесный друг,

Отрадно мне беседовать с тобой!
Но всей вселенной ты прошел стопой;

Твои движенья быстры; твой язык
Вкус ясности и плавности постиг;

Ты земли дальних пересек держав,
Пустынь и городов; скажи, я прав?

Из слов твоих сужденье извлеку:
Ты много видел на своем веку.

Диковинки встречал ты на пути, —
Нас в тайну приключений посвяти.

Встречался с чудесами ты порой, —
Хотя б одно из них ты нам открой!»

Воскликнул путник: «Добрый господин!
В степи я путешествую один.

Язык мой беден, дар мой слишком слаб,
Не произнес бы слова я, когда б

Тебя в степи не встретил я сейчас.
Я знаю удивительный рассказ.

Живу я, тайну от людей храня:
Так это чудо потрясло меня!

Свой путь я начал далеко отсель,
И шах Бахрам — моих скитаний цель.

Он царь царей, он шахов гордый шах,
А небо — у его порога прах.

Когда к его чертогу я приду,
Когда к его порогу припаду,

Лицо и очи к праху приложу
И цель прихода шаху изложу,

Ему открою чудо в тот же миг.
Бахрама я покуда не достиг,

А ты уже вопрос мне задаешь,
Невольно на моем пути встаешь.

Как быть! Сказать? Нарушу я обет.
Но и молчать не смею я в ответ!

Радушием тебе обязан я.
Смотри же, господин, как связан я!

В тебе я вижу гордые черты;
Твой сан высок; являешь облик ты,

Который свойственен одним царям.
Мне кажется: пусть ты — не шах Бахрам,

Царем ты предо мною предстаешь,
Мне кажется: ты на него похож,

Хотя невероятно сходство с ним:
Бахрам ни с кем на свете не сравним!

Сюда пришел я из чужих сторон.
Твоим великодушьем я пленен.

Но все же у меня другая цель:
С Бахрамом говорить — благая цель.

Ты лаской сердце мне развеселил,
Но две заботы в сердце поселил:

Смолчу — беда и расскажу — беда…
Как на тебя смотреть мне без стыда?»

Тогда расцвел властитель, как цветник.
Светильником он сделал свой язык:

«О ты, кто странником в пустыне стал!
Знай: ищущий — нашедшим ныне стал.

Ты сам не ведаешь, что в этот миг,
Искатель, ты искомого достиг.

Не жаждай, друг мой, около реки,
Не страждай, друг мой, счастью вопреки!

К Бахраму ты спешил степной тропой?
Начни рассказ: Бахрам перед тобой!»

Тут странник, небеса благодаря,
Целуя землю, пал к ногам царя:

Узрел он цель, хоть много перенес!
Он благопожеланье произнес,

Учтиво сел и начал: «Мудрый шах!
О разных ты спросил меня вещах.

Вот первая: кто я? Мой шах, внемли.
Зовусь я среди жителей земли —

Мани; художник — звание мое,
Известно рисование мое».

Восторг Бахрама взвился до небес,
Как будто был он мертвым и воскрес:

Бахрам давно художника искал!
Он крепко обнял гостя, приласкал,

Остались все придворные в тени:
Увидел шах великого Мани!

Однако вскоре благосклонный шах
Ему напомнил о других словах.

Рассказчик молвил: «Слушай мой ответ.
Скитаясь, обошел я семь планет,

Под сводами блуждал я всех небес,
И очевидцем был я всех чудес.

Затмило все в моих глазах одно:
В Китае обретается оно.

Там с неким повстречался я купцом.
Не ошибемся, коль его сочтем

Богаче многих шахов и царей.
Сокровищами копей и морей

Владеет он: у этого купца
Товарам нет ни края, ни конца.

Число их даже передать нельзя,
А денег столько, что сказать нельзя,

Ему туманов никогда не счесть:
Одних наличных сотня тысяч есть!

Хотя богаче прочих он купцов,
Хотя забыл число своих ларцов,

Хотя не знает счета сундукам,
Рубинам, серебру и жемчугам, —

Владеет он жемчужиной одной.
Жемчужиной? Зови ее луной,

Любовникам сияющей с небес,
Игрушкой, дивом, чудом из чудес!

Волшебница в Китае рождена,
Любовью к ней страдает вся страна.

Красы подобной не было вовек:
С тех пор, как существует человек!

Кто взглянет на нее, тот будет рад
Отдать ей душу за единый взгляд.

Когда же в руки чанг она возьмет,
От счастья только мертвый не умрет.

Когда же струны чанга зазвенят
И стройным, животворным звукам в лад

Протяжно запоет она сама, —
Вселенную сведет она с ума!

Когда б я прожил тысячу веков,
Когда б я знал сто тысяч языков,

Я не сумел бы рассказать о той,
Чей голос нежный спорит с красотой!

Хозяин украшает красоту,
Богато наряжает красоту.

Он ей носилки для прогулок дал,
На них пошли алоэ и сандал,

Пленителен красавицы покров —
Крученый шелк изысканных цветов,

Он жемчугом искусно окаймлен.
Доносится до нас певучий звон:

То чанг звенит, и легче ветерка
Бежит по струнам тонкая рука.

Красавица играет, как Зухра,
Сияя, как рассветная пора.

Она игрой приводит всех в восторг.
Купец хотел продать ее, но торг

Не состоялся до сих пор. Смотри:
Зухра — одна, а сколько Муштари!

Все богачи, юнцы и старики,
Опустошив мешки и сундуки,

Отвесили купцу свое добро,
Но золото, рубины, серебро

Отверг хозяин и сказал: «Казна
Всего Китая — вот ее цена!»

Неутолимой страстью обуян,
Уже хотел ее купить хакан,

Весь годовой доход купцу отдать.
Узнав об этом, возроптала знать,

Советники сказали: «Светоч наш!
Когда казну ты за нее отдашь,

Не сможешь больше денег ты собрать,
Тебя покинув, разбежится рать.

Ты должен дань обычную внести
Или восстать: иного нет пути.

Но, потеряв и войско и казну,
Как против шаха ты начнешь войну?

Страсть утолишь ты, царство погубя.
О, пожалей державу и себя!»

Хакана мудрый охладил совет,
А у других влюбленных — денег нет.

Хотя страдают тысячи сердец,
С продажей не торопится купец.

Но я, желая стать твоим слугой,
Подарок приготовил дорогой,

Когда решил отправиться к тебе,
Быть может, он понравится тебе.

В живой воде я краску растворил
И образ дивной пери сотворил,

Хотя рисунок — не она сама,
Подобие найдешь в чертах письма:

Посильную красе принес я дань…»
Сказав, он вынул шелковую ткань.

Шуршала ткань, упруга и нежна, —
На ней певица изображена!

Художник жизнь в китайский шелк вдохнул,
Ресницами с картины пыль смахнул,

Расправив складки, разложил он шелк…
Бахрам взглянул, и вскрикнул, и замолк.

Казалось, разум у него погас!
До вечера не отрывал он глаз

От шелка, в думы погружен свои.
Казалось, он исчез в небытии.

До вечера ни с кем не говорил,
Он образ пери в сердце затаил,

Запали в душу дивные глаза,
Сжигали душу пламя и гроза.

Мани, почуяв боль его души,
Сказал: «Опомнись, шах, и поспеши,

Не упускай красавицу из рук,
Не то смертельным будет твой недуг!»

«Увы! — Бахрам воскликнул, — я в огне!
В целебном счастье жизни — горе мне.

Я обезумел: ты меня сразил,
Когда ее глаза изобразил.

Художник, сделал ты меня больным,
Как врач, недугом ты займись моим.

Скажи скорей, подай благой совет:
Что делать мне?» — Мани сказал в ответ:

«Ее цена — китайская казна.
Когда тебе краса ее нужна,

Когда из-за любви ты изнемог,
Да будет жертвой годовой налог!

Дирхемы — наилучшие врачи.
Всю дань Китая за нее вручи,

От денег в полной мере откажись
Иль от китайской пери откажись!»

«За близость с ней, — сказал ему Бахрам, —
Не только дань хакана я отдам,

А подати со всех моих держав
Отдам я, ничего не удержав,

И цену эту низкою сочту,
Когда осуществлю свою мечту!»

Воскликнув так, письмо составил он,
Немедленно в Китай отправил он

Сто мудрецов, ревнителей святынь,
А с ними — верных евнухов, рабынь,

Чтоб оказать красавице почет,
Чтоб на пути не ведала забот.

Хакану приказал он в точный срок
Купцу вручить весь годовой налог,

А людям он сказал: «Наказ таков:
Луну освободите от оков».

Стремясь исполнить шахский сей наказ,
Послы в Китай отправились тотчас,

С измученной душой остался шах,
Художник — рядом, а портрет — в руках.