6
Когда невыносимым стал ожог,
Бахрам перешагнул шатра порог,
В уединенный он вошел покой:
Он на людей теперь взирал с тоской.
Покрепче изнутри он запер дверь,
Упал на землю, заревел, как зверь,
И одиночества издал он крик.
Он разорвал сначала воротник,
Потом зубами искусал себя,
Он бил себя, он истязал себя,
По голове удары наносил,
И, весь в крови, он выбился из сил,
Припал, в бессилье, к двери шах Бахрам,
Увидел образ пери шах Бахрам.
Припомнил косы черные до пят, —
И вот печалью черной он объят.
Изогнутая бровь предстала вновь, —
Согнул он тело слабое, как бровь.
Нет, стал он полумесяца кривей
При виде полумесяца бровей!
Ее глазам газельим отдал дань, —
В пустыне сердца заметалась лань.
Ее ресницы мысленно узрел, —
Вонзились в тело сотни тонких стрел;
То были не ресницы-волоски,
А грозные индусские стрелки.
Вообразил он светлое чело, —
Увы, затменье на него нашло.
Тоскуя по живительным губам,
И умирал и оживал Бахрам.
Кровавыми слезами он рыдал —
Степные камни превратил в коралл.
Пошли душа и тело на ущерб,
Сноп бытия скосил жестокий серп,
В глухой степи он точкой мнимой стал,
Воспоминаньем о любимой стал!
Ты не гонись за призраком степным, —
Найдешь его по признакам таким:
Он в памяти о гурии живет.
Когда он вспомнит животворный рот,
Ее зубов жемчужную красу,
Прольет он слез жемчужную росу.
Но вот он вспомнил нежный голос вдруг, —
Душа на части раскололась вдруг.
Почудился ему ее напев, —
Исчез Бахрам, в небытии сгорев,
И ожил вновь, предав себя тоске
По ямочке на розовой щеке.
Чуть видный тонкий стан пред ним возник, —
Бахрам заволновался, как тростник.
На серебро грудей посмел взглянуть, —
И слезы стали тяжкими, как ртуть.
Он вспомнил, как держала чанг она, —
Оборвалась нить жизни, как струна.
Он заболел, а лекарь не помог.
«О, неужели это я, мой бог, —
Он плакал, — неужели это я,
Кто превращал дракона в муравья?
Теперь иной господствует закон:
Я — муравей, а страсть моя — дракон.
Я ль это? Прежде, грозен и суров,
Я побеждал неукротимых львов,
Теперь, как маленький мышонок, слаб,
Я не избег страданья львиных лап.
Я ль это? Прежде, возглавляя рать,
Я заставлял китайцев трепетать,
Теперь в моих войсках не счесть потерь,
Разбит я китаянкою теперь.
Я ль это? Был я наделен в былом
Терпеньем, верой, силой и умом,
Сносил беду с достоинством не раз.
Перед каким же воинством сейчас
Я должен голову склонить и пасть?
Ужасной силой обладает страсть!
Ее войска я вижу наяву.
Как мне назвать их? Ночью назову!
Но так ли ночь грозна, черна, долга?
Несметно войско моего врага:
То войско ночи. Эта ночь длинней
Душистых кос возлюбленной моей!
Нет, для меня — могила эта ночь,
И труп мой поглотила эта ночь.
Ты, небо, чтоб заснул я мертвым сном,
Меня в могилу бросило живьем,
Свое копье направило в меня, —
Зачем не обезглавило меня?
О полчища несметные мои,
О слуги безответные мои,
Я видел ваши головы в пыли,
У ног своих: так службу вы несли.
Я стал для вас источником щедрот.
Мои права никто не отберет.
Хвалились вы не раз: как благодать
Вы за меня готовы смерть принять.
Так где же вы? Где ваш двуострый меч,
Зачем вы не бежите в пламя сеч?
Так где же вы? На поле вышли вы?
Из подчиненья, что ли, вышли вы?
Пусть быстрый меч в мою вонзится грудь,
Чтоб, жизнь отняв, покой душе вернуть!
Не допущу, чтобы одна любовь
Без наказанья проливала кровь:
Вам право я такое же даю, —
О слуги, уничтожьте смерть мою.
Друзья по брани, — постоянство где?
О мусульмане, — мусульманство где?[97]
Убив меня, найдете путь к добру:
От мук избавлюсь я, когда умру!»
Так плакал шах Бахрам в степном шатре.
Когда запела птица на заре,
Бахрам без чувств лежал в крови, в пыли…
Бесплотной тенью мы б его сочли!
Тоска и ужас обуяли слуг,
Когда открылся им его недуг,
А между ними, что ни говори,
Имелись полновластные цари!
И каждый шах страны, и каждый бек,
Простой слуга и знатный человек
Стояли с непокрытой головой
И выщипанной в горе бородой;[98]
Но, видя: если плакать день и ночь,
Нельзя недуг опасный превозмочь, —
Собрание созвали, наконец,
И долго толковали… Наконец
Сошлись на том, что здесь, в глуши степной,
Не должен оставаться их больной.
Врачи нашли: здесь воздух нехорош,
Больного этим воздухом убьешь,
К тому ж за ним необходим уход,
А здесь больной удобства не найдет.
И люди шаха в город понесли,
Свой разрывая ворот, понесли
И поместили в розовом саду.
До вечера метался шах в бреду…
Едва царя лишается престол,
Народ находит время для крамол.
Беспомощное, в пламени горя,
Трясется тело бедного царя.
Хотя воссел Бахрам на свой престол,
Он до́ ночи в сознанье не пришел.
Он был убит, он был сожжен тоской:
Престол казался гробовой доской.
С престолом ты связал свою судьбу?
В конце концов окажешься в гробу!
Вот опустился занавес ночной.
Почуял запах мускуса больной.
Очнулась шаха скорбная душа,
Ночными благовоньями дыша.
Открыв глаза, мгновенье помолчал,
И вдруг он громким криком закричал.
Возлюбленной он вспомнил лунный лик!
И стон его, и вздох, и плач, и крик
Пронзили небо в чуткой тишине,
Затрепетали звезды в вышине.
Как острый меч — его тоски глагол:
Он звезды, очи неба, проколол.
Подула буря вздохов тяжело,
В движенье мира колесо пришло,
И встала на пороге смерть сама,
Увидела, что шах сошел с ума!
Ослаблен был его ущербный мозг —
В руках недуга мягким стал, как воск.
Уже Бахрам свой пламень погасил.
Уже для стонов не хватало сил.
Уже смятенье кончилось. Уже
Несчастный был на смертном рубеже.
Не слышно было голоса его.
Лишь иногда с престола своего
Он голос подавал. В тоске, в слезах
По временам просил о чем-то шах,
И просьба стоила ему труда,
Но разума в ней не было следа.
Утратили друзья надежды все,
Порвали на себе одежды все!
Чтобы вернуть ему сознанья свет,
Столпы страны собрали на совет
Врачей царя, четыреста числом,
Прославленных высоким ремеслом,
И вот какие речи повели:
«Наш господин, владыка всей земли,
Свое здоровье вверил вам, покой,
Вас награждая щедрою рукой.
Окружены заботами его,
Награждены щедротами его,
Вы жили здесь, не ведая нужды,
С единой целью: чуть рука вражды
Коснется шаха, волей неба вдруг
Придет жизнегубительный недуг, —
Его недуг должны вы устранить,
Чтоб шахской жизни вновь окрепла нить.
Так знайте же: настал несчастный час,
Без промедленья мы призвали вас.
Обласканы вы милостью царя.
Борьбу начните с хилостью царя,
Он много сделал подданным добра.
Теперь, у смертного его одра,
Обязан каждый шаху послужить —
И вы должны старанье приложить!
Когда ему грозил мятежный враг
Иль ополчался зарубежный враг, —
За шаха смело мы бросались в бой,
Гордясь, что можем жертвовать собой,
Царю царей служа всегда, везде.
Теперь, когда Бахрам в такой беде
И тьма в уме расстроенном его, —
Уподобляйтесь воинам его:
Рассейте царского безумья мрак!»
Врачи, подумав, отвечали, так:
«Услышали мы истину от вас.
Сердцá призыв о помощи потряс.
Однако тот, кто без ума влюблен,
Не будет врачеваньем исцелен.
К тому, кто сломлен муками любви,
Ты лекаря с лекарством не зови,
Его огонь, без помощи врачей,
Залить сумеет близости ручей.
Кто полюбил, тот пламенем палим, —
Мы снадобья со щепками сравним.
Но все ж борьбу со смертью поведем,
Когда пойдем усердия путем.
Должны мы отыскать в короткий срок
Лечения основу и уток.
Недуг любви должны мы побороть,
Чтобы опять здоровой стала плоть.
Однако знайте: только божество
Сумеет разум прояснить его».
Так порешив, немедленно, в ночи,
Леченьем шаха занялись врачи,
Попеременно находясь при нем,
По-разному борясь с его огнем.
Одни, молитву слезную творя,
Просили бога вылечить царя,
Входили с приношеньем в божий храм,
Дирхемы раздавали беднякам.
Другие волхвованьем занялись,
Волшебным заклинаньем занялись,
Старались джинна криками прогнать,
Чтоб властелин покой обрел опять.
Для третьих сочетание светил
Казалось важным. Каждый обратил
К пластинкам астролябии свой взор,[99]
Судьбы прочесть желая приговор.
Четвертые алоэ жгли, стремясь
Спасительную приготовить мазь,
Изобретали яства и питье —
Усердно дело делали свое.
Блаженны духом, с думой на челе,
Себе не зная равных на земле,
Четыре сотни сведущих врачей
Трудились, не сомкнув своих очей,
Трудились не напрасно лекаря:
Рассеялось безумие царя,
Под благостным воздействием наук
Стал менее мучительным недуг,
Частичного здоровья шах достиг,
Луч разума в безумный мозг проник.
Сказали врачеванья знатоки:
«Теперь избавим шаха от тоски.
Лечили мы и холили его —
Спасем от меланхолии его.
Как быть нам с одиночеством его?
Займем искусным зодчеством его!
Он телом слаб, и взгляд его угрюм, —
Займем постройкой зданий скорбный ум,
И созерцанье зодческих работ
Успокоенье шаху принесет.
Когда строитель, мыслью вдохновлен,
Покажет свой дворец со всех сторон,
Когда покажет смелый он чертеж,
Где старое и новое найдешь, —
Забудет шах любви опасный зов,
Весь поглощен строительством дворцов!»
Решив, что мысль такая хороша,
Больного шаха исцелить спеша,
Сановники одобрили врачей…
И вот узнали семь земных царей,
Что заболел тоской великий царь.
И так как был для них владыкой царь,
То все отправились в его чертог —
Ресницами мести его порог
И днем и ночью состоять при нем!
И каждый шаху верным был рабом,
И каждый клялся дружбою своей,
Гордился каждый службою своей,
Бахраму угождал, как только мог,
В надежде, что, когда поможет бог,
Пойдет о них в народе добрый слух,
Шах наградит вернейшего из слуг.
Когда постановили мудрецы
Построить небывалые дворцы, —
Тогда цари семи частей земли
К согласному решению пришли:
Усердье проявив, молясь творцу,
Они построят каждый по дворцу —
Изящества он будет образцом,
Творения сияющим венцом,
А шах больное сердце развлечет,
Следя за ходом зодческих работ.
Бахрам слова их принял в добрый час:
Его согласье — милость и приказ…
Тянулись от столицы семь дорог.
По ним народов двигался поток,
Дороги эти длинные вели
К столицам всех семи частей земли.
В начале каждой из семи дорог
Воздвигнуть было решено чертог.
Строителей не молкли голоса
И шумом оглушали небеса,
А те дарили им свои лучи,
Из солнца создавая кирпичи.
И говорили, их труды хваля:
«Семь райских кущ вместит в себя земля!»
Дворцы росли, меняясь на глазах,
И, созерцая их, увлекся шах.
Вот, проявив усердье, наконец
Закончил каждый зодчий свой дворец.
Покуда шло строительство, Бахрам
Дивился башням, лестницам, стенам,
Многоискусных зодчих мастерство
Целебным средством стало для него.
Могучие дворцы достигли туч,
Но каждый зодчий тоже был могуч,
Свою работу каждый кончил в срок,
Украсились дворцами семь дорог…
Вот улеглось смятение любви,
Утихло наваждение любви, —
Но тут работы кончились, и впредь,
Казалось, шаху, не на что смотреть.
Но молвили четыреста врачей,
Премудрости четыреста свечей:
«Еще одно лекарство нам дано:
Искусством называется оно.
Художники, прекрасного творцы,
Пусть разукрасят царские дворцы,
Их живопись, волшебна и нежна,
Для шаха стать целебною должна.
Пусть вдохновенье, озарив сердца,
Распишет стены каждого дворца,
Окрасив их в один и тот же цвет
Снаружи и внутри, — вот наш совет».
Вот привели сановники Мани,
И молвили художнику они:
«Ты создал кистью множество картин,
Явил ты всем художество картин,
Искусства красок ты вершиной стал,
Услады царской ты причиной стал, —
Здоровья царского причиной будь,
А мы тебе укажем верный путь.
Перед тобою — семь дворцов, Мани.
Немедленно их украшать начни,
Их распиши снаружи и внутри,
Но семь цветов различных избери.
Тебе не скажем: «Так, мол, распиши», —
Ты следуй лишь велениям души;
«Не делай так!» — ненужные слова.
Не станем нарушать твои права, —
Так распиши, как пожелаешь сам».
Художник, руку приложив к глазам,
Ответил: «Хорошо. Вот мой приказ:
Все нужное доставьте мне тотчас».
И каждый по приказу поступил,
И мастер к делу сразу приступил.
Из всех земель Бахрама и держав,
Художников искуснейших созвав
И тех, кто позолоту наводил, —
Для каждого работу находил.
На семь отрядов их разбил Мани;
В семи дворцах работали они,
А сам учитель поспевал везде:
Он — вдохновитель их в святом труде.
Искусством увлечен, по всем дворцам
Ходил с утра до вечера Бахрам,
Картины целый день обозревал,
И в каждой новый мир он открывал.
Он о своей кручине забывал,
Он бытие в картине познавал!
Пленила сердце роспись мощных стен,
Забыло сердце свой любовный плен.
Прошло немного времени, и вот
Величественны, как небесный свод,
Окрашены в различные цвета, —
Дворцы готовы: прелесть, красота
Сюда из райских перешли садов,
И стали семь дворцов — семи цветов!
Хотя в душе Бахрама не погас
Огонь любви, он ослабел сейчас.
Тогда сказал врачей высокий круг:
«Нашли мы средство устранить недуг.
Семью дворцами обладает шах, —
Семь гурий поселим в его дворцах.
Подчинены Бахраму семь царей,
Отцы семи красавиц дочерей.
Царевны эти — гуриям сродни,
Бахраму будут женами они.
Их музыкой, их пеньем опьянен,
Он будет их любовью исцелен».
Державы многодумные столпы
К семи царям направили стопы,
Нашли семь гурий, чудо из чудес,
Семь ярких солнц за пологом небес,
Семь бедствий мира, семь его даров,
Сознанья разрывающих покров,
Семь ясных звезд, — а блеск их нужен всем,
В ларце невинности — жемчужин семь!
Да, звезды, но сокрыт их нежный свет,
Жемчужины, но в них отверстий нет!
Не только слово — самый тонкий стих
Изобразить не в силах прелесть их!
Когда узнали семь земных царей,
Каков совет премудрых лекарей,
То поразились: в голову царям
Ни разу не пришло, что шах Бахрам
К себе в гарем возьмет их дочерей!
Но, выслушав посланцев, семь царей
Ответили с покорностью в очах:
«Поступим так, как соизволит шах,
Мы — капли малые в его морях,
Мы — под ногами шаха бренный прах,
Пылинки мы: вознес он к солнцу нас.
К чему согласье наше иль отказ?
Он — царь царей, он украшает мир!..»
И каждый свадебный устроил пир.
Когда же наступил конец пирам,
Семи красавиц мужем стал Бахрам.
И каждая вступила в тот дворец,
Который строил для нее отец.
И вот, согнав с лица Бахрама тень,
Врачи установили час и день,
Когда, в какой дворец ему входить,
Кого из обитательниц почтить.
Сказали: «Вот зашел заботы день,
А завтра предстоит субботы день.
Для шаха счастлив этот день всегда:
В зените в этот день его звезда.
Пусть мускусом поит его газель,
В гареме черном постелив постель».
