Раз утвердившись в квартире своего друга, мистер Фокленд ни под каким видом не соглашался удалиться оттуда. Мистер Клер наконец решил, что такое положение, пожалуй, менее опасно, чем частые переходы из чистого воздуха в зараженный, и перестал настаивать на его удалении.
– Когда вы вошли, Фокленд, – сказал он, – я только что кончил свое завещание. Я был недоволен написанным раньше, но мне не хотелось в теперешнем моем положении вызывать нотариуса. Да и на самом деле странно было бы, если бы человек в здравом уме, с честными и ясными намерениями, не мог сам выполнить этой обязанности.
Мистер Клер продолжал держать себя так же легко и свободно, как в то время, когда он обладал прекрасным здоровьем. Его бодрый тон и выдержка устраняли всякую мысль о близости смерти. Он ходил по комнате, рассуждал, шутил с полным самообладанием. Но вид его каждые четверть часа заметно менялся к худшему. Мистер Фокленд со смешанным чувством страха и восхищения не сводил с него глаз.
– Фокленд, – сказал мистер Клер, оторвавшись от дум, в которые был погружен некоторое время, – я чувствую, что умираю. У меня странная болезнь. Вчера я был как будто совсем здоров а завтра буду бесчувственным телом. Как странна в смертном человеке эта черта, отделяющая жизнь от смерти! Быть в одно мгновение деятельным, веселым, проницательным, располагать множеством познаний, уметь услаждать, просвещать, воодушевлять человечество, а в следующее – превратиться в нечто безжизненное и отталкивающее, обременяющее лик земли! Такова судьба всех людей, такова будет и моя.
Я чувствую, что мог бы еще многое сделать на свете, но этому не бывать. Я должен довольствоваться тем, что было в прошлом. Я напрасно призываю все силы своего духа. Враг слишком могуч, слишком беспощаден ко мне, он не хочет дать мне время хотя бы для передышки. Эта вещи, сейчас по крайней мере, не в нашей власти, – они составляют часть непрерывно убегающего потока. Общее благо, великое дело вселенной, пойдет своим порядком, а я больше не смогу трудиться для него. Эта задача остается на долю более молодых сил – на вашу долю, Фокленд, и на долю таких, как вы. Мы, безусловно, заслуживали бы презрения, если бы перспектива человеческого совершенствования не доставляла нам чистой и полной радости, независимо от того, будем ли мы существовать и участвовать в новой жизни. Человечеству незачем было бы завидовать грядущим векам, если бы все люди наслаждались такой же ничем не омраченной душевной ясностью, какой пользовался я во вторую половину своей жизни.
Мистер Клер просидел весь день, разрешая себе легкие и бодрые движения, которые, пожалуй, скорей достигали цели – освежить и подкрепить тело, – чем это сделал бы покой в точном смысле этого слова. Время от времени его терзала мучительная боль. Но как только он чувствовал ее приближение, он как будто поднимался выше нее и улыбался бессилию этих приступов. Они могут уничтожить его, но не могут нарушить его спокойствия. Три или четыре раза он обливался обильным потом, и каждый раз вслед за этим кожа его страшно пересыхала и горела в жару. Потом она покрылась мелкими синевато-багровыми пятнами; появился лихорадочный озноб, вскоре приостановленный усилием воли больного. Вслед за этим он успокоился и затих, а немного погодя решился лечь в постель, тем более что уже наступала ночь.
– Фокленд, – сказал он, пожимая ему руку, – умирать не так трудно, как некоторые воображают. Когда, подойдя к грани, оглядываешься назад, невольно удивляешься, что окончательное уничтожение может достаться такой дешевой ценой.
Он уже лежал некоторое время в постели, и, так как все было тихо, мистер Фокленд стал надеяться, что он уснул. Но это была ошибка. Мистер Клер вдруг откинул полог и взглянул своему другу в лицо.
– Не могу уснуть, – сказал он. – Нет! Если бы я мог уснуть, это было бы равносильно выздоровлению, а я обречен на то, чтобы проиграть эту битву.
Фокленд, я только что думал о вас. Не знаю никого, на чье будущее, в смысле его полезности, я возлагал бы больше надежд. Берегите себя. Смотрите, чтобы мир не оказался лишенным ваших добродетелей. Я знаю ваши слабые места, так же как и сильные. В вас много запальчивости; вы не в состоянии вынести мысль о воображаемом бесчестии; все это, будучи дурно направлено, может сделать вас настолько же исключительно вредным человеком, насколько при других условиях вы были бы полезны. Подумайте серьезно над тем, чтобы искоренить в себе эти недостатки. И если эти краткие упреки, оправдываемые моим теперешним состоянием, не могут сразу вызвать в вас желательной перемены, то кое-что я все же могу сделать. Я могу предостеречь вас от зла, которое кажется мне неминуемым. Остерегайтесь мистера Тиррела. Не делайте ошибки, пренебрегая им как недостойным противником. Малые причины иногда вызывают крупные беды. Мистер Тиррел неистов, груб и бессердечен. А вы слишком страстны, слишком остро чувствуете обиды. Было бы действительно достойно сожаления, если бы человек, до такой степени уступающий вам, человек, не заслуживающий того, чтобы его сравнивали с вами, оказался способным превратить всю вашу жизнь в цепь преступлений и несчастий. Меня гнетет мучительное предчувствие, что с этой стороны вас ждет что-то ужасное. Подумайте об этом. Я не требую от вас обещаний. Я не хотел бы связывать вас сетями суеверия. Пусть вами руководят чувство справедливости и разум.
Мистер Фокленд был глубоко тронут этим наставлением. Чувство, охватившее его при этом проявлении великодушного внимания со стороны мистера Клера – и в такую минуту, – было так велико, что почти лишило его дара слова. Он говорил отрывистыми фразами, с видимым усилием.
– Я буду вести себя лучше, – ответил он. – Не беспокойтесь за меня! Ваше предостережение не пройдет для меня бесследно.
Мистер Клер заговорил о другом:
– Я назначил вас своим душеприказчиком; надеюсь, вы не откажете мне в этой последней дружеской услуге. Прошло немного времени с тех пор, как я имел счастье познакомиться с вами, но за это короткое время я внимательно наблюдал за вами и хорошо узнал вас. Не обманите же моего доверия и надежд, которые я питал!
Я оставил кое-какое наследство. Все, с кем я был связан раньше, когда жил среди людской сутолоки, с кем был близок, – дороги мне. У меня не было времени собрать их теперь вокруг себя, да я и не хотел этого. Воспоминания обо мне, я надеюсь, будут вызываться лучшими поводами, чем те, о которых обычно думают при подобных обстоятельствах.
Облегчив себе таким образом сердце, мистер Клер замолчал на несколько часов. Под утро мистер Фокленд отдернул полог и взглянул на умирающего. Глаза мистера Клера были открыты, и их кроткий взгляд остановился в это мгновение на друге. Лицо его осунулось, близость смерти наложила на него свою печать.
– Надеюсь, вам лучше, – произнес Фокленд полушепотом, как бы боясь обеспокоить его.
Мистер Клер приподнял руку с одеяла и протянул ее. Мистер Фокленд шагнул вперед и взял ее в свои руки.
– Много лучше, – отвечал мистер Клер едва слышно, – борьба уже кончена, я доиграл свою роль… Прощайте! Не забывайте обо мне!
Это были его последние слова. Он прожил еще несколько часов. Время от времени губы его как будто шевелились. Он испустил дух без единого стона.
Мистер Фокленд смотрел на эту сцену в страшном смятении. Надежда на благоприятный перелом болезни и боязнь потревожить последние минуты друга сковывали ему уста. Последние полчаса он стоял и не отрываясь глядел на мистера Клера. Он уловил его последний вздох, последнее судорожное движение его тела. Он продолжал смотреть. Иногда ему представлялось, что жизнь возвращается. Наконец он не мог больше сомневаться и воскликнул как безумный: «И это все?» Он хотел броситься на тело своего друга, но присутствующие удержали его. Они попробовали насильно увести его в другое помещение, но он вырвался из их рук и с нежностью склонился над постелью.
– Ужели это конец гению, добродетели, совершенству? Неужто светоч мира закатился навсегда? О вчерашний день! Вчерашний день! Клер, почему я не мог умереть вместо тебя? Ужасный миг! Невознаградимая утрата! Похищен в самом расцвете духовных сил! Погиб, когда он мог быть еще в десять тысяч раз полезнее, чем раньше! О, это был ум, который мог наставлять мудрых и руководить добродетелью! Вот все, что нам от него осталось… Красноречивые уста умолкли! Всегда деятельное сердце остановилось! Ушел лучший и самый мудрый из людей, а мир не чувствует, кого он потерял!
Тиррел принял известие о смерти мистера Клера с волнением, но совсем иного рода. Он открыто признавался, что не может простить ему исключительного расположения к Фокленду и поэтому не может вспоминать о нем с теплым чувством. Впрочем, если бы даже он мог забыть то, что считал несправедливым отношением к себе в прошлом, то в настоящем было достаточно поводов, которые поддерживали его раздражение.
