XXXIX
ОСТРОВ МОНОПАНТОВ
В Салониках, левантийском городе, подвластном владыке Константинополя (а ныне Стамбула), укрывшемся в последней бухте залива, коему он дал свое имя, собрались в синагоге иудеи со всех концов Европы, по призыву рабби Саадиаса, рабби Исаака Абарбаниеля, рабби Соломона и рабби Ниссина; от венецианской синагоги прибыли рабби Самуэль и рабби Маймон; от рагузской рабби Абэн Эзра; от константинопольской — рабби Якоб; от римской — рабби Шамониэль; от ливорнской — рабби Герсони; от руанской — рабби Габироль; от оранской — рабби Азефа; от пражской — рабби Моше; от амстердамской — рабби Мейр Армахад; от иудеев, скрывающих веру и исповедующих ее тайно, приняв одежду и язык христиан, — рабби Давид Бар Нахман. К таковым относятся и монопанты, которые живут в некоей республике на островах между Черным морем и Московией, неподалеку от Татарии, и дают отпор свирепым соседям не столь оружием и укреплениями, сколь мудростью и рассудительностью. Ибо монопанты вчетверо превосходят всех прочих людей изворотливостью, искуснейшим лицемерием и скрытностью необычайной; к тому же и наружность их столь неопределенная, что любая нация и любой закон признают их за своих. В торговых сделках, коими они заняты, каждый из них обретает то и дело иной вид и изменяет обличье свое, корысть же изменяет их души.
Правит ими князь, коему имя Прагас Чинкольос. Его повелением посланы были на тот синедрион шестеро мудрецов, самых что ни на есть хитрых и пронырливых; имя первого — Филаргирос, второго — Хрисостеос, третьего Данипе, четвертого — Арпиотротон, пятого — Пакас Масо и шестого Алкемиастос. Усадили их, по чину и достоинству, на самом почетном месте синагоги, иначе говоря — на первой из скамей, предназначенных гостям. Воцарилось благоговейное молчание, когда рабби Саадиас, прочитав псалом «In exitu Israel»,[26] обратился к собравшимся с такими словами:
— Мы, представители старейшего на земле народа, ныне, по прошествии веков, превращенного в отбросы, рассеянного по свету, порабощенного, скорбного и гонимого, собрались здесь, дабы, видя, как весь мир охвачен раздорами, помешать тем, кто в беспорядках нынешнего дня поднимет предостерегающий голос, и на всеобщем несчастье построить благополучие наше. Признаю, что и рабское состояние, и несчастья, что преследуют нас, и упорство наше — все досталось нам по наследству. Недоверчивый и подозрительный ум — вот достояние, полученное нами от отцов; мы всегда роптали на бога, ибо ставили созданное нами превыше того, кто создал нас самих. Изначала власть его была нам ненавистна, и мы отвергли его закон и приняли толкование дьявола. Когда всемогущий правил нами, мы поднимались против него; когда он дал нам правителей, мы им также отказали в повиновении. Самуил, правивший от его имени, не пришелся нам по нраву, и мы, неблагодарная община, требовали у бога, чтобы он, царь наш, даровал нам иного царя. Он послал нам Саула, жесточайшего из тиранов, и поведал, что отныне сынов наших ждет рабская доля, богатства же наши отойдут к присным его, и кара сия будет тем страшнее, что не знать ей конца, сколько бы мы ни молили. Самуилу же он открыл, что презрели мы господа нашего, а не Самуила с сынами его. И мы терпим кару сию доныне, ибо Саул навечно и повсеместно владычествует над нами, обретая все новые имена. С той самой поры во всех царствах и государствах мы пребываем в подлом и низменном рабском состоянии; а поелику мы отринули господа ради Саула, господь попустил, чтобы Саулом стал для нас каждый царь. Все народы винят нас в тяжком грехе, и мы виним друг друга, и каждый из нас, будучи виновен сам, поносит другого за вину свою. В какую бы страну мы ни обратили стопы свои, все знают, что нас изгнали из другой; где бы мы ни поселились, нас всегда ждет изгнание; и каждый народ опасается, как бы мы не навязались ему.
Мы признаем, что слово и дело всегда расходились у нас друг с другом, а уста и сердца наши, исповедуя веру господню, не знали единения. Уста прославляли небо, сердца же поклонялись злату и корысти. Когда Моисей взошел на гору и привел нас к ее подножию, дабы объявить нам заповеди свои, мы не утаили от него, что единственное божество наше — золото и любое животное, из золота отлитое: там и поклонились мы богатству в обличье златого тельца, и алчность наша поклялась в верности сему подобию коровьего приплода. Иной монеты мы за бога не признаем, а в золотой мы и червя прославляем как бога; и тому, кто напоил нас толченым золотом, ведомо было, какой недуг истомил нас жаждой. Злодеянию нашему уготована была тяжкая, кровавая кара; однако, невзирая на гибель многих тысяч, кара сия устрашила немногих, и всякий раз, когда господь, внемля молениям нашим, склонялся к нам, мы роптали на него. Он натянул тучи, будто полог над пустыней, дабы защитить нас от палящего зноя. Он возжег огненный столп, дабы тот в своем пламенном движении поддержал немощный свет луны и звезд, и мрак обратил в светлые сумерки, пока не взойдет солнце. Он повелел ветру собрать для нас урожай и, сотворив чудодейственный помол в воздушных своих владениях, накормил нас манной небесной и всеми приправами к ней, каких только возжаждет вкус человека. По воле его дождем слетели с неба перепела и, будучи вкупе охотниками и дичью, послужили угощению нашему. Он расковал недвижимые скалы, обратив их в торопливые потоки, дабы родник брызнул из камня и мы смогли утолить нашу жажду. Он повелел волнам морским расступиться и освободил тропу для ног наших, он вздыбил водные равнины, уподобив их текучим отвесным стенам, и грозная пучина, повинуясь ему, вознеслась надежным зданием по обе руки отцов наших, позволив им прошествовать посуху, а затем погребла фараоновы полчища и колесницы, послужив им навек усыпальницей. Послушные его слову, вышли из земли насекомые, и вступили в воинство его на защиту нас жабы, мошки и саранча. Нет таких слабых существ, из коих не создал бы господь непобедимые рати против тиранов. И с помощью сих ничтожных воинов он победил врага, устрашавшего взор сверканием доспехов, великолепием гербов на щитах, чванливыми, как павлиний хвост, перьями на шлемах. На столь чудодейственные свершения, воспетые нашим царем и пророком Давидом в псалме, по нашему счету сто пятом, начинающемся словами «Hodu la-Adonai»,[27] мы ответили черной неблагодарностью, вознегодовав на господа, прокляв помощь его, позабыв о пути, отверстом для нас в волнах морских. Редко бывает, чтоб тот, кому воздано не по заслугам щедро, принес бы благодарность за сии щедроты. Но часто зато случается, что господь карает, одаривая, и вознаграждает, отказывая в даре. В столь далекое прошлое уходят греховные корни нашего упрямства.
Принято почитать нас за людей упорных, не ведающих конца надеждам, на деле же никто еще не поносил истину столь безнадежно, как мы. Для нас, иудеев, нет ничего более ненавистного, чем надежда. В неверии своем мы достигли крайнего предела, а надежда и неверие несовместны; посему мы ни на что не надеемся и на нас также надежда плоха. Из-за того, что Моисей несколько помедлил спуститься с горы, мы потеряли надежду на него и обратились к Аарону. Доказательство нашей неиссякаемой надежды видят в том, что мы столько веков ждем Мессию; однако мы Христа за Мессию не признали и не ожидаем, что встретим его в ином обличье. Мы твердим, что он явится, отнюдь не потому, что таковы наше желание и вера наша, но потому, что сие долгое ожидание помогает нам скрыть, что мы уподобились неверующему, который запевает псалом тринадцатый, а в сердце своем говорит: «Бога нет». Точно так же поступает тот, кто отвергает пришедшего и уповает на другого, коему прийти не должно. От подобных речей истощились сердца наши, и если поразмыслить — это и есть Quare,[28] из псалма второго, fremuerunt gentes, et populi meditati sunt inania… adversus Dominum, et adversus Christum ejus.[29] Стало быть, мы искони повторяем, что надеемся, дабы скрыть, что искони утратили надежду.
От закона Моисеева сохранили мы единственно имя и ссылаемся на имя сие и закон сей всякий раз, когда тщимся оправдать отступления, кои пригрезились талмудистам, жаждущим оспорить священное писание, превзойти его в прорицаниях, исказить его веления, перекроить совесть, подобно ткани, согласно покрою государства, приспособить свое безбожие к делам мирским и превратить его в бунтарскую политику, именуя себя с этой целью не сынами Израиля, а сынами века. Мы приняли закон Моисеев, но не сохранили его; ныне же мы его храним, но это уже не закон, а одно название его, пять букв, произносимых нами.
Я вынужден был поведать вам о том, чем мы были, дабы объяснить, чем стали, и показать, чем намереваемся стать в нынешние времена, когда весь шар земной мечется в бреду, охваченный жестокой лихорадкой, и не только еретики идут войной на католиков, но и сами католики истребляют друг друга в братоубийственной схватке. Протестанты Германии уже издавна почитают императора своего за еретика; на это подстрекает их христианнейший король, прикидываясь, будто сам чужд сей ереси и знать не знает, кто такие Кальвин и Лютер. Всем им противостоит король-католик, высоко держа в австрийском доме честь римских орлов. Голландцы, окрыленные удачливыми изменами, жаждут воздвигнуть монархию на своем предательстве, дабы обратиться из мятежных подданных великого короля Испании в равных ему соперников. Не довольствуясь тем, что они отобрали у него свои, голландские, земли, они простирают руки к его короне в столь дальних владениях, как Бразилия и Индия. Немало способствуем и мы успеху сих грабительских замыслов через посредство тех, кто, под личиной португальских христиан, трудится на рудниках, именуя себя вассалами испанского короля. Потентаты Италии (если не все, то большинство) дали приют французам в своих владениях, намекая, что выполняют-де тайную волю папы, приняв его молчаливую терпимость за motu proprio.[30] Король Франции обошел испанского монарха с помощью коварнейшей военной хитрости, ударив по нему, как из тяжелых орудий, всей своей; родней, притворившейся недовольными и беглецами, дабы на их поддержание и прокорм ушло бы все довольствие испанской армии. Где и когда это видано, чтоб одному королю против другого служили не ядра и снаряды, а зубы и челюсти родной матери и брата-наследника, объедающие чужой престол? Сей попрошайка не только хитер, но еще и опасен, как отрава. Будешь воевать с прихлебателем — сраму не оберешься! У нас есть синагоги в государствах всех упомянутых правителей, и мы — семя, из коего вырастают их раздоры. В Руане мы являем собой мошну, из коей Франция черпает злато для борьбы с Испанией, а Испания — для борьбы с Францией. В Испании же, скрывая под христианским платьем обрезанную плоть, мы помогаем монарху богатствами, кои храним в Амстердаме, сиречь в стране его врагов; оным же еще более желательно понудить нас мешкать с уплатой, нежели испанцам — заставить нас поспешить. Можно ли свершить более черное злодеяние, чем кормить и губить одними и теми же деньгами и пулей, и врагов и добиваться, чтобы тот, кому достались плоды сих замыслов, сам отдал их тому, кто оплатил их? То же самое мы делаем в Германии, Италии и Константинополе. А запутали мы сей клубок слепых и воинственных козней, без устали вплетая деньги каждой воюющей страны в военные планы ее главного противника; ибо мы подобны тому, кто под проценты ссужает деньгами незадачливого игрока, дабы проигрыш его от этого только возрос. Я не отрицаю, что монопанты являются владельцами игорных притонов Европы, что они поставляют карты и фишки и посредством колод и свечей высасывают из игроков все золото их и серебро, предоставляя им кричать, шуметь, губить себя и жаждать сквитаться с тем, кто ввел их в соблазн, ибо игорным притонам, где они нашли свой конец, нет и не будет конца. Посему мы можем сказать, что монопанты — точное подобие рыболовных крючков. Однако следует добавить, что они превосходят нас с самого начала в одном, будучи иудеями Нового завета, а мы — Ветхого; мы не верим, что пришествие Иисуса есть пришествие Мессии, они же верят, но пропускают его через свою совесть, и, стало быть, ему уж никогда не добраться ни до них, ни до их совести. Монопанты верят в Иерусалим злата и ценных камней (мы же, по словам некоего уважаемого автора, уповаем на него: «Auream et gemmatam Hierusalem expectabant»).[31]
