— Твои слова приводят меня в восторг! — воскликнул дей. — Надежда, которую ты подаешь, покоряет меня! Да, я буду терпелив, буду сдерживать свой пыл, чтобы тем полнее его удовлетворить. Но не обманываешь ли ты меня, или, может быть, обманываешься сам? Я сейчас поговорю с ней. Я желаю убедиться, действительно ли увижу в ее глазах ту заманчивую надежду, которую ты в них заметил.
С этими словами он пошел к Теодоре, а толедец возвратился в сад, где встретил садовника. Это и был тот невольник, ловкостью которого Сарате рассчитывал воспользоваться, чтобы освободить вдову Сифуэнтеса.
Садовник, по имени Франсиско, был родом из Наварры. Он превосходно знал Алжир, потому что служил у нескольких хозяев, прежде чем попал к дею.
— Франсиско, друг мой, — обратился к нему дон Хуан, — я в большом горе. Здесь во дворце находится молодая, очень знатная дама, уроженка Валенсии. Она просила Месоморто, чтобы он сам назначил за нее выкуп, но он не хочет ее отпустить, так как влюбился в нее.
— Почему же это вас так огорчает? — удивился Франсиско.
— Потому что мы с ней земляки, ее и мои родители — большие друзья. Я бы ничего не пожалел, лишь бы помочь ей освободиться из неволи.
— Это не так-то легко, — ответил Франсиско, — но смею вас уверить, что я как-нибудь это устрою, если родственники дамы согласятся хорошо мне заплатить.
— Не сомневайтесь в этом, — ответил дон Хуан, — я ручаюсь, что они вас отблагодарят и в особенности она сама. Ее зовут донья Теодора. Она — вдова человека, который оставил ей большое состояние, и она так же щедра, как и богата. Наконец, я — испанец и дворянин; на мое слово вы можете положиться.
— Хорошо, — сказал садовник. — Полагаясь на ваше обещание, я обращусь к одному каталонцу-вероотступнику, с которым я знаком, и предложу ему…
— Что вы! — перебил его пораженный толедец. — Как можно доверять презренному, который не устыдился изменить своей вере, чтобы…
— Хотя он и вероотступник, он все же честный человек, — продолжал Франсиско. — Он скорее достоин жалости, чем ненависти, и если бы подобное преступление можно было простить, я бы его простил. Вот в двух словах его история.
Он родом из Барселоны, по ремеслу лекарь. Дела его в Барселоне шли плохо, и он решил поселиться в Карфагене, надеясь, что с переменой места переменится и судьба. Он сел на корабль вместе со своей матерью, но в море они попались алжирскому пирату, который и привез их в этот город. Их продали: мать — какому-то мавру, а его — турку; турок так его притеснял, что он принял магометанство, лишь бы положить конец неволе и освободить мать, с которой мавр, ее хозяин, обращался крайне сурово. Действительно, отступник нанялся к некоему паше и, совершив несколько пиратских набегов, накопил около четырехсот патагонов, часть которых употребил на выкуп матери, а на оставшиеся деньги начал разбойничать на море уже за собственный счет.
Он сделался капитаном: купил небольшой корабль без палубы и с несколькими турецкими солдатами, присоединившимися к нему, стал бороздить море между Аликанте и Карфагеном. Он возвратился с большой добычей и пошел во второе плавание. Его набеги были так удачны, что он смог снарядить уже небольшой корабль, благодаря чему захватил богатую добычу; но счастье ему изменило. Однажды он напал на французский фрегат, который так потрепал его судно, что оно еле добралось до алжирской гавани. Так как в этой стране о достоинстве корсаров судят по успехам их набегов, турки после такой неудачи стали относиться к нему с презрением. Это его ожесточило и расстроило. Он продал корабль и удалился в загородный дом, где живет на оставшиеся деньги с матерью и несколькими слугами-невольниками.
Я у него бываю: мы вместе жили у одного хозяина и очень подружились. Он делится со мной своими самыми сокровенными мыслями; еще дня три тому назад он мне признавался со слезами на глазах, что не знает покоя с тех пор, как имел несчастье отречься от своей веры. Чтобы заглушить угрызения совести, которые его постоянно терзают, он подчас готов сбросить тюрбан и, не боясь быть сожженным на костре, искупить всенародным покаянием свой грех, служащий соблазном для христиан.
Таков вероотступник, к которому я хочу обратиться, — продолжал Франсиско. — Вы можете в нем не сомневаться. Я выйду будто бы на базар, а сам пойду к нему. Я ему скажу, что вместо того чтобы чахнуть от горя, что он покинул лоно церкви, не лучше ли подумать, как вернуться в него; для этого нужно только снарядить корабль, пустив при этом молву, что ему-де наскучила праздная жизнь и он хочет снова отправиться в плавание. А мы на этом судне поплывем к берегам Валенсии, и донья Теодора обеспечит отступнику беззаботную жизнь в Барселоне до конца его дней.
— Да, мой милый Франсиско! — воскликнул в восторге дон Хуан, воспрянув духом от предложения невольника-наваррца, — обещайте ему что хотите! Будьте уверены, что и вы и он будете щедро награждены. Но уверены ли вы, что этот план можно выполнить так, как вы предполагаете?
— Может быть, и встретятся какие-нибудь затруднения, которые я не могу сейчас предвидеть, — ответил Франсиско, — но мы их устраним. Я рассчитываю, Альваро, — сказал он, уходя, — на полный успех нашего предприятия. Надеюсь по моем возвращении принести вам добрые вести.
Толедец с тревогой ожидал Франсиско; тот вернулся часа три-четыре спустя и сказал:
— Я говорил с отступником, я изложил ему наш план. После долгих рассуждений мы решили, что он купит маленькое судно с полным снаряжением, и, так как позволяется брать в матросы невольников, он возьмет всех своих, а чтобы не возбудить подозрений, наймет еще двенадцать турецких солдат, как будто и на самом деле собирается в пиратский набег. Но за два дня до отплытия он с невольниками ночью сядет на судно, поднимет незаметно якорь и, чтобы взять нас, подплывет в ялике к калитке этого сада, которая выходит к морю. Вот наш план. Можете сообщить его даме-невольнице и уверить ее, что самое позднее — через две недели она будет свободна.
Как счастлив был Сарате, что может обрадовать донью Теодору столь радостным известием! Чтобы получить позволение свидеться с нею, он на другой день искал встречи с Месоморто и, увидев его, сказал:
— Простите, повелитель, что я осмеливаюсь спросить у вас: как вы нашли прекрасную невольницу, довольны ли вы ею теперь?
— Я в восторге, — поспешил ответить дей. — Вчера ее глаза не избегали моих самых нежных взглядов; в ее речах, доселе полных беспрестанными сетованиями на судьбу, не прозвучало ни единой жалобы, и казалось даже, что она слушает меня внимательно и благосклонно. Этой перемене я обязан тебе и твоим стараниям, Альваро. Вижу, что ты хорошо знаешь женщин твоей страны. Я хочу, чтобы ты поговорил с ней еще и завершил то, что так удачно начал. Напряги свой ум и приложи все старания, чтобы ускорить мое счастье. Я сниму с тебя цепи и, клянусь душою нашего великого пророка, отправлю тебя на родину и осыплю такими благодеяниями, что христиане, увидя тебя, не поверят, что ты возвратился из рабства.
Толедец не преминул поддержать Месоморто в его заблуждении; он сделал вид, будто чувствительно тронут его обещаниями, и под предлогом ускорить их исполнение, поспешил к прекрасной невольнице. Он нашел ее одну в комнате; старухи, прислуживающие ей, были заняты в другом месте. Он сообщил ей, какой план действия придумали наваррец и вероотступник в надежде на обещанную им щедрую награду.
Донья Теодора очень обрадовалась, что приняты такие решительные меры к ее освобождению.
— Возможно ли, что я могу надеяться вновь увидеть мою дорогую родину, Валенсию? — воскликнула она вне себя от радости. — Какое счастье! После стольких опасностей и тревог опять жить там, спокойно, с вами! Ах, дон Хуан, как меня радует эта мысль! Вы разделяете мою радость? Подумайте, ведь, похищая меня у дея, вы увозите свою жену!
— Увы, — ответил Сарате, тяжко вздыхая, — сколько прелести заключалось бы для меня в этих сладких речах, если бы воспоминание о несчастном поклоннике не примешивало к ним горечи, которая лишает их очарования! Простите мне, сударыня, эту чувствительность и сознайтесь, что Мендоса достоин вашей жалости. Он для вас покинул Валенсию, лишился свободы, и я не сомневаюсь, что в Тунисе его не столько тяготят цепи, в которые он закован, сколько отчаяние, что он не отомстил за вас.
— Конечно, он заслуживает лучшей участи, — сказала донья Теодора. — Бог мне свидетель, я глубоко тронута всем, что Мендоса для меня сделал; я глубоко сожалею о его муках, причиной которых я была, но, по жестокому предначертанию злых созвездий, мое сердце не может быть наградой за его услуги.
Этот разговор прерван появлением двух старух, прислуживавших вдове Сифуэнтеса. Дон Хуан переменил тему разговора и, разыгрывая наперсника дея, стал говорить Теодоре:
