ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Комментарии
1 Уже был ангел далеко за нами,
Тот ангел, что послал нас в круг шестой,
Еще рубец смахнув с меня крылами;
4 И тех, кто правды восхотел святой,
Назвал блаженными, и прозвучало
Лишь «sitiunt» – и только – в речи той;
7 И я, чье тело снова легче стало,
Спешил наверх без всякого труда
Вослед теням, не медлившим нимало, -
10 Когда Вергилий начал так: "Всегда
Огонь благой любви зажжет другую,
Блеснув хоть в виде робкого следа.
13 С тех пор, как в адский Лимб, где я тоскую,
К нам некогда спустился Ювенал,
Открывший мне твою любовь живую,
16 К тебе я сердцем благосклонней стал,
Чем можно быть, кого-либо не зная,
И короток мне путь средь этих скал.
19 Но объясни, как другу мне прощая,
Что смелость послабляет удила,
И впредь со мной, как с другом, рассуждая:
22 Как это у тебя в груди могла
Жить скупость рядом с мудростью, чья сила
Усердием умножена была?"
25 Такая речь улыбку пробудила
У Стация; потом он начал так:
"В твоих словах мне все их лаской мило.
28 Поистине, нередко внешний знак
Приводит ложным видом в заблужденье,
Тогда как суть погружена во мрак.
31 В твоем вопросе выразилось мненье,
Что я был скуп; подумать так ты мог,
Узнав о том, где я терпел мученье.
34 Так знай, что я от скупости далек
Был даже слишком – и недаром бремя
Нес много тысяч лун за мой порок.
37 И не исторгни я дурное семя,
Внимая восклицанью твоему,
Как бы клеймящему земное племя:
40 "Заветный голод к золоту, к чему
Не направляешь ты сердца людские?" -
Я с дракой грузы двигал бы во тьму.
43 Поняв, что крылья чересчур большие
У слишком щедрых рук, и "этот грех
В себе я осудил, и остальные.
46 Как много стриженых воскреснет, тех,
Кто, и живя и в смертный миг, не чает,
Что их вина не легче прочих всех!
49 И знай, что грех, который отражает
Наоборот какой-либо иной,
Свою с ним зелень вместе иссушает.
52 И если здесь я заодно с толпой,
Клянущей скупость, жаждал очищенья,
То как виновный встречною виной".
55 "Но ведь когда ты грозные сраженья
Двойной печали Иокасты пел, -
Сказал воспевший мирные селенья, -
58 То, как я там Клио уразумел,
Тобой как будто вера не водила,
Та, без которой мало добрых дел.
61 Раз так, огонь какого же светила
Иль светоча тебя разомрачил,
Чтоб устремить за рыбарем ветрила?"
64 И тот: "Меня ты первый устремил
К Парнасу, пить пещерных струй прохладу,
И первый, после бога, озарил,
67 Ты был, как тот, кто за собой лампаду
Несет в ночи и не себе дает,
Но вслед идущим помощь и отраду,
70 Когда сказал: "Век обновленья ждет:
Мир первых дней и правда – у порога,
И новый отрок близится с высот".
73 Ты дал мне петь, ты дал мне верить в бога!
Но, чтоб все части сделались ясны,
Я свой набросок расцвечу немного.
76 Уже был мир до самой глубины
Проникнут правой верой, насажденной
Посланниками неземной страны;
79 И так твой возглас, выше приведенный,
Созвучен был словам учителей,
Что к ним я стал ходить, как друг исконный.
82 Я видел в них таких святых людей,
Что в дни Домициановых гонений
Их слезы не бывали без моей.
85 Пока я жил под кровом смертной сени,
Я помогал им, и их строгий чин
Меня отторг от всех других учений.
88 И, не доведши греческих дружин,
В стихах, к фиванским рекам, я крестился,
Но утаил, что я христианин,
91 И показным язычеством прикрылся.
За этот грех там, где четвертый круг,
Четыре с лишним века я кружился.
94 Но ты, моим глазам раскрывший вдруг
Все доброе, о чем мы говорили,
Скажи, пока нам вверх идти досуг,
97 Где старый наш Теренций, где Цецилий,
Где Варий, Плавт? Что знаешь ты про них:
Где обитают и осуждены ли?"
100 "Они, как Персии, я и ряд других, -
Ответил вождь мой, – там, где грек, вспоенный
Каменами щедрее остальных:
103 То – первый круг тюрьмы неозаренной,
Где речь нередко о горе звучит,
Семьей кормилиц наших населенной.
106 Там с нами Антифонт и Еврипид,
Там встретишь Симонида, Агафона
И многих, кто меж греков знаменит.
109 Там из тобой воспетых – Антигона,
Аргейя, Деифила, и скорбям
Верна Йемена, как во время оно;
112 Там дочь Тиресия, Фетида там,
И Дейдамия с сестрами своими,
И Лангию открывшая царям".
115 Уже беседа смолкла между ними,
И кругозор их был опять широк,
Не сжатый больше стенами крутыми,
118 И четверо служанок дня свой срок
Исполнило, и пятая вздымала,
Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,
121 Когда мой вождь: "По мне бы, надлежало
Кнаруже правым двигаться плечом,
Как мы сходили с самого начала".
124 Здесь нам обычай стал поводырем;
И так как был согласен дух высокий,
Мы этим и направились путем.
127 Они пошли вперед; я, одинокий"
Вослед; и слушал разговор певцов,
Дававший мне поэзии уроки.
130 Но вскоре сладостные звуки слов
Прервало древо, заградив дорогу,
Пленительное запахом плодов.
133 Как ель все уже кверху понемногу,
Так это – книзу, так что взлезть нельзя
Хотя бы даже к нижнему отрогу.
136 С той стороны, где замкнута стезя,
Со скал спадала блещущая влага
И растекалась, по листам скользя.
139 Поэты стали в расстоянье шага;
И некий голос, средь листвы незрим,
Воскликнул: «Вам запретно это благо!»
142 И вновь: "Мария не устам своим,
За вас просящим, послужить желала,
А лишь тому, чтоб вышел пир честным.
145 У римлянок напитка не бывало
Иного, чем вода; и Даниил
Презрел еду, и мудрость в нем мужала.
148 Начальный век, как золото, светил,
И голод желудями услаждался,
И нектар жажде каждый ключ струил.
151 Акридами и медом насыщался
Среди пустынь креститель Иоанн;
А как велик и славен он остался,
154 Тому залог в Евангелии дан".
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Комментарии
1 Я устремлял глаза в густые чащи
Зеленых листьев, как иной ловец,
Из-за пичужек жизнь свою губящий,
4 Но тот, кто был мне больше, чем отец,
Промолвил: "Сын, пора идти; нам надо
Полезней тратить время под конец".
7 Мой взгляд – и шаг ничуть не позже взгляда -
Вслед мудрецам я обратил тотчас,
И мне в пути их речь была отрада.
10 Вдруг плач и пенье донеслись до нас, -
«Labia mea, Domine», – рождая
И наслажденье, и печаль зараз.
13 «Отец, что это?» – молвил я, внимая.
И он: "Быть может, тени там идут,
Земного долга узел разрешая".
16 Как странники задумчиво бредут
И, на пути настигнув проходящих,
Оглянут незнакомцев и не ждут,
19 Так, обгоняя нас, не столь спешащих,
Оглядывала нас со стороны
Толпа теней, смиренных и молчащих.
22 Глаза их были впалы и темны,
Бескровны лица, и так скудно тело,
Что кости были с кожей сращены.
25 Не думаю, чтоб ссохся так всецело
Сам Эрисихтон, даже досягнув,
Голодный, до страшнейшего предела.
28 "Вот те, – подумал я, на них взглянув, -
Которые в Ерусалиме жили
В дни Мариам, вонзившей в сына клюв".
31 Как перстни без камней, глазницы были;
Кто ищет «omo» на лице людском,
Здесь букву М прочел бы без усилий.
34 Кто, если он с причиной незнаком,
Поверил бы, что тени чахнут тоже,
Прельщаемые влагой и плодом?
37 Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,
Их страждущая плоть изморена,
Их худобе и шелудивой коже;
40 И вот из глуби черепа одна
В меня впилась глазами и вскричала:
«Откуда эта милость мне дана?»
43 Ее лица я не узнал сначала,
Но в голосе я сразу угадал
То, что в обличье навсегда пропало.
46 От этой искры ярко засиял
Знакомый образ, встав из тьмы бесследной,
И я черты Форезе увидал.
49 "О, не гнушайся этой кожей бледной, -
Так он просил, – и струпною корой,
И этой плотью, мясом слишком бедной!
52 Скажи мне правду о себе, открой,
Кто эти души, два твоих собрата;
Не откажись поговорить со мной!"
55 "Твой мертвый лик оплакал я когда-то, -
Сказал я, – но сейчас он так изрыт,
Что сердце вновь не меньшей болью сжато.
58 Молю, скажи мне, что вас так мертвит;
Я так дивлюсь, что мне не до ответа;
Кто полн другим, тот плохо говорит".
61 И он: "По воле вечного совета
То древо, позади нас, в брызгах вод,
Томительною силою одето.
64 Поющий здесь и плачущий народ,
За то, что угождал чрезмерно чреву,
В алчбе и в жажде к святости идет.
67 Охоту есть и пить внушают зеву
Пахучие плоды и водопад,
Который растекается по древу.
70 И так не раз, пока они кружат,
Свое терзанье обновляют тени,
Или верней – отраду из отрад:
73 Ведь та же воля шлет их к древней сени,
Что слала и Христа воззвать «Или!»,
Когда спасла нас кровь его мучений".
76 И я ему: "С тех пор, как плен земли
Твоя душа на лучший мир сменила,
Еще пять лет, Форезе, не прошли.
79 И если раньше исчерпалась сила
В тебе грешить, чем тяжкий твой порок
Благая боль пред богом облегчила,
82 То как же ты сюда подняться мог?
Я ждал тебя застать на нижней грани,
Там, где выплачивают срок за срок".
85 И он мне: "Сладкую полынь страданий
Испить так рано был я приведен
Моею Неллой. Скорбь ее рыданий,
88 Ее мольбы и сокрушенный стон
Меня оттуда извлекли до срока,
Минуя все круги, на этот склон.
91 Тем драгоценней для господня ока
Моя вдовица, милая жена,
Что в доблести все больше одинока;
94 Сардинская Барбаджа – та скромна
И женской честью может похваляться
Пред той Барбаджей, где живет она.
97 О милый брат, к чему распространяться?
Уже я вижу тот грядущий час,
Которого недолго дожидаться,
100 Когда с амвона огласят указ,
Чтоб воспретить бесстыжим флорентийкам
Разгуливать с сосцами напоказ.
103 Каким дикаркам или сарацинкам
Духовный или светский нужен бич,
Чтоб с голой грудью не ходить по рынкам?
106 Когда б могли беспутницы постичь,
Что быстрый бег небес припас их краю,
Уже им рты раскрыл бы скорбный клич;
109 Беда, – когда я верно предрекаю, -
Их ждет скорей, чем станет бородат
Иной, кто спит сейчас под «баю-баю».
112 Но не таись передо мною, брат!
Не – только я, но все, кто с нами рядом,
Глядят туда, где свет тобой разъят".
115 Я молвил: "Если ты окинешь взглядом,
Как ты со мной и я с тобой живал,
Воспоминанье будет горьким ядом.
118 От жизни той меня мой вождь воззвал,
На днях, когда над нами округленной
Была (и я на солнце указал)
121 Сестра того. Меня он в тьме бездонной
Провел средь истых мертвых, и за ним
Я движусь, истой плотью облеченный.
124 Так я поднялся, им руководим,
Всю эту гору огибая кружно,
Где правят тех, кто в мире был кривым.
127 Он говорит, что мы дойдем содружно
До высоты, где Беатриче ждет;
А там ему меня покинуть нужно.
130 Так говорит Вергилий, этот вот
(Я указал); другой – та тень святая,
Которой ради дрогнул ваш оплот,
133 Из этих царств ее освобождая".
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Комментарии
