127 Увидят, что заслуги засчитали
Хромцу ерусалимскому чрез I,
А через М — обратное вписали;[1524]
130 Увидят, как живёт в скупой грязи
Тот, кто над жгучим островом вельможен,[1525]
Где для Анхиза был конец стези;[1526]
133 И чтобы показать, как он ничтожен,
О нём напишут с сокращеньем слов,
Где многий смысл в немного строчек вложен.
136 И обличатся в мерзости грехов
И брат, и дядя,[1527] топчущие рьяно
Честь прадедов и славу двух венцов.
139 И не украсят царственного сана
Норвежец, португалец или серб,
Завистник веницейского чекана.[1528]
142 Блаженна Венгрия, когда ущерб
Свой возместит![1529] И счастлива Наварра,
Когда горами оградит свой герб![1530]
145 Её остерегают от удара
Стон Никосии, Фамагосты крик,
Которых лютый зверь терзает яро,
148 С другими неразлучный ни на миг".[1531]
Шестое небо — Юпитер (окончание)1 Как только тот, чьим блеском мир сияет,
Покинет нами зримый небосклон,
И ясный день повсюду угасает,
4 Твердь, чьи высоты озарял лишь он,
Вновь проступает в яркости мгновенной
Несчётных светов, где один зажжён.[1532]
7 Я вспомнил этот стройный чин вселенной,
Чуть символ мира и его вождей
Сомкнул, смолкая, клюв благословенный;
10 Затем что весь собор живых огней,
Лучистей вспыхнув, начал песнопенья,
Утраченные памятью моей.
13 О жар любви в улыбке озаренья,
Как ты пылал в свирельном звоне их,
Где лишь святые дышат помышленья!
16 Когда в лучах камений дорогих,
В шестое пламя[1533] вправленных глубоко,
Звук ангельского пения затих,
19 Я вдруг услышал словно шум потока,
Который, светлый, падает с высот,
Являя мощность своего истока.
22 Как звук своё обличие берёт
У шейки цитры или как дыханью
Отверстье дудки звонкость придаёт,
25 Так, срока не давая ожиданью,
Тот шум, вздымаясь вверх, пророкотал,
Как полостью, орлиною гортанью.
28 Там в голос превратясь, он зазвучал
Из клюва, как слова, которых знойно
Желало сердце, где я их вписал.
31 "Та часть моя, что видит[1534] и спокойно
Выносит солнце у орлов земли, —
Сказал он, — взоров пристальных достойна.
34 Среди огней, что образ мой сплели,
Те, чьим сверканьем глаз мой благороден,
Всех остальных во славе превзошли.
37 Тот, посредине, что с зеницей сходен,
Святого духа некогда воспел
И нёс, из веси в весь, ковчег господень.[1535]
40 Теперь он знает, сколь благой удел
Он выбрал, дух обрекши славословью,
Затем что награждён по мере дел.
43 Из тех пяти, что изогнулись бровью,
Тот, что над клювом ближе помещён,
По мёртвом сыне скорбь утешил вдовью.
46 Теперь он знает, сколь велик урон —
Нейти с Христом, и негой несказанной,
И участью обратной искушён.[1536]
49 А тот, кто в этой дужке, мной названной,
Вверх по изгибу продолжает ряд,
Отсрочил смерть[1537] молитвой покаянной.
52 Теперь он знает, что навеки свят
Предвечный суд, хотя мольбы порою
Сегодняшнее завтрашним творят.
55 А тот, за ним, с законами и мною,
Стремясь к добру, хоть это к злу вело,
Стал греком, пастыря даря землёю.[1538]
58 Теперь он знает, как родивший зло
Похвальным делом — принят в сонм счастливый,
Хоть дело это гибель в мир внесло.
61 Тот, дальше книзу, свет благочестивый
Гульельмом был,[1539] чей край по нем скорбит,
Скорбя, что Карл и Федериго живы.[1540]
64 Теперь он знает то, как небо чтит
Благих царей, и блеск его богатый
Об этом ярко взору говорит.
67 Кто бы поверил, дольной тьмой объятый,
Что здесь священных светов торжество
Рифей-троянец[1541] разделил как пятый?
70 Теперь он знает многое, чего
Вам не постигнуть в милости бездонной,
Неисследимой даже для него".
73 Как жаворонок, в воздух вознесённый,
Песнь пропоёт и замолчит опять,
Последнею отрадой утолённый,[1542]
76 Такою мне представилась печать
Той изначальной воли, чьи веленья
Всему, что стало, повелели стать.
79 И хоть я был для моего сомненья
Лишь как стекло, прикрывшее цвета,
Оно не потерпело промедленья,
82 Но: «Как же это?» — сквозь мои уста
Толкнуло грузно всем своим напором;
И вспыхнула сверканий красота.
85 Тогда, ещё светлей пылая взором,
Ответил мне благословенный стяг,
Чтоб разум мой не мучился раздором:
88 "Хоть ты уверовал, что это так,
Как я сказал, — твой ум не постигает;
И ты, поверив, не рассеял мрак.
91 Ты — словно тот, кто имя вещи знает,
Но сущности её не разберёт,
Пока другой помочь не пожелает.
94 Regnum coelorum[1543] принужденья ждёт
Живой надежды и любви возжжённой,
Чтобы господней воли пал оплот.
97 Она, — не как боец, бойцом сражённый, —
Сама желает быть побеждена,
И побеждает благость побеждённой.
100 Тебе в брови и первая странна,
И пятая душа, и то, что в стане
Бесплотных сил горят их пламена.
103 Из тел они взошли как христиане,
Не как язычники, в пронзенье ног[1544]
Тот как в былое веря, тот — заране.
106 Одна из Ада, где замкнут порог
Раскаянью, в свой прах опять вступила;
И тем воздал живой надежде бог,
109 Живой надежде, где черпалась сила
Мольбы к творцу — воззвать её в свой час,
Чтоб волю в ней подвигнуть можно было.
112 Тот славный дух, о ком идёт рассказ,
На краткий срок в своё вернувшись тело,
Уверовал в того, кто многих спас;
115 И, веруя, зажёгся столь всецело
Огнём любви, что в новый смертный миг
Был удостоен этого предела.[1545]
118 Другой, по благодати, чей родник
Бьёт из таких глубин, что взор творенья
До первых струй ни разу не проник,
121 Направил к правде все свои стремленья;
И бог, за светом свет, ему открыл
Грядущую годину искупленья;
124 И с той поры он в этой вере жил,
И не терпел языческого смрада,
И племя развращённое корил.[1546]
127 Он крестник был трёх жён господня сада,
Идущих рядом с правым колесом, —
Сверх десяти столетий до обряда.[1547]
130 О предопределение, в каком
Скрыт недре корень твой от глаз туманных,
Не видящих причину целиком!
133 Ваш суд есть слово судей самозванных,
О смертные! И мы, хоть бога зрим,
Ещё не знаем сами всех избранных.
136 Мы счастливы неведеньем своим;
Всех наших благ превыше это благо —
