меж двух миров, и в обоих был неспособен получить достаточный опыт. Всё что я мог — удержаться на постели, пока не угаснут вибрации.
А после я начинал поднимать вначале одну руку, за ней другую, затем я мог сесть на краешек кровати. Наконец, с большим трудом мне удавалось пошевелить ногами и встать. Теперь я мог идти вперед, но никогда не оглядывался, потому что знал: стоит обернуться — и всё будет потеряно. Я приближался к двери и открывал ее; шагал через комнату, выходил на балкон и бросался с третьего этажа. Я мог заглянуть к тем, кто спал в соседних комнатах. Такие переживания были частыми, но всегда недостаточными. Всё казалось не совсем настоящим, и мое развитие будто застыло. Я оставался одиноким, загнанным в кольцо знаков и призраков, отзвуков и шумов. Я всегда был готов к приходу вибраций, но каждый раз застывал в мучительном состоянии раздвоенности.
Некоторое время спустя я оказался охвачен даже еще более пугающим ощущением. Наставник открыл мне новый знак, что свидетельствовало о моем продвижении в иерархии Ордена. В ту ночь я начертил знак на груди, и на рассвете вибрации пришли вновь, но в этот раз они были столь беспощадны, что я не надеялся пережить их. Мой ум преисполнился кровавыми видениями, и я приготовился к концу. Но неожиданно, прямо в воздухе передо мной явился кувшин. Следуя инстинкту, я зачерпнул из него ладонями и расплескал содержимое по телу — и в тот же миг пламень вибраций утих.
Позже я мучился вопросом, что же на самом деле произошло. Кто принес воду? Кто пришел мне на помощь в критический момент? Было ли это субъективным переживанием? Я спрашивал у Наставника, но он никогда не отвечал.
Я пережил всё это в давно ушедшие годы, но плоды этого опыта всегда остаются со мной. Мое тело всё так же стремится к окончательному разрушению, а сам я всегда готов покинуть здешний берег и отплыть в мир иллюзии.
После свадьбы моя жена принялась мало–помалу рассеивать колдовство теней, гнать прочь шумы и привидения — они пугали ее и препятствовали нашей земной жизни. Наставник никогда не одобрил моего брака. Война, которую он вел, требовала беспощадных и одиноких бойцов, искателей приключений, всегда готовых пустить в дело меч и ни к чему не привязанных. Мой Наставник никогда не покидал мира фантазии: он был пленником гигантских мифов и видел сверхчеловеческие сны. Я высоко ценю его за то, что он был начисто лишен самодовольства, присущего слабохарактерным людям, и всегда жаждал новых разгадок. Его приключения в этом мире всегда были военными действиями, в которых не могло быть передышки. Кровь конкистадоров бурлит в его венах, так же как и в моих.
Однажды Наставник вызвал меня в личный покой. Там он сидел, держа на коленях раскрытую книгу. Пригласив меня подойти ближе, он показал иллюстрацию в книге: очень высокую гору, и рядом две скалы поменьше.
— Это гора Кайлас, — сказал он, — главы нашего Ордена живут там, где–то в недрах горы, в пещере. Сама гора — в Гималаях, недалеко от границы Тибета и Индии. Возле горы — священное озеро Манасаровар, а по другую сторону — тибетская деревня Дахрипу. Гора Кайлас священна и для индусов, и для буддистов. Индусы считают, что на вершине горы обитают Шива и Парвати, его супруга.
В то время Наставник изображал гору Кайлас повсюду на стенах своей комнаты. Он полагал, что открыл самый исток нашего Ордена, и объявил это место средоточием духа Востока, и хранилищем мудрости, забытой на Западе.
Слушая Наставника, я стал осознавать, что если действительно есть место, где хранится вся правда, то мне следует отправиться туда и увидеть своими глазами. Мое намерение посетить Индию еще более окрепло.
Чили — край гор, окруженный горами и усеянный ими. От самого Южного полюса, от таинственной Антарктиды, горы вздымаются по всей длине страны, являя свою силу тут и там в землетрясениях и извержениях вулканов; вся горная цепь Анд трепещет, как никакая другая. И потому получается, что и страна балансирует на пороге небытия: зажатая меж океаном и горами, она длит хрупкое существование под весом трагической судьбы.
Может быть, есть связь между горами; может быть, мудрость может быть передана от одной вершины к другой. Выше андских пиков вздымаются только Гималаи.
Самый первый конкистадор заметил странное сияние, исходящее от вулканических Анд. Он описал этот чудесный жар, и отметил, как созвучна простая жизнь обитателей Чили этим горам, как не желают они перенимать цивилизованные обычаи пришельцев. Выходит, для Чили нет ничего важнее гор, они и есть истинные жители страны. И даже больше: мне они кажутся живыми наследниками тех гигантов, что предшествовали современному человечеству. Их заснеженные хребты — головы титанов, достигших бессмертия и окруживших себя тем светом, что дает пламень Змею. Анды хранят ту же мудрость, что и гора Кайлас. Порой я думаю о тех, кто вел моего Наставника как не о человеческих существах, а скорее, горных духах, живущих в скалах титанах.
Однажды утром, не проснувшись еще до конца, я взглянул через окно на темную массу Анд, перед которыми лежит Сантьяго. Мне показалось, я смог различить два гигантских образа, выделяющихся на черном полотне гор — титаны, заточенные во льду и камне. Один будто простирал руки к небу, а другой склонился, словно удерживал тяжесть веков. Их фигуры были обрисованы темным светом, сами они походили на людей древности. В Чили эти титаны остались неизвестными, тогда как в Индии каждому было дано имя.
XI. Есть ли избавление от смерти?
Мои мать и отец мертвы — это верно, но мне кажется, как части меня самого, они живы и сейчас. Они существуют как посмертные течения, как будто какая–то часть их сущностей еще живет в моей крови. И путешествуя по свету, я гляжу их глазами, давая им существовать опосредованно. Но однажды мне будет нужно умереть, и тогда всё будет кончено для них и для меня. К тому времени живые уже не станут помнить своих мертвых. В эру атомной энергии у них не будет времени, чтобы следовать этому бесполезному старому ритуалу.
И всё же воин не должен предаваться отчаянию. Ему надлежит биться до последнего, даже одному против всех, даже против себя самого и чувств в собственном сердце. Наследие и опыт говорят, что дух воина живет во мне. Одержимый жаждой
