А у Рамо было обыкновение: где бы он ни был, куда бы ни уезжал, возвращаясь, сначала заглядывал домой, а потом уже шел в диван к эмиру и сообщал о делах. И в эту ночь он торопился, будто сразу десятеро шептали ему па ухо: «Загляни домой».
Зашел он в дом, а слуга эмира услышал шорох и задрожал от страха. Женщина заметила это и сказала:
— А еще говорят, что ты стоишь ста мужчин. Чего ты испугался? Помирать, так обоим!
Рамо же увидел верхнюю одежду слуги эмира, она заметно отличалась от одежды других мужчин. Подошел Рамо ближе, смотрит ― слуга эмира в постели с его женой. Приподнял он одеяло, видит ― рука слуги под головой жены. Неслышно опустил он одеяло и подумал: «Видит бог, он не успел согрешить, если бы он осквернил мое ложе, рука бы лежала поверх одеяла».
Оставил он их и пошел в диван эмира. Эмир спросил его:
— Ты был дома?
— Да.
— Ну и что ты видел?
— Эмир, что бы я тебе ни сказал, ты все равно не поверишь, позови лучше своего слугу, пусть он сам расскажет.
Спросил у мир у слуги:
— Скажи правду, поклянись головой моего отца, ты был в доме Рамо?
— Да, клянусь головой твоего отца, я был в его доме.
— Так что же было?
— Видит бог, она не отказалась. Но когда Рамо вошел, я от страха потерял все мужество.
Тут эмир обратился к Рамо:
— Куро, а как ты узнал, что он потерял мужество?
— Эмир мой, когда я приподнял одеяло, рука его была под головой моей жены, и я все понял.
Тогда эмир попросил Рамо объяснить, почему он всегда молчал.
— Эмир мой, все, кто приходил в твой диван, только о себе и говорили. Ели, пили, хвастались. Я молчал бы до тех пор, пока тебе не понадобилась бы помощь. Тогда ты убедился бы, кто достоин есть твой хлеб.
— Это я понял, когда ты обратил к бегство моих слуг и когда ты не отравился.
— Э, мой эмир, есть у меня семь глубоких ран на душе, каждая капля яда попала на раны моей души, потому я и не почувствовал отравы.
Понял эмир, что Рамо ― самый достойный и храбрый в Ливане, и с того времени он всегда сажал его рядом с собой.
Зап. в феврали 1967 г. от Сидо Арслана (см. № 68).
Сидела старуха, пригорюнившись, у дороги. Мимо проезжал всадник на коне, с ружьем за плечами. Остановил он коня, спросил:
— Матушка, ты что здесь делаешь?
— До дома далеко, вот жду, кто бы меня подвез.
— Ну садись сзади меня, я отвезу тебя до твоего дома.
Старуха так и сделала.
Довез он ее до дому. Слезла она с коня, поблагодарила всадника и сказала:
— Сынок, я помолюсь за тебя, чтобы тебя не оклеветали.
— Ну, матушка, за это молиться не стоит. Если это я произойдет, то и бог не спасет от клеветы. Но со мной ничего подобного не случится.
А старуха разорвала на себе одежду и стала громко звать на помощь. Было у старухи семь сыновей, поспешили они к ней, спрашивают:
— Матушка, что случилось?
— Дети мои, он хотел меня обесчестить.
Окружили сыновья всадника, а он подумал: «Одному против семерых ничего не сделать».
Заставили братья всадника спешиться, отобрали у него оружие, связали руки.
Тут старуха обратилась к всаднику:
— Вот видишь, сынок, что может сделать клевета. А ты посмеялся над моими словами.
134. Не брани чужого отца
Зап. в июле 1960 г. от Ахмеде Мирази (см. № 51).
Бек побил своего слугу и обругал его отца. Рассердился слуга, обругал отца бека. Бек возмутился:
— Как ты посмел сказать так про моего отца, бека?
— Твой отец дорог тебе, а мой ― мне. Если чтишь своего отца, так не брали, чужого.
135. Птичий щебет еще не весна
Зап. в августе 1967 г. от Джмое Гасана (78 лет) в селе Барож Талинского р-на АрмССР.
Опубл.: Курд, фольк., с. 213.
Жил в горах крестьянин. Спустился он как-то со своими овцами в долину, а в долине уже и снега нет. Едет он по полю и видит ― птичка вывела птенцов, щебечет от радости в гнезде.
— Вай, ― воскликнул крестьянин, ― а я и не знал, что весна наступила, пора мне домой возвращаться.
Собрал он овец и погнал их в горы. А в пути началась пурга, и все овцы крестьянина погибли. Загоревал крестьянин и пошел обратно в долину. Навстречу ему путник:
— Куда путь держишь, добрый человек?
Крестьянин и отвечает:
— Спустился я с гор в долину. Увидел в долине гнездо, а в нем птичку с птенцами. Подумал, весна наступила, собрал овец погнал их в горы. А тут пурга, и все мои овцы погибли. Вот возвращаюсь теперь обратно в долину.
— Апрель ― месяц обманчивый, ― говорит путник. ― Сегодня ― солнце, завтра ― пурга. До весны еще далеко.
Пошел крестьянин дальше, подошел к гнезду, видит ― и птичка, и птенцы замерзли.
— Эх, ― воскликнул крестьянин, ― птичий щебет еще не весна346, а ты и свой дом разрушила, и мой.
Зап. в июле 1965 г. от Кяраме Амара (37 лет) в Ереване.
Опубл.: Гул., с. 4; Курд, фольк., с. 218.
Вел парень навьюченного мула. По пути он догнал старика, спросил его:
— Отец, скоро ли доберусь до дому?
Посмотрел старик на навьюченного мула и ответил:
— Не будешь торопиться ― скоро дойдешь, а погонишь мула ― не скоро доберешься.
Не послушался парень совета, стал погонять мула, пока тот не упал от усталости.
Нагнал парня старик, посмотрел на него, покачал головой и прошел мимо.
137. Где живет богатство?
Зап. в январе 1966 г. от Мзафаре Гасо (см. № 129).
Однажды богатство постучалось в дверь бедняка. Открыл бедняк дверь ― никого, только голос слышен:
— Я ― богатство. Ты сумеешь меня оценить, если я поселюсь в твоем доме?
— Почему же нет, свет очей моих! Пожалуйста, входи.
— Ну, так скажи, как ты собираешься обращаться со мной?
— Я буду покупать товары и продавать, делать людям добро до самой своей смерти.
— Нет, брат, ты не оценил меня, прощай, ― сказало богатство.
Постучалось оно в дверь богача:
— Я ― богатство, впусти меня.
— Добро пожаловать, входи, дорогой гость, ― пригласил богач.
— Скажи, если я вселюсь в твой дом, как ты поступишь со мной?
— Как с тобой поступлю? Часть проем, а часть припрячу.
— Ну, раз так, ― сказало богатство, ― мое место у тебя.
Зап. в сентябре 1979 г. от Кяраме Мзафара (29 лет) в селе Гялто Талинского р-на АрмССР.
Как-то побратались истина и ложь. Пошли они вместе, проголодались. Спрашивает ложь:
— У тебя деньги есть? Давай зайдем в харчевню перекусить.
— Видит бог, нет у меня денег.
— Ничего, зайдем, ― решила ложь.
Велели они хозяину накрыть на стол, наелись, напились.
Ложь спрашивает:
— Сколько с нас?
— Пятнадцать монет.
Ложь шарит по карманам, в одном ищет, в другом, а денег-то нет. Тут хозяина окликнул другой посетитель:
— Получи с меня, я тороплюсь!
Рассчитался хозяин с посетителем, вернулся, а ложь ему:
— А где сдача?
Изумленный хозяин возмутился:
— Я еще с тебя ничего не получил, откуда взяться сдаче?
А ложь сдачу требует.
— О божья истина, ― воскликнул возмущенный хозяин, ― где ты? Почему молчишь?
Не выдержала истина:
— Да тут я. Мы вместе ели, вот я и не смею говорить.
Зап. в марте 1956 г. от Отаре Шаро (см. № 67).
Опубл.: Гул., с 3; Курд, фольк., с 199.
Отправился птицелов на свои промысел. Присел у реки, видит ― в воде плещется красивая птица. Поймал он ее, принес домой, посадил в расписную клетку, поставил перед ней самые вкусные яства.
А птица на еду не смотрит, только чуть слышно постанывает:
— Ах, свобода! Вах, свобода!
Задумался птицелов.
Потом отнес птицу на прежнее место. Как только птица очутилась на воле, она радостно защебетала:
— О родина!
Зап. в мае 1981 г. от Агите Теджира (см. № 25).
Как-то в светлом лесу жили три вола. Они освободились от ярма и ушли от хозяина. Теперь волы паслись себе на воле и жили, как братья, не заботясь ни о чем. Даже птица не осмеливалась пролететь над их тенью, так они берегли друг друга. Черного вола звали Раш, серого ― Боз, а пестрого ― Баляк.
