В третий раз прозвучал тазик звоном своим тягучим, и снова вопрошает хан:
- Ну, теперя вам третий вопрос. Что будет делать кажный из вас, коли зять поколотит дочь вашу, и та в слезах прибежит к отцу?
Задумался Насреддин – Ходжа и молвит:
- Я, пожалуй, пойду да отлуплю зятя, чтоб руки на мою дочь не поднимал боле!
Хан внимательно на Голопупенку смотрит.
- Я, пожалуй, поколочу в ответ дочь свою, - говорит.
- Да как же это? – у Саипки дажить челюсть отвисла от изумления, а Ходжа довольный уж и руки потираеть.
- Да так вот, - говорит Голопупенко. – Я дочке скажу, вишь ты, зять-то мой поколотил мою дочь. Ну, а я вот на его жене отыгрался… Так, мол, и передай ему…
Не удержался тута хан, в ладошки свои пухлы захлопал, бороденкой затряс в хохоте неудержном, да и двумя руками на Голопупенку указываеть – выиграл, мол, спор.
Ну, а казаки, те уж покатом лежали – как же, одержал верх Голопупенко над мудрецом восточным. Да и кличють Ходжу отпраздновать сию викторию в шинке греческом, где вино подавали.
Да так отпраздновали, что Ходжа говорит Голопупенке:
- А вот, гляди, казак, ты-то уже пьяный, а у мине, мол, ни в одном глазу. Вот видишь кошку, что в шинок заходить? Так вот – у ей почему-то четыре глаза и два хвоста… Видишь ты это?
Захохотал тут Голопупенко:
- И что ж ты мне рассказываешь, Насреддин, что я пьян? Вот ты, мудрец, точно пьян! Не видишь даже, что кошка в шинок не входить, а выходить из него!...
На том и рассталися великий мудрец восточный Насреддин – Ходжа да казак Голопупенко… А гиштория та, паны добрые, доселе по запорогам живеть…
Как Голопупенко спор разрешил...
А было то, добродии, так…
Одного разу собралися казаки в садочке около хаты Миколы Шпака повечерять. Кто хлебну краюху прихватил с собою, кто пяток огиркив малосоленых, кто пару цибулин, кто шматок сала из необъятных штанов выудил. Ну, а Микола, втихаря от бабы своей, из погреба штоф горилки прихватил.
Как водится, выпили за Сичь, за атамана кошевого выпили, братов, кто в боях несчисленных голову сложил, помянули. Ну, а дальше пили уже за все, что глаз бачил, да ухо слышало…
И, как положено, по казацкому звычаю, дедами запорожскими заведенному, что пошли дале в дело побасенки казацки. А тема возникла, панове, такая, что поведать надобно было о выдающихся размерах существа там какого, либо растения, а хоть бы и фортеции какой, что видали казаки в походах.
Вот Самойленко и молвит:
— Однажды, шановнии, прогуливался я по берегу речки Дунай. Вдруг вижу, мать честна! — огромный буйвол, величиной с гору, стоит на одном берегу реки, а сам вытянул шею, достал до другого берега и, представьте панове, враз слизнул языком полосу ячменя с барского поля!
Тута Котенко заулыбался и говорит:
— Ну, это что, браты! Вот я видывал такой камыш, не то на Буге, не то на Днистру, что просто чудеса, да и только. Ствол у его длинный был, как горы Карпатския...
На что Самойленко с усмешкой ехидною заметил:
— А что, кум Котенко, по толщине отот камыш, мабуть, с твою хату был?
— Вот именно,— невозмутимо ответствовал Котенко.— А иначе из чего прикажете, кум, исделать веревку, чтобы продеть тому буйволу в ноздри, как не с того камыша?!
Тут уж не выдержал Перебейнос да и вмешался в разговор:
— И вам, добродии, эдакие пустяки кажутся чудесами? Вот я, скажу вам, видел как-то раз столь высокое дерево, что макушкой в небо упирается, а ствол его так был огромен, что за месяц не обойдешь.
— Быть того не может! — разом заговорили казаки.
— Не верите? — обиделся Перебейнос.— Тогда скажите, к какому же столбу привязывать вашего буйвола, шановнии?
Тута уж дед Чернега вмешался:
— Вы все, панове, говорите чистейшую правду... Бросьте ссориться. Но скажу вам честно, это еще не чудеса. Вот я видел огромнейший барабан казацкий! Такой барабан, от грохота которого сотрясалися целые страны!
Удивилися казаки и давай приставать к деду Чернеге с расспросами:
— Какой же величины, диду, отот барабан, коль его грохот сотрясает целые страны?
— Посудите сами, шановнии: чтобы обтянуть тот барабан, едва хватило шкуры того самого буйвола с реки Дуная, а корпус его исделан из дерева, которое макушкой небо достаеть, ну, а камыш, ствол которого длиною с Карпаты, пошел на обруч…
Поняли туточки казаки, что Чернега умнее их оказался, но только и признаваться в этом не спешат…
— А скажите, диду,— ехидно вопрошают,— на что же, скажем, вешают ваш барабан, коли сбираются в его ударить?
— А вот про то ваш покорный слуга Голопупенко знает, позвольте мне вам ответить, шановнии.
Обернули казаки головы, глядь, около тына Голопупенко стоить. Да так уважно слушаеть их разговор… Казаки милостиво в знак согласия головами закивали. А Голопупенко молвит:
— Барабан тот, паны добрые, висить на мосту, по которому я часто с отцом своим покойным хаживал. Как-то раз остановилися мы, глянули с моста вниз, а мост столь высокий, что тот буйвол, про которого вы изволили рассказывать, показался нам совсем крошечным, не более блохи. Ствол камыша, равный горам Карпатским, был не длиннее волоска, а дерево, макушка которого в небо упиралася, казалось, панове, не выше гриба. Тут отец мой загляделся, голова у его закружилася, да и полетел он вниз. Три года оплакивал я отца. Когда же снял траур, пошел опять на тот мост, помянуть батька, смотрю — а он, бедолаха, все еще вниз летит.
Услыхали это казаки, аж рты поразевали, языками ворочають, а сказать ничего не могут…
Как Голопупенко лося из лесу тащил...
Одного разу, панове, пошел Голопупенко в лес - зайца там какого заполевать[7], бо в хате уже ничего съестного не оставалося.
Зарядил рушницу, пороху да свинца в карманы засыпал, да и отправился на охоту.
Долго ли, коротко ли ходил – а нет дичины. Тут уже и смеркаться стало. Что ж делать казаку? Надо до хаты возвертаться. А только слышит вдруг – кто-то скрозь кусты продирается терновы. Да так ломится, что только треск стоит.
«Ну, - думает Голопупенко, - мабуть медведь. Бо кто ж еще сможет такой шум учинить?» Быстро вытряхнул он из ствола рушницы дробленый свинец, что на зайца был им приготовлен, и, ну, швыдче в ствол пулю забивать! Только забил, да шомполом прибил заряд, как, глядь, выбредает из кустов лось… Да такой здоровенный, что рогами снег с верхушек сосенок сбиваеть…
«Э-э, - обрадовался казак, - да тута мясца, почитай, на увесь курень хватить». И приготовился стрелять. Да только не подумал казак, как он сможет всю энтую тушу, пудов эдак на пару десятков, из лесу в курень-то доставить… «Да ништо, - решил, - ужо доставлю как-нибудь». Подождал – подождал как лось на поляну чисту выйдеть, да и пальнул пулею. Враз лось свалился, как подкошенный, бо казак прямо в лоба ему зацелил-то. Только-только Голопупенко к добыче своей шагнул, а уж из лесу выходять сокольничий княжий, да с ним два егеря.
- А што, казак, - сокольничий молвит, - А имеется ли у тебя, скажем, папирец, охоту в княжеском лесу дозволяющий? Мы ж, - говорит, - по твоим следам от самого куреня твово идем, чтоб тебя на горячем-то впоймать.
Лап-лап казак по карманам и штанов своих широченных, на какие двенадцать аршин сукна ушло, и кожушок свой задрипанный облапил, и дажить в шапку казацку заглянул на всяк случай.
- А нетути, - ответствует Голопупенко, - при себе папирца-то. Забув, мабуть, в хате. Бо шибко быстро сбирался, - говорит.
- Што жа, - говорит сокольничий, - ведем тогда мы тебя с добычею твоею к князю. А уж как он решит с тобою поступить, то одному ему ведомо. А только мыслю я так, што за лося-то из лесу княжьего получишь ты батогов. Эдак с полсотни…
